Роберт александрович балакшин святой князь дмитрий донской. А когда вы перестали быть неверующим
Писатель, переводчик и публицист Роберт Балакшин родился 25 декабря 1944 года в селе Коротыгино Грязовецкого района.
В 1952 году Роберт Балакшин пошел в школу, позже поступил в строительный техникум. «Отец видел во мне капитана, мать – врача, а я, хотя никем себя в ту пору не видел, капитаном быть не хотел. А уж врачом тем более. Благодаря тому, что мама пыталась мазать йодом и завязывать бинтом даже маломальские царапины, я получил стойкое отвращение к медицине», – пишет Балакшин в автобиографии. После окончания техникума (в 1964 году) отслужил в армии (в Латвии).
С 1965 года Роберт Балакшин стал вести дневник, куда записывал мысли, наблюдения над солдатами и офицерами, картины природы. Пытался писать первые рассказы.
В 1967 году писатель вернулся в Вологду. Поступил работать в управление культуры облисполкома инженером по охране памятников истории и культуры. В 1969 году женился, в 1970 году у него родился сын Александр. Чтобы больше зарабатывать, писателю пришлось сменить профессию. Некоторое время он работал бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, дворником. В 1975 году у Роберта Балакшина родилась дочь София.
В 1968 году писатель отнес в писательскую организацию А.А. Романову свои армейские стихи: «Он прочитал и посоветовал мне писать прозу. В 1969 году в Вологду приехал В.П. Астафьев. А.А. Романов передал ему мои рассказы и Виктор Петрович стал моим наставником».
В 1971 году в газете «Красный север» был напечатан первый рассказ писателя. В 1974 году, благодаря В.П. Астафьеву, был напечатан первый рассказ в журнале «Север». Также первые рассказы появились в коллективном сборнике «Пути-дороги» (1975), затем в книге молодых писателей Вологодчины «Долги наши» (1981), публиковались в журнале «Север». Началом творческого пути стали взрослые произведения «Две недели» и «Последний патрон». Окончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей. Публиковался в «Нашем современнике», «Москве», «Литературной России», в местных газетах.
О литературных предпочтениях писатель говорит следующее: «Люблю русскую и зарубежную оперу, русские народные и советские песни, люблю живопись русскую и зарубежную, хотя сам дара рисования лишён. Литературными учителями считаю Л.Н. Толстого и М.А. Булгакова. Люблю И. Гёте, Э. Гофмана, часто перечитываю П. Мериме, ну и, разумеется, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева, А.А. Блока».
С 1998 по 2002 г. Роберт Балакшин был ответственным секретарём Вологодской писательской организации, участвовал в работе выездных секретариатов СП России.
Выпустил почти 30 книг прозы и исторической публицистики, одну книгу стихов. Лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награждён медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви»).
В последние годы у писателя появились произведения и для детей. С 2002 года по благословению настоятеля Сретенского Московского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) занимался переложением для детей житий святых угодников Божиих на современный литературный язык. Он переложил 60 житий, которые уже вышли в двухтомнике издательства Сретенского монастыря.
Также популярностью у детей пользуется переведенная Балакшиным с нем. «Книга сказок Рихарда фон Фолькманна».
В 2014 году писатель вошел в короткий список кандидатов на присуждение Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.
Отдельные издания писателя:
1. Две недели. Повесть. Рассказы. – Архангельск: Сев-зап. кн. изд-во, 1984.
2. Обычные дни. Повести, рассказы. - М., Современник, 1986.
3. Светоч. Сборник статей. - М., Молодая гвардия, 1988.
4. Брат отца. Повести. – Архангельск: Сев-Зап. кн. изд-во, 1989.
5. Фолькманн, Рихард фон. Сказки (перевод с немецкого). - Вологда, 1992.
6. Александр Благословенный в Вологде. – Вологда, 1993.
7. Александр Освободитель в Вологде. – Вологда, 1993.
8. Легкие следы. Стихи. - Вологда, 1994.
9. Именослов (знаменитые люди в Вологде). - Вологда, 1994.
10. Россия – это сама жизнь. - Сретенский монастырь, 2004.
11. Человек – река. Рассказы. - Вологда, 1998.
12. Церковь Покрова на Козлене. - Вологда, 2000, 2001.
13. Избранное. – Вологда, 2005.
14. Прокопий. – Вологда, 2003, 2005.
15. Добрый дедушка. - Вологда, 2002, 2003, 2005.
16. Святитель Николай. – М., Сретенский монастырь, 2005.
17. Святая Мария Египетская. – М., Сретенский монастырь, 2005
18. Святые Борис и Глеб. – М., Сретенский монастырь, 2005.
19. Святые Кирилл и Мефодий. – М., Сретенский монастырь, 2006.
20. Равноапостольная Нина. – М., Сретенский монастырь, 2006.
21. Блаженная Ксения. – М., Сретенский монастырь, 2005.
22. Мученица Татиана. – М., Сретенский монастырь, 2005.
23. Сорок мучеников. – М., Сретенский монастырь, 2005.
24. Равноапостольная Ольга. – М., Сретенский монастырь, 2006.
25. Почётные граждане Вологды. – Вологда: изд-во «Книжное наследие», 2005.
26. Мой город милый. – Вологда, 2007. – 150 с.: ил.
27. И в жизнь вечную. - М., Сретенский монастырь, 2007 .
28. Жития святых для детей. – М., Сретенский монастырь, 2007.
31. Сказки Фолькманна. (целиком пока не изданы).
32. Сабля брата. – М., Сретенский монастырь, 2008.
Придите сюда тихим ранним безлюдным утром, когда восходящее солнце обливает своим трепетным золотистым светом главы Софии, прислушайтесь, откройте своё сердце, и вы услышите неторопливую поступь Грозного царя, шумный говор петровских гренадер, услышите шелест знамён и молебное пение дружины Вологодского ополчения, выступающей в поход на защиту Севастополя…
Удивительное благодатное место - соборная горка. Здесь живёт история. Не устаю я приходить сюда вот уж скоро семьдесят лет. Церковные главы, перезвоны колоколов, дружный посвист ласточек в синеве неба говорят о вечности, о России.
Горка воспринимается как единое целое, как созданное искусным зодчим одновременно. А ведь это не так Единая вера собрала и объединила здесь в одно нерасторжимое целое самые разновремённые эпохи и стили.
Памятники архитектуры образуют редкий по красоте ансамбль, в котором ни один памятник не противоречит общему настрою, но все дополняют и обогащают друг друга. История собрала в этом уголке Вологды памятники архитектуры, начиная с XVI (Софийский собор) и до XIX (Церковь Александра Невского) веков.
Наш рассказ об одном из них.
Известно, что на площади стоят два собора: Софийский и Воскресенский, почему в прежние времена площадь так и называлась - Соборная, но, если первый упоминается во всех путеводителях, то о втором порой говорится вскользь, бегло, а то и вовсе его обходят молчанием. А он звучит важной, необходимой нотой в соборном ансамбле. Когда в XIX писали «Вологодский кафедральный собор», то имели в виду Софийский и Воскресенский соборы. О последнем, как правило, уточняли: тёплый. Это уточнение позволяет догадываться, по какой причине архиепископ Иосиф (Золотой; 1721 - 1774) решил построить недалеко от Софийского новый собор. Софийский собор был вместителен, но имел один существенный недостаток, он не отапливался. В сильные морозы в нём не только трудно было совершать службу, но и просто находиться внутри (молиться).
Начало строительства относится к 1757 году. Тогда у северной стены Софийского собора начались работы по возведению каменного Сретенского (так первоначально намеревались освятить его) собора.
Если Софийский собор строили с великим тщанием и сложенное за день, укрывали лубом (древесной корой), чего ради «оная церковь крепка на расселины»(2), то, видимо, новый собор стоили не столь старательно. Собор строили больше десяти лет, но появились сомнения в прочности постройки. Эти сомнения разделил и приехавший из Коллегии Экономии для освидетельствования постройки чиновник Карл Паульсон. Он обнаружил эти самые расселины (трещины) в сводах, на арках и в самих стенах. Постройку собора остановили, а затем почти завершённый строительством собор разобрали до основания.(7)
Вполне возможно, дело обстояло не в небрежном строительстве, ведь строили всё-таки храм. Быть может, были проблемы с грунтом, по близости протекает река, велика возможность плывуна.
Случаи обрушения зданий были не так уж редки. В памяти вологжан ещё жива была память, как меньше ста лет назад, в 1691 году рухнула недавно построенная церковь во имя Всемилостивого Спаса, возведённая над обыденным храмом. Тогда «каменные церкви своды «обломилися вси, и стены разрушилися». (5)
Жертв удалось избежать только потому, что в храме никого не было.
Карл Паульсон остановил строительство собора. Два года ушло на разборку не завершённого строительства, на поиски нового места. Наконец, оно было найдено. Для этого разобрали одну из башен (образец её мы можем видеть в башне, что нынче выходит на проспект Победы).
В 1772 году снова закипела прерванная было работа. На стройке часто бывал владыка Иосиф. Однако ему было не суждено увидеть её завершение. Он заболел и в 1774г. преставился в селения Небесные, а 30 октября 1776г. епископом Иринеем (Братановичем) новый собор был освящён во имя Воскресения Христа Спасителя.
Собор был освящён во имя Воскресения, должно быть в память Воскресенской церкви на Ленивой площадке, откуда, согласно житию прп. Герасима «есть пошла земля Вологодская (ныне та древняя церковь не существует).
Собор строился по проекту архитектора Златицкого и построен в стиле барокко. Принимая во внимание некоторую грубоватость и даже аляповатость форм в отделке деталей, его можно назвать провинциальным барокко.
Когда входишь в собор, тебя посещает удивительное чувство. Купол словно парит твоей головой, над головами людей. Этот поразительный эффект достигается при помощи ряда люкарн.
Помимо периодически производившихся ремонтов собор во второй половине XIX века был расписан. По моде тех времён росписи повторяли творения Рафаэля, Леонардо да Винчи и по мнению Г.К. Лукомского «внутри собор не представляет решительно ничего интересного». Эти росписи до нас не дошли.
В 1805 году на первом этаже собора (в подклете) был освящён престол во имя Киево-Печерских чудотворцев.(7)
Самую большую ценность, несомненно, представляли святыни собора и в первую очередь икона XIV века «Троица Зырянская». Особую ценность ей придавала надпись на зырянском (зырянами называли народ коми) языке. Алфавит для народа коми составил, просветитель этого народа святитель Стефан Пермский, уроженец Великоустюжской земли.
Также большую часть года в соборе хранилась явленная икона Божией Матери «Всех скорбящих Радость», прославленная чудесными исцелениями в 1766 году в Богоявленской церкви, что в Лосте.
С момента обретения и до 60-х годов XIXвека записано до тридцати чудес совершившихся у этой иконы.(7)
Риза Божией Матери сплошная из жемчуга, украшена драгоценными камнями: алмазами, яхонтами, изумрудами. Ризы на предстоящих группах ангелов серебряные, позолоченные. В летние месяцы икона переносится в Софийский холодный собор, но большую часть года находится в Воскресенском.
Не будучи специалистами в этом виде искусства, доверимся знатокам архитектуры не находящим каких- либо архитектурных достоинств в соборе, так Г. К. Лукомский пишет о соборе как о довольно хаотическом и бесформенном сооружении, практически вторят ему и Г.Н.Бочаров с В.П Выголовым(2), хотя вологжане за два с половиной века привыкли к собору, полюбили его несколько приземистый объём, им ближе точка зрения корифея советской школы реставрации В. С. Баниге, когда он пишет, что «всё же это было очень хорошо, что… появилось здание, которое своими барочными формами… поддержало стиль Иосифовского корпуса: без такой поддержки епископские хоромы чрезмерно выделялись бы среди прочих построек.» (1)Так же В.С. Баниге утверждает, что здание Воскресенского собора само по себе довольно интересно. Собор способствует возникновению гармоничности соборного ансамбля.
С Воскресенским собором связано несколько знаменательных событий, оставивших отклик в истории города. В октябре1824 года Вологду посетил император Александр Павлович Первый. Для высокого и долгожданного гостя к собору пристроили изящное крыльцо с портиком. По этому крыльцу нынче мы входим в собор. Читая воспоминания вологжан, имевших счастье лицезреть Помазанника Божия и разговаривавших с ним, мы поражаемся той степени любви и благоговения с какими православный народ встречал своего Государя.
Посещение царём собора всё же было событием местного значения. Однако в Воскресенском соборе совершилось событие имевшее значение для всей Православной Церкви. 28 июня 1830года в соборе с именем Игнатия был пострижен в монашество вологодский дворянин Дмитрий Александрович Брянчанинов. Кто из православных христиан сейчас не знает этого имени? Епископ Игнатий в православном сознании стоит в одном ряду с великими подвижниками благочестия, столпами веры. 6 июня 1988г. святитель Игнатий прославлен в лике святых Русской Православной Церкви.
12 марта 1913 в соборе совершалось отпевание о А.Баданина. Обычно священника отпевают в том храме, в котором проходило его служение. Однако возникли опасения, что скромный приходский храм Вознесения не вместит всех желающих проститься со священником, которого высоко чтил сам о. Иоанн Кронштадтский. Опасения оправдались. Людей пришло так много, что они стояли на улице. Даже кафедральный собор не мог вместить всех. Отца Александра отпевали епископы Александр, Антоний и Неофит.(4) На могиле досточтимого пастыря стали совершаться чудеса. В 2000-м году отец Александр Баданин прославлен как местночтимый святой. На могиле его и по сей день теплится негасимая лампада.
В марте 1913 г. в соборе совершалась хиротония архимандрита Спасо-Прилуцкого монастыря Неофита (Следникова) во епископа Измаильского. Чин последования хиротонии возглавил архиепископ Тихон, будущий Святейший Патриарх. (8)
Как и всем православным храмам собору в богоборческие времена довелось пройти череду испытаний. Из него изымали ценности. А изымать было что, вспомним описание ризы иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Сколько на ней было алмазов, других драгоценных камней. Сейчас в нашем государстве происходит справедливый процесс возвращения заброшенных, используемых нее по назначению церковных зданий их законному владельцу - Церкви. Жаль, что невозможно вернуть силой отнятые церковные сокровища.
В 20-е годы XX века храм занимала обновленческая община 3.5.1938 - собор закрыт.(6)
В 1950 г. в здании открылся художественный отдел областного краеведческого музея. В 1952 г.образуется Вологодская областная картинная галерея
Вспомнив под какие учреждения приспосабливали Божии храмы (ремонтные мастерские, склады, винзаводы), как издевались над ними, кощунствовали в них, согласимся, что собору повезло, картинная галерея, далеко не худший вариант, тем более, что, оказавшись в умных, бережных руках картинная галерея выросла в духовно- просветительский очаг. Не мало прекрасных выставок прошло в стенах древнего собора. Его стены видели многих видных деятелей нашей отечественной культуры.
Но всё же храм должен быть только храмом.
Постановлением Совета Министров РСФСР от 30 августа 1960г. и указом Президента Российской Федерации от20 февраля 1995 г. Воскресенский собор в составе ансамбля Вологодского Кремля определён памятником истории и культуры федерального значения.
Церковь Христову часто сравнивают с кораблём. Сравнение это оживает, когда смотришь на Воскресенский собор от реки. Будто идёт на тебя необычной конструкции корабль. Не видно на нём матросов, не полощут на ветру вымпелы, не слышно команд. Но он идёт через время, преодолевая века и пространства. Никто не может остановить его, заставить свернуть с намеченного Небесным Кормчим курса.
Источники
1. В.С.Баниге, Н.В. Перцев, Вологда, М., Искусство, 1970
2. Г.Н.Бочаров, В.П. Выголов Вологда, Кириллов, Ферапонтово, Бело-зерск, М., Искусство, 1966
3. История православных храмов и монастырей Вологды, Вологда, Древности Севера, 2014
4. Молитвенник к Богу усердный, СПБ, 2006
5. Полное собрание русских летописей, Л., Наука,1983
6. И.В. Спасенкова Церковная жизнь Вологды 1920-х - 1930- х годов, в альманахе Вологда - 3, Вологда, «Легия», 2000
7. Н.И. Суворов, Описание Вологодского кафедрального Софийского собора, М., 1963
8. Вологодские епархиальные ведомости № 7,1913
И свет во тьме светит.
И тьма не объяла его.
Жизнь писателя иногда бывает так же интересна и непредсказуема, как роман. Ну если не роман, то хотя бы рассказ. Я только что закончил книгу о вологодских губернаторах, правивших Вологодской губернией со времен Екатерининской реформы до 1917 года, и, довольный законченной работой, приехал в Москву, где мне неожиданно предложили написать книгу о Дмитрии Донском. Писатели от века не слишком избалованы заказами, а в нынешние времена в особенности. Чаще всего они пишут, что им интересно, а потом ходят и с нервными переживаниями пристраивают свою рукопись. А тут ничего пристраивать не надо, только пиши. Я, конечно, с радостью согласился. Да что тут говорить: лестно писать о народном герое, имя которого народ помнит седьмое столетие.
Взволнованный, я вышел из редакции. Остановился и оцепенел на крыльце. Волна оторопи, какого-то ужаса окатила меня.
Надо мной и вокруг меня шумела Москва, катились ряды машин, куда-то шли беспечные, не отягощённые никакими думами и впопыхах данными обещаниями люди.
«Боже мой, – громоздились в голове моей панические мысли. – Что я наделал? Ведь я ничего не знаю о Дмитрии Донском, кроме того, что он победил Мамая, а потом пережил трагедию нашествия Тохтамыша, когда улицы Москвы не в переносном, а в буквальном смысле были залиты кровью. Кругом дымились развалины любимой столицы, на укрепление и украшение которой он отдал столько труда, а князь ходил по лепёшкам застывшей крови, среди неубранных трупов и рыдал. И ведь наверняка о Дмитрии и о той эпохе написаны горы книг, я же ничего, ничегошеньки не знаю!»
Никогда я не думал и не мечтал писать что-либо о Дмитрии Донском. Писательские мои интересы лежат в современной жизни, только иногда углубляясь в близкий и знакомый век XIX (там Пушкин, Лермонтов и Гоголь). Но XIV век был так далёк от меня, да и я от него тоже. Для меня он был как неведомый Великий океан для Магеллана. Отправляясь в плавание, угрюмый Фернан что-то слышал об океане, но так смутно, глухо… Таким же неведомым, таинственным был для меня XIV век.
Вернуться и отказаться я не мог. «Русские в плен не сдаются», – хорохорился я потом перед друзьями в Вологде. Это – во-первых. Во-вторых, взялся за гуж…И, в-третьих, интересно же, что из всего этого получится.
Вечером того же дня я уезжал домой. За окном привычно мелькали подмосковные станции. Вот и Лавра: колокольня с причудливой золотой раковиной на верхушке – дань манерного XVIII века, большие главы Успенского собора, режущий своим силуэтом надвигающиеся сумерки, как корабль, Сергиевский храм и совсем незаметный, невидимый из вагона, скромный Троицкий собор, где почивают драгоценные мощи всея России чудотворца преподобного Сергия.
Нередко бывал я тут – и на службах, и на братских молебнах, в академической библиотеке, в издательском отделе. Бывал я в Лавре не раз, но сегодня что-то иное, более тёплое и сердечное почувствовал я к святой обители. Ведь сюда, когда это был совсем малый монастырёк и всё тут было деревянным: и ограда, и церкви, и сама келья великого игумена, – сюда в раздумьях, сомнениях и тревоге прибыл за советом и благословением на смертный бой князь Дмитрий Иванович, ещё не Донской. Прискакал он сюда с небольшой дружиной, а уехал с пополнением: двух иноков дал ему мудрый настоятель, бывалых во времена оны бойцов: Пересвета и Ослябю.
Вагон слегка покачивается, в памяти всплывают хрестоматийные (не из «Родной речи» ли?) картины М. Авилова «Поединок Пересвета и Челубея», А. Бубнова «Утро на Куликовом поле», в стуке колёс выпеваются щемящие строки:
За вечереющим окошком перед душевным взором моим в густеющих сумерках словно поредела и раздёрнулась туманная завеса, отделяющая ясный день от дня померкшего, настоящее от пережитого, и вот…
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мёртвым лечь!»
…Загремели бубны, тулумбасы, завизжали дудки, свирели. От монгольских рядов отделилась тень. Выехал ханский батыр помериться силой да удалью с русским витязем. Долго ждал он ответа на свой вызов. Переглядывались русские храбрецы друг с другом, но ратный строй их оставался недвижим. Громаден и ужасен монгол. Если бы не был он тут воочию, не поверить бы, что такие люди рождаются на земле.
Да, такой многих срубит в бою. Заплачут матери по убитым им сынам и на Клязьме-реке, и в Коломне, и далёком заволжском Белозерье.
Яр и злобен рослый конь под монголом, под стать седоку. Выше и шире грудью обычных лошадей. Косит конь кровавым оком, роет каменным копытом землю, щерит жёлтые зубы-лопаты.
А монгол топчет конём поле Куликово, изрыгает брань, насмешки, хулит Господа и Пречистую Матерь Его.
Тогда-то дрогнул передний ряд русской рати и неспешным проездом направился к богохульнику русский поединщик. Полностью снаряжённый для боя, в правой руке держал он крепкое и длинное оглоблистое копьё. Лишь одно выделяло его среди всех: когда он тронул коня на врага, из-под шлема зареяло на ветру чёрное крыло монашеской мантии. С того дня пролетело немало времени, но и до сего дня историки и писатели рядят и судят, как выехал Пересвет на поединок: в боевом доспехе со шлемом-шишаком на голове или в одной монашеской одежде: в подряснике с крестом на груди и куколе на голове? Надо полагать, что выехал он всё же в доспехе. Лично ему победа была не нужна, как иноку, ему было безразлично, победит он или погибнет. Но как воин в прошлом, он прекрасно понимал значение поединка перед битвой. И хотя всё войско его видеть не могло, для воинов на краю правого и левого крыла он был крошечной, едва различимой фигуркой, но весть об исходе поединка мигом облетит всё войско. Он обязан сделать всё, чтобы победить. Велика сила молитвы, необорима вера в Божию справедливость. Но, если оратай будет только молиться, соха сама не пойдёт по полю, и поле останется невспаханным. Господь содействует трудящемуся и воюющему, а не бездельному.
Кто же собрал это войско, привёл сюда, расставил полки, определил командирам и каждому воину цель? Кто он, где? Вот он стоит, не в пламенно-красном княжеском плаще, не в позолоченной, украшенной накладными бляхами из золота и серебра кольчуге, голову его не венчает сверкающий на солнце позолотой шлем. Простая воинская кольчуга облегает его могучие, необъятные плечи, простой шлем надет на голову, от всего княжеского ратного прибора при нём только его надёжный спутник, верный товарищ боёв и схваток, беспощадный булатный меч.
Решение встать в общий строй пришло внезапно. Когда войска сойдутся, всякие команды потеряют смысл. Ещё никогда на Руси не ополчалось столько воинов. А когда все они закричат, сам себя не услышишь. Его место тут, среди всех. Уповать остаётся на милость Божию, на стойкость ратников и воевод, да на мудрость ратоборца Боброка. Да чтоб рука не устала…
Кто-то вошёл в купе, громко заговорил, видение помутнело и исчезло.
Вагонная жизнь самовольно вломилась в мои думы пустыми разговорами, несносным вагонным радио, звяканьем чайных стаканов. И всё же успел я подумать, что в прежней России был хороший обычай добавлять к фамилии человека, свершившего великое дело, название той местности, где это произошло. Обычай хороший, да кто сейчас помнит, кроме преподавателей кафедр истории, что Г.А. Потёмкин ещё и князь Таврический, полководец И.И. Дибич именовался Забалканским, усмиритель поляков И.Ф. Паскевич – Эриванским и Варшавским, и даже народного любимца никто не величает Суворовым-Рымникским. А ведь были ещё: П.А. Румянцев-Задунайский, А.Г. Орлов-Чесменский, Н.Н. Муравьёв-Амурский и Н.Н. Муравьёв-Карский и много других славных сынов России.
И только два человека сохранили на века это почётное прибавление, только эти двое живут в душе народа как Александр Невский и Дмитрий Донской.
Я приехал в Вологду и сразу же пошёл в областную библиотеку. Я заново перечитал «Магеллана» С. Цвейга, пытаясь найти ключик к древности. Ведь век Дмитрия и век Фернана не так уж далеко отстоят на лестнице великих деяний, по которой прошло человечество. Я снова вникал в удивительную магию эпиграфа к «Магеллану»: Navigare necesse est, vivere non est necesse…
Я пустился в плавание по океану под именем XIV век, я открывал новые для себя острова и архипелаги, маяками, путеводными указателями в этом плавании были для меня наши великие русские историки С.М. Соловьёв и В.О. Ключевский, советские – М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин, Б.А. Рыбаков и В.В. Каргалов, В.А. Кучкин и И.Б. Греков. Я видел, как богата и как – увы! увы! – постыдно незнакома нам своя родная история.
Не раз я просыпался посреди ночи, и тот московский ужас опять окатывал меня, вновь немой вопрос «За что ты взялся?» вставал передо мной как огненные буквы.
Не раз я вспоминал бессмертное Navigare necesse est… и понимал, что изречение это приложимо к любой человеческой жизни. Долг перед Отечеством, перед народом превыше всего для каждого человека. Для писателя этот девиз я сформулировал так: «Книги писать необходимо» – далее по тексту.
Так кем же был этот герой, полководец, народный заступник, верный супруг и любящий отец? Как жил этот человек, лучи жизни которого освещают нам сквозь мрак веков нашу будничную, непамятливую к великим людям жизнь? Если «Христос и вчера и сегодня тот же» (Евр. 13: 8), так и святые Его живут среди нас, просто мы не помним (или плохо помним) о них, отгораживаемся делами, бесплодной суетой. А Дмитрий Донской, вроде бы странно даже говорить это, не только забыт, но ещё и оболган. «Как это забыт, – возразят мне, – мы помним его, это он победил Мамая на Куликовом поле, это он…» И далее наступает молчание. Потому что на этом наши знания о Дмитрии Донском заканчиваются. Прямо скажем, не густо. А именно за этим человеком на Куликово поле пришла Русь, а с поля ушла Россия. Умытая кровью, израненная, стенающая, но Россия. Россия победившая, ликующая… Этот человек создал первый каменный Кремль, он дважды отстраивал Москву, своими свершениями он положил один из крепчайших краеугольных камней в прочный фундамент нашего государства, благодаря чему оно и стоит, как несокрушимый утёс, вопреки всем войнам и революциям.
Нам никогда не достичь вершин деяний благоверного князя, никогда не подняться на ту высоту, на которую поднялся он, но мы должны знать о нём больше трех-четырёх строчек в школьном учебнике. И не о нём одном, если мы хотим выжить и сохраниться как великий народ.
Глава первая
Рождение и детство
Того же лета родися
князю Ивану Ивановичю сын Дмитрей,
месяца Октября в 12 день.Никоновская летопись
12 октября 1350 года в Великом княжестве Московском произошло великое событие, впрочем, счастливо всколыхнувшее только одну семью. Тогда не было ещё ни газет, ни телеграфа, и по проводам во все концы России не побежали торопливые строчки о благополучном разрешении от бремени августейшей супруги Государя императора, великого князя Московского, Финляндского и прочее.
На дворе стоял не XIX железный век, когда все события, происходившие в царствующем доме (свадьбы, рождения, кончины), вскоре становились известными десяткам миллионов людей.
По правде говоря, и России как таковой ещё и не существовало. От Белого моря до причерноморских степей и от Пскова до Уральских предгорий разместилось несколько крупных русских княжеств, множество мелких и две республики. Этому лоскутному одеялу ещё только предстояло стать Россией.
Одним из тех, кто сделает для возникновения России необычайно много, был родившийся у звенигородского князя Ивана Ивановича и супруги его княгини Александры Васильевны младенец. Его назвали в честь великого православного святого воина Дмитрия Солунского, в ту пору почитавшегося наравне с Георгием Победоносцем.
Святой воин Дмитрий Солунский особо прославился при отражении иноземных войск, напавших на его родной город Солунь (Фессалоники).
Младенец, лежавший в колыбельке в княжеском тереме, конечно, не знал, что в будущем и он станет великим князем, военачальником, полководцем, который посвятит свою недолгую жизнь борьбе с иноземным врагом, угнетавшим родную землю. Не знал он и того, что имя его станет символом воинской доблести и полководческого искусства русского народа. Его имя вспомнит в смертельный час опасности патриарший Местоблюститель митрополит Сергий, а 7 ноября 1941 года его имя назовёт глава государства, того государства, в котором долгое время слово «святой» бралось в кавычки.
Великая всенародная слава веет над уютной колыбелькой. Слава не фальшивая, купленная, слава-однодневка, а слава настоящая, заслуженная. Прочная, вековая.
Имя его со временем прозвучит на всю тогдашнюю Россию и ближнюю ойкумену. Более того, это имя будет звучать в России из века в век, оно станет одним из самых почитаемых русскими людьми имён.
Имя князя вспомнит в 1480 году его праправнук великий князь Иван III, давший на берегу Угры решительный отпор хану Ахмату, царь Иван Васильевич Грозный почти через двести лет самого героического деяния князя назовёт его Донским.
Это имя будет парить орлом над победным русским воинством в последнем походе на Казань, оно незримо будет витать над ратями Минина и Пожарского, над полями Полтавы и Бородина.
А в 1980 году тысячи и тысячи людей сойдутся и съедутся на Куликово поле, чтобы помянуть снова и снова имя великого князя и полководца, шестьсот лет назад сделавшего первый шаг из неволи к свободе.
Когда-то, когда-то всё это будет!
А в октябре 1350 года ни отец, ни мать новорождённого дитяти не могли и мечтать о какой-то всенародной, вселенской славе своего сына.
Неоткуда было ожидать её, эту славу. Ни с какой стороны не могла она светить младенцу. Ведь родилось возлюбленное чадо в семье третьего сына великого князя Ивана, прозванного Калитой.
Московским княжеством правил в ту пору старший сын Калиты Симеон. Иван же Иванович был всего-навсего удельным звенигородским князем. Доля отца ожидала и Дмитрия, обычная доля быть подручным у великого князя; верным, храбрым, исполнительным соратником, помощником. Но не более того.
Подробности раннего детства великого князя нам не известны. Как, впрочем, и многих великих людей. По ребёнку не видно, что растёт великий человек, и поэтому детство большинства таких людей остаётся в небрежении у родителей и современников. С годами всё забывается, и от детства ребёнка у родителей и родственников остаются в памяти три-четыре переиначенных им на детский лад слова, два-три эпизода, не больше. Обычая вести дневники, хранить первые рисунки детей, их забавные милые каракульки, не было, поэтому нам остаётся довольствоваться словами безымянного автора «Слова о житии Димитрия Иоанновича, царя Руськаго»:
«Воспитан же он был в благочестии и славе, с наставлениями душеполезными».
Обычно литературоведы и специалисты по древнерусской литературе объясняют такие характеристики детства великих людей как элементарной нехваткой сведений о детских годах святых угодников, так и некоим трафаретом, который выработался у древних агиографов в процессе составления житий святых. Но отчего же не допустить другое: описания детства святых потому так схожи, что у святых было именно такое детство. Ведь у простых детей детство одинаково, где бы они ни жили – в Москве, в Вологде или во Владивостоке. Кто из детей не играл в прятки, в вершки, не гонял с друзьями мяч, не сражался на палках, не воровал яблоки в соседском саду. Но есть – их очень мало – серьёзные дети. Уже в детстве они ощущают в себе цель жизни, к чему следует идти и стремиться. Они пока не могут определённо уяснить себе эту цель, высказать её словами, но уже образом поведения отличаются от других детей, они не по возрасту задумчивы, сторонятся шумных и тем паче неприличных забав. Да, таких детей мало, но святых ещё меньше, они большая редкость, как алмаз в глыбе породы. Думается, что и Дмитрий, предизбранный Богом для великой цели, был именно таким ребёнком.
Первое время младенец находился под присмотром дворовых нянюшек, исправно рос, у него пошли зубки, в урочное время он сел, пошёл крепенькими ножонками, и, быть может, как это бывает в доброй семейной жизни, счастливые родители шли рядом с ним, вслух считая его первые шажки.
Дмитрию исполнилось два с половиной года, когда в жизни его произошла решительная перемена, коренным образом изменившая всю его жизнь, о которой он по малолетству своему, конечно, не догадывался.
В ту роковую для великого князя Симеона Гордого весну на Руси объявилось моровое поветрие. Моровым поветрием, или наказанием Божиим, люди средневековой Руси называли эпидемию чумы. Эпидемии бывали столь опустошительны, что народ называл их повальными. Эти бедствия отмечены как в русских летописях, так и в хрониках западноевропейских государств. Случалось, вымирали целые селения. А города безлюдели чуть ли не наполовину, а то и больше. Как нашествия кочевников, так и эпидемии чумы приходили на русскую землю из Азии. В проклятых Богом, выжженных зноем чёрных пустынях зарождались носители этой болезни. С кочующими в поисках пищи грызунами, с караванами купцов бесшумно и невидимо чума проникала в густонаселённые местности. От морового поветрия не могли защитить ни бдительная стража, ни крепкие и высокие стены. Болезнь не щадила ни скромного жилище землепашца, ни княжеских хором. Равно умирали простые люди и знатные.
Как ни хранились, как ни береглись, отгораживаясь от поветрия строгими заставами, поветрие объявилось в Москве, и вскоре в Кремле послышались рыдания и плач. Один за другим умерли малолетние сыновья Симеона Иван и Семён. Старшему было три года, второму – год. Осиротел великокняжеский терем. Где недавно звучали детский говор и смех, теперь царила тишина, прерываемая плачем великой княгини да чтением Псалтири у гробов навеки умолкших детей. Как напишет через 400 лет поэт Гаврила Державин:
Не намного пережил детей и почерневший от горя отец. Болел великий князь недолго, и вот уже загудел на Кремлёвской звоннице похоронным звоном большой колокол, возвещая о его кончине.
Где стол был яств,
Там гроб стоит.
Результатом этих смертей было не только то, что пресеклась мужская линия князя Симеона Ивановича, но и то, что младший брат его Иван Иванович по прозванию Красный нежданно-негаданно возвысился до великого князя Московского, а сын его Дмитрий стал наследником великокняжеского престола.
Семейство переехало из Звенигорода в Москву, которая отныне стала родным городом для мальчика.
На четвёртом году жизни, иногда чуть позднее, княжеских сыновей начинали готовить к основному призванию – быть воином.
Князь на Руси должен быть прежде всего бойцом, этому уделялось самое пристальное внимание, ведь умение владеть конём, биться на мечах, стрелять из лука, метать копьё, в рукопашной схватке владеть ножом, а при случае и биться на кулаках было жизненно необходимо.
В три года княжича посадили на коня. Тогда же ему был дан в учителя кормиличич, так называли опытного дружинника, который должен был воспитать из князя воина.
Обучение было не только индивидуальным. После учёбы с кормиличичем княжич участвовал в учебных поединках. В Западной Европе для этой цели служили рыцарские турниры. Нечто подобное было и в средневековой Руси, только такие турниры именовались «игрушкой». На игрушках чаще всего бились не только учебным, но и боевым оружием. Бывали и смертельные случаи. В 1390 году на игрушке погиб кормиличич великого князя Василия Дмитриевича литовский князь Остей.
Вместе с княжичем учился ратному делу его двоюродный брат князь Владимир Андреевич. Он будет спутником Дмитрия Ивановича в военных походах, командиром Засадного полка на Куликовом поле, будет служить великому князю верой и правдой. И переживёт его на 21 год.
Княжича учили не только оружейному и кулачному бою, но и грамоте. Правда, в летописях то ли с сожалением, то ли с укоризной сообщается, что книжной грамоте князь Дмитрий Иванович был не научен.
Слово летописцу : «Аще и книгам неучен беаше добре, но духовныя книги в сердце своем имяше». (Соловьёв, 297.)
Некоторые историки трактуют этот факт как показатель неграмотности великого князя. Историк В.А. Кучкин пишёт вполне определённо: «…который, увы, не умел ни читать, ни писать». (Кучкин, 73.)
Это недоразумение. Можно быть грамотным, но не владеть письменной речью. Много ли среди государственных деятелей писателей? Раз-два и обчёлся.
В самом деле, мы можем допустить, что великий князь диктует что-либо писцу. Но великий князь, не умеющий читать, – это немыслимо для того времени. Известно, что помимо обычной переписки в государстве существует переписка секретная. И что же, великий князь должен иметь рядом с собой особо доверенного человека, без которого шагу ступить не может? Это, конечно, невероятно. Кроме того, бывают также послания сугубо личные, конфиденциальные, о содержании которых не должен знать никто, кроме адресата. А как же князь напишет или прочтёт их, будучи неграмотным?
Раскопки в Новгороде, проводимые В.Л. Яниным, показывают высокую степень грамотности среди простых новгородских горожан (самые ранние находки датируются XI веком). И что же, Дмитрий Донской был менее грамотным, чем простой новгородский мальчишка?
Старший сын великого князя должен был владеть ещё второй «профессией» – быть правителем. Но этой профессии не научишь. Мудрым правителем, достойным сыном Родины и Церкви, заботливым и взыскательным отцом своим подданным, беспощадным и жестоким к врагам воющим и милосердным к врагам поверженным, научиться нельзя, таким правителем нужно родиться.
Дмитрий Иванович Донской, как мы знаем, родился таким правителем.
Если семья живёт доброй, благочестивой жизнью, если родители нелицемерно любят друг друга и детей, то добрые, полезные впечатления отзываются во взрослой жизни. В 1358 году на Русь приехал татарский посол Мамат-хожа для размежевания земель между Московским и Рязанским княжествами и послал об этом известие великому князю Ивану Ивановичу. Но великий князь не пустил татарского посла в своё княжество. В чём это выразилось, в письменном послании или в устном ответе, переданном через гонца, мы не знаем, но это был первый случай открытого, гласного неповиновения ханскому послу, а в его лице и самому хану. Великого князя Ивана Ивановича летописи характеризуют как тихого, кроткого. Видимо, летописцы не до конца распознали характер князя. Конечно, об этом происшествии шли разговоры в великокняжеском тереме, и мальчик Дмитрий запомнил поступок отца.
Дмитрию исполнилось девять лет, когда в его жизни произошло второе, самое важное событие, перевернувшее всю его жизнь.
Глава вторая
Великий князь Московский
В лето 6867. Преставися благоверный,
и христолюбивый, и кроткий, и тихий, князь велики
Иван Иванович во иноцех и в схиме…Никоновская летопись
13 ноября 1359 года в возрасте 33 лет в Бозе почил, оплакиваемый женой, детьми, родственниками и боярами, великий князь московский Иван Иванович Красный и великим князем стал девятилетний Дмитрий.
Последняя, предсмертная просьба умирающего князя была обращена к митрополиту Алексию: не оставить святительским попечением княжеских сыновей Дмитрия и Ивана, особливо Дмитрия, перенявшего отцовскую власть.
В русской истории дети такого возраста не часто становились правителями государства. Первый, кто вспоминается, – царь Иван Васильевич IV, более известный как Иван Грозный. К нему власть перешла, когда ему было всего три года.
В Англии, когда умирал король, на улицах и площадях Лондона родовитая знать и простой люд кричали: Le roi est mort – vive le roi!
На Руси обходились без наигранной театральщины и неуместной торжественности: человек же умер, чему тут радоваться и что праздновать? В Москве всё происходило естественнее и проще. Усопшего великого князя отпели, тело опустили в могилу, напутствуя «вечной памятью», о здравии нового великого князя совершили молебен и велегласно провозгласили ему многолетие. Новому великому князю всего лишь месяц назад исполнилось девять лет.
В эти дни закончилось детство Дмитрия Ивановича, а оно, конечно, было. Как ни серьёзны бывают иные дети для своего возраста, но игрушки (деревянная лошадка, игрушечная сабелька) сопутствуют им в этот светлый и беззаботный период жизни.
Началась взрослая жизнь. К одной стороне этой жизни Дмитрий был подготовлен основательно, он совершенно свободно держался в седле, рубил детским мечом, без промаха посылал стрелы из детского лука в цель – уроки кормиличича не пропали даром. Теперь нужно было учиться быть правителем.
Первым наставником и советчиком был отец, однако он не успел многого передать сыну. Теперь в науке правления мальчика-князя наставляли родной дядя Василий Вельяминов, митрополит Алексий, бояре, которые искренне любили молодого князя и желали помочь ему добрым советом, не рассчитывая на почести и награды.
РОБЕРТ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАЛАКШИН
родился 25 декабря 1944 года.
«На улицах этого города, на просторах его площадей, в загадочной, манящей глубине его переулков, на берегу реки вот уже шесть десятилетий течёт моя жизнь.
Грудным младенцем родители привезли меня сюда из деревни Коротыгино (Грязовецкого района - прим. сост.), где я родился. Отец, работавший в войну директором совхоза, неизлечимо заболел, стал инвалидом и был вынужден перебраться в город. Раннее моё детство прошло во Флотском посёлке, окраинном городском уголке, причудливом скоплении сараев, домов и бараков, где проживало племя водоплавателей-речников, буфетчиц и их детей.
Наш одноэтажный домик, в котором жили ещё четыре семьи, выходил торцом на мощёный булыжником Советский проспект. Лошади на проспекте встречались чаще машин. Зимой по нему тянулись длинные обозы с сеном. Мы бегали цепляться за сани, а возчики сгоняли нас.
Дома в большой комнате (так принято было её называть, хотя вся наша квартирка была меньше нынешних больших комнат) над комодом в раме висел потемневший от времени портрет Сталина. Долгое время я думал, что это изображён отец. Этот портрет, старинные часы с боем, вместительный резной буфет, первые книги, которые я любил перелистывать, ещё не умея читать, красочные альбомы о военно-морском флоте, посланные дядей из Москвы, мои немудрёные игрушки и многое, многое другое: одежда, посуда, бельё - всё сгорело дотла в пожаре летом 1951 года.
В том деревянном доме я за несколько вечеров с помощью отца выучил азбуку и начал постигать премудрость грамоты. Придя из пароходства, отец вечерами читал мне русские народные сказки, стихи Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Некрасова, прозу Гоголя, басни Крылова. Помнится, как я навзрыд плакал при чтении «Тараса Бульбы». Я многого не понимал в повести, но волшебство слов, сила чувства, жившая в них, находила отзыв в нежной и сострадательной детской душе. Видимо, вскоре после этого я вздумал сочинить стихотворение о казаках, едущих по степи. Дальше первой строчки дело не пошло, но та первая попытка творчества отразилась в душе.
Летом мы бегали на реку купаться, залезали, как в пещеры, в щели среди тюков ивовой коры, горой возвышавшихся на берегу, во дворе играли в вершки, в лапту, в ножички, сражались на палках, запускали бумажного змея…
Уходить от дома далеко не разрешалось, но что поставит преграды мальчишескому любопытству? Украдкой мы покидали двор, совершая вылазки к турундаевскому сельпо, к ветке - пристани, ощущая себя первооткрывателями новых земель.
В палисадничке возле нашего дома были вскопаны две грядки, на которых скорее для моего лакомства, чем для пропитания, сеяли морковку и репу. Тут же отец посадил акацию, она прижилась, украшаясь по весне жёлтыми душистыми цветами.
Теперь ничего этого нет - ни дома, ни акации, ни сараев, ни самого Флотского посёлка. Он застроен большими каменными домами, и ничто уже не напоминает о той былой сказочной жизни.
В 1956 году родителям дали квартиру на Содимском переулке. Я был против переезда, но моего согласия не много и спрашивали. А я ещё долго бегал в посёлок к друзьям-приятелям, и сейчас помню их.
В связи с переездом меня определили в другую школу (нынче здесь институт развития образования), где я и совершал свои безчисленные (орфография автора - прим. сост.) «подвиги», после которых в школьном дневнике появлялось очередное замечание, а дома меня ждали попрёки отца и укоризны матери. Отец с матерью не пороли меня ремнём, не ставили в угол, не дёргали за уши и волосы, они очень любили меня, хотя им приходилось со мной не сладко. Я был поздним ребёнком и представляю, каково было отцу в 60 лет переносить сумасбродства 14-летнего, одержимого фантазиями подростка, неуёмного говоруна, забиравшегося по водосточной трубе на балкон второго этажа и с дикими воплями папуаса проносившегося по квартире.
В каникулы мы залезали на крышу дома, загорали и рассматривали город, ещё малоэтажный. Там и тут к небу устремлялись кресты церквей и шпили колоколен, разноцветные пространства крыш перемежались зелёными островами деревьев в парках. Спустившись вниз, босые, в сплетённых из бумаги тюбетейках или панамах, мы пускались в дальние странствия.
А приключения были не только сухопутные.
Прежде на месте Дома мебели и далеко за ним находилась обширная глубокая котловина, по весне заполнявшаяся водой из разливающегося Шограша. Кто теперь поверит в это? Скажут - басня, сон, а сон этот был явью: перед нашими домами, где тогда жило столько весёлых и задорных парней и девчонок, возникало огромное, широкое озеро. На лодке, построенной Гошей Петровым, по протокам Шограша, скользя над покрытыми прозрачной толщей воды зелёными лугами, мы выходили в реку Вологду.
Шограш возвращался в свои берега, а высохшее дно озера раскапывали под огороды. Эта низина была одним из плодородных мест города. Здесь снимали богатейшие урожаи картошки и моркови, огурцов и лука. Сколько раз росистой августовской ночью, возвращаясь с танцев, я захаживал на этот огород, чтобы перекусить дармовым хрустящим огурцом или сочной морковиной.
Деревянный двухэтажный дом на Содимке жив-здоров до сего дня. Здесь летом 1959 года во мне вновь вспыхнул огонек творчества. Я решил написать фантастический роман о полёте людей на Солнце. Про полёты на Марс, Венеру и даже Юпитер я читал у многих фантастов, а на Солнце - еще ни у кого. Я писал роман усердно, дня два или три, а, может, и целую неделю, люди у меня на Солнце прилетели, а что с ними стало потом, уже и не вспомнишь: разрозненные листки с текстом «романа» затерялись. Повесть о пиратах я принялся писать в общей тетради, поэтому она уцелела. Каким-то образом мне было известно, что настоящие (выделено автором - прим. сост.) писатели правят рукописи, и сейчас - по прошествии стольких лет! - трогательно видеть тетрадные страницы, исчерканные рукой подростка, с переносами и заменами слов, с пометками на полях о дальнейшем развитии действия.
…Всё явственнее приближалась ко мне взрослая жизнь. В 1960 году я поступил в строительный техникум, находившийся тогда на Советском проспекте. Зачем я сделал это - не знаю, должно быть, за компанию с друзьями, ибо к сопромату, статике сооружений у меня не было ни малейшего влечения. Но поступил и сдал по всем этим предметам экзамены, мучился с курсовыми проектами. На втором курсе нас послали в Нюксенский район, в деревню Красавино, раскинувшуюся на обширном, грандиозном берегу реки Сухоны. Днём мы дёргали лён, копали картошку, возили тары с молоком на маслозавод и таскали в овин мешки с зерном, а после работы, хохоча и толкаясь, «рубились» на поскотине в футбол без правил.
Мы - горожане - дивились крестьянской жизни, не помня, что наши родители и деды были вчера крестьянами. Несомненно, во многом благодаря этим поездкам в деревню, десятилетия спустя я начал вдруг задумываться о себе, как о русском.
Между тем наступила зима 1964 года. Мы сдавали выпускные экзамены, защищали дипломы, а в карманах у нас уже лежали повестки из военкомата.
Армия решительно переменила меня. Резко вырванный из уютного мирка любивших меня и маявшихся со мной родителей, из весёлого окружения беззаботных, таких же, как я, шалопаев-друзей, я оказался безжалостно брошен в пучину солдатской жизни, с её приказами и командами, безконечными (орфография автора - прим. сост.) построениями, с громовым пением в строю посреди бела дня, с подъёмами и отбоями, с мучительной тоской по дому… Именно в армии я задумался о себе, пристальней и серьёзней вглядываясь в прошедшую жизнь. Было очевидно, что когда-то и армия останется в прошлом. А что дальше?
Именно в армии смутное желание писать, творить стало для меня ясной целью. Я стал вести дневник, записывая в него картины природы, случаи из армейской жизни с диалогами и портретными зарисовками сослуживцев. Я снова вернулся к чтению. В части была замечательная библиотека, и я, фактически заново, читал Толстого и Тургенева, Гоголя и Пушкина, Блока и Фета.
С таким душевным настроем в 1967 году я вернулся в мой город, чтобы не разлучаться с ним больше никогда.
После армии я работал в управлении культуры, трудился бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, обмуровщиком котлов, дворником, ночным сторожем, был актёром самодеятельного народного ТЮЗа.
В 1969 году мне дали квартиру в старом, деревянном доме на улице Калинина (ныне - Зосимовская - прим. сост.), где мы прожили с женой 17 счастливейших лет! В комнате, из которой был виден храм Андрея Первозванного, я написал свой первый рассказ.
В детские годы я открывал город как родную, но незнакомую мне страну, теперь я стремлюсь познать его в истории. Я вспоминаю тех людей, которые построили для нас этот город, кто писал здесь книги и картины, создавал научные труды и ставил спектакли, кто пал за нас на полях сражений, кто молился о нас в давние годы и молится нынче, молитвой освящая и укрепляя нашу жизнь.
Я вспоминаю живших со мною и ныне живущих добрых людей, которым я обязан столь многим. Первыми в этом ряду стоят мои любимые родители - Александр Иванович и Мария Ивановна, бабушка Александра Васильевна, наметившая для меня в далёком детстве тропку в Божий храм, братья Олег и Валерий, сестра Лилия, в скудные послевоенные годы приносившие младшему братишке в гостинец редкую конфету или яблоко. Я с лаской вспоминаю друзей детства, первую учительницу, преподавателей техникума и весёлых парней-однокурсников, полковых офицеров и солдат-однополчан, собратьев-писателей, заботливо опекавших меня и принявших в свой дружеский союз…»
(Перепечатка из книги: Балакшин Р. Мой город милый / Роберт Балакшин. - Вологда, 2007. - С согласия автора - прим. сост.).
Роберт Балакшин более известен как «взрослый» писатель.
Первые рассказы появились в коллективном сборнике «Пути-дороги» (1975), затем в книге молодых писателей Вологодчины «Долги наши» (1981), публиковались в журнале «Север».
Началом творческого пути стали произведения «Две недели» и «Последний патрон».
В настоящее время Р. Балакшин - автор 15 книг для взрослых.
Закончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей СССР.
Лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за 2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награждён медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви»).
В последние годы появились у него произведения и для детей.
С 2002 года писатель по благословению настоятеля Сретенского Московского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) занимался переложением для детей житий святых угодников Божиих на современный литературный язык.
Он переложил 60 житий, которые уже вышли в двухтомнике издательства Сретенского монастыря. Необходимость этой работы вызвана тем, что сейчас в Церковь вместе с родителями приходит много детей. Но язык житий, изданных в XIX веке, труден для самостоятельного чтения детьми, а некоторые из них очень велики по объёму. Переложение не ставит целью заменить старые жития, но всего лишь ознакомить детей с ними, дать первоначальные сведения о святых угодниках Православной Церкви.
Все жития написаны очень доступным для детского восприятия языком. Многие думают, что святые - это какие-то особые, неземные существа.
На самом деле, как следует из переложений, это люди, которые разными путями и по разным причинам приходят к Богу, уверовав в его исключительность и всемогущество. Часто их не понимали другие, гнали от себя, преследовали, избивали, но праведники стойко переносили все невзгоды, молясь о заблудших и оттого несчастных душах.
Прочтите хотя бы некоторые, и вы убедитесь в этом.
Творческий процесс не поддаётся анализу. Замысел произведения может возникнуть из услышанной когда-то фразы, из простого общения. Через определённое время он «обрастает» героями, выстраивается сюжет, и появляется очередной рассказ, сказка или повесть.
Так произошло со сказкой о Деде Морозе «Добрый дедушка». Роберт Александрович очень увлекательно рассказывает о прошлом земли великоустюгской, о людях, живших в далёкие времена. Главный герой Иван из деревни Морозовицы сразу вызывает симпатию своим отношением к людям и природе, а особенно - к детям. Вырос он, женился, свои детишки появились. «И всё бы хорошо, да нагрянула беда нежданная-негаданная. Как-то отправился Иван с односельчанами на рыбный промысел к далёкому Ледовитому океан-морю». А когда вернулись, не нашли ни деревни, ни людей. Всех угнали в плен чужеземцы. Бросились русичи в погоню, освободили матерей и детей.
«Воротились в село, встречают их с ликованием, со звоном колокольным. Одному Ивану не весело: побили душегубы-нехристи всю семью его, жену-красавицу и детушек любимых».
Другой бы на месте Ивана отчаялся, но наш герой не такой. Прочтите сказку, и вы узнаете, как сын крестьянский стал Дедом Морозом, на Вотчину которого в Великий Устюг приезжают и взрослые, и дети.
Святочный рассказ «Царицына внучка», по словам писателя, появился после бесед с общительной девочкой Катей. Потом уже он ввёл в рассказ императрицу, посетившую госпиталь, где находился пра- пра- дедушка девочки. Он был тяжело ранен во время Первой мировой войны (1914-1918 гг.). Врачи не надеялись, что он поправится. А царица положила руку на его рану и сказала: «Поправишься ты, Ванюша, не тужи». И наутро затянулась тяжёлая рана. Почему рассказ так назван? Узнаете, дочитав его.
Книга сказок Рихарда фон Фолькманна, на первый взгляд, не вписывается в творчество Р. Балакшина. Фолькманн (1830-1889) - немецкий хирург и поэт (литературный псевдоним - Рихард Леандер).
Являясь одним из популярных и авторитетных хирургов своего времени, он дал много нового и оригинального в деле лечения ран на войне. Издал несколько книг для взрослых и небольшую книгу сказок для детей. Сказки впервые изданы на русском языке. Роберт Александрович сделал перевод с немецкого языка и литературную обработку.
Небольшие по объёму, но увлекательные по содержанию, они читаются на одном дыхании. И пусть речь идёт о давнем времени, о людях другой страны, сказки объединяет духовность, доброта, православная направленность. Этим, на наш взгляд, и объясняется внимание Р. Балакшина к переизданной много раз в Германии книге.
Книги для детей (имеющиеся в ВОДБ):
Балакшин Р. Добрый дедушка: сказание о Деде Морозе / Р. Балакшин; худож. Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2002. - 14 с. : цв. ил.
Балакшин Р. Жития святых угодников, переложенные для детей / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2006. - № 1. - С. 95 - 117.
Пророк Илия, Равноапостольная Нина, Преподобный
Сергий Радонежский, Праведный Иоанн Кронштадский,
Святейший патриарх Тихон.
Балакшин Р. Праведный Прокопий Устюжский. Христа ради юродивый, чудотворец / Р. Балакшин; худож. А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2003. - 23 с. : цв. ил.
Балакшин Р. Сабля брата: историческая повесть для детей / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2008. - № 1. - С. 40 - 59.
О подростке Даниле Волоцком, принимавшем участие в борьбе с поляками (16 - 17 вв.).
Балакшин Р. Сказания о Деде Морозе / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2006. - № 4. - С. 182 - 193.
Балакшин Р. Царицына внучка: святочный рассказ / Роберт Балакшин // Подарок от Деда Мороза: альбом / авт.-сост. Ю. Леднев. - Вологда, 1999. - С. 20 - 25.
Блаженная Ксения Петербургская / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : ил.
Преподобная Мария Египетская / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.
Равноапостольная Нина / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.
Равноапостольная Ольга / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.
Равноапостольные Кирилл и Мефодий / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.
Святая мученица Татиана / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : ил.
Святитель Николай / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.
Сорок мучеников Севастийских / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.
Фолькманн Р. Волшебное кольцо: сказки / Р. Фолькманн; пер. с нем. и обработка Р. Балакшина; худож. А. Савин. - Вологда: Газета «Благовестник», 1992. - 32 с. : ил.
Библиография:
Балакшин Р. Родной город / Роберт Балакшин // Мой город милый / Роберт Балакшин. - Вологда, 2007. - С. 7 - 20.
Автобиография писателя.
Вологодские зори: сборник / сост. А. Брагин; предисл. В. Купцова. - М., 1987. - 477 с. : ил.
Краткая справка.
Вологодский собор: лит.-худож. альманах писателей-вологжан / сост. А. Цыганов, А. Грязев. - Вологда, 1995. - 374 с. : ил.
Краткая справка.
* * *
Сальников А. Есть гренадёры, есть! / Андрей Сальников // Красный Север. Четверг. - 2006. - 26 октября (№ 127). - С. 25.
Р. А. Балакшин - лауреат Всероссийской литературной премии «О, русская земля» за 2005 год.
Смолин А. «Духовной жаждою томим…» / Андрей Смолин // Русский Север. - 1994. - 20 декабря. - С. 15.
К 50-летию писателя.
Оботуров В. Познай самого себя / В. Оботуров // Вологодский комсомолец. - 1984. - 28 ноября. - С. 3.
О прозе Р. Балакшина.
Вы слышали о таком писателе Роберте Балакшине? Этот вопрос по моей просьбе волонтеры задавали в течение часа на автобусной остановке в центре Вологды на ул. Герцена, недалеко от дома, где приютилась писательская организация СПР.
Ответы случались разные. Некоторые отделывались шуточками, другие сердились. На три буквы никто не посылал, у нас ведь культурная столица Русского Севера. И тем не менее утвердительного ответа никто так не дал. Балакшина народ не знает. Совсем, и сильно удивляется, что такой писатель вообще существует. Тем не менее он есть.
Вот несколько строк о нашем визави из официального источника: « Писатель, переводчик и публицист Роберт Балакшин родился в селе Коротыгино Грязовецкого района. После окончания техникума в 1964 году, служил в армии, охранял заключенных.
С 1965 года Роберт Балакшин стал вести дневник, куда записывал мысли, наблюдения над солдатами и офицерами, картины природы. Пытался писать первые рассказы. В 1967 году писатель вернулся в Вологду. Поступил работать в управление культуры облисполкома инженером по охране памятников истории и культуры. Чтобы больше зарабатывать, пришлось сменить профессию. Некоторое время он работал бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, дворником.
В 1968 году он отнес в писательскую организацию А.А. Романову свои армейские стихи. Тот прочитал и посоветовал автору писать прозу. (sic! ) Началом творческого пути стали взрослые произведения «Две недели» и «Последний патрон».
Окончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей. Публиковался в «Нашем современнике», «Москве», «Литературной России», в местных газетах."
Ну и так далее, типичная биография скромного провинциального автора. Из 32 изданий, указанных в библиографии, собственно литературной прозой является менее десятка произведений, остальное- компилятивное краеведение и пересказ агиографических источников. Последнее - очень важно. Наш автор человек истинно православный, имеет церковную медаль и был в списке претендентов на премию Московской патриархии, но увы, дальше претендентов не продвинулся.
Для чего собственно я все это пишу? Факты биографии определяют личность человека. Ведь далее мы вместе с ним будем разбирать мою повесть «Наваждение» и большой очерк о Феодосии Суморине.
По просьбам братьев-писателей, я отнес две своих новых книжки в отделение СПР для общего прочтения. И вдруг узнаю, что Роберт Александрович написал на обе рецензии. Зная православную направленность позиции критика, ничего хорошего не жду, но то, что мне вручили за подписью Балакшина, выражаясь словами императора Александра Первого, сказанными при посещении Вологды в 1824 г.- «намного превзошло мои ожидания».
Итак, начинаем.
Часть первая
Повесть «Наваждение»
«Передо мной новая книжка А. Быкова. Повесть «Наваждение», имеющая подзаголовок — быль, т.е. автор заранее уверяет нас, что все написанное в повести было на самом деле, все так и происходило».
Конечно, Роберт Александрович, фабула произведения основана на материалах уголовного дела о смертоубийстве крестьянки Аленки Шиховой 1632 г. В эпиграфе приведена цитата из него и указан архивный номер, где хранится указанное дело. В деле несколько документов, показывающих ход следствия по делу Шиховой, допросы и описание следственных действий.
«Это дешевый прием, чтобы расположить читателя к себе, дескать никакого вымысла. Никакой отсебятины тут нет, все беспримесная правда»,- сообщает далее критик.
Ах вот оно как! Значит дешевые приемчики в ход пускаю, типа заискиваю перед читателем, покупаю его доверчивость получается. И от документа ни ни, что ли? Так это что же за повесть получится? Где характеры, интрига, конфликт героев? Критик об этом знает. Он же окончил филфак, но отказывает автору в самой возможности что-то домыслить, т.е. отказывает в возможно создать художественное произведение.
«Художественное произведение должно говорить само за себя, само произведение убеждает читателя в достоверности происходящего»,- с менторскими нотками излагает свою мысль критик.
Ну думаю, сейчас будет «разбор полетов», приготовился читать, что получилось в повести, что нет. И вдруг на тебе, как гром среди ясного неба: «Повесть А. Быкова меня не убедила и, хотя он и прикрывается эпиграфом, но мне думается, что все происходило не так, и вообще не происходило. Нет правды искусства и соответственно отсутствует правда жизни».
Как это не происходило? Извините, достопочтенный критик, есть уголовное дело, фактическая основа произведения, там все изложено. А что касается «так или нет», то это право автора, как увидел, так и написал, на то и повесть, а не историческая монография. Вон все трое Толстых как писали, и тут приврут и там, а в итоге- все равно- историческое полотно.
Хотелось бы конечно подробнее узнать о том, почему отсутствует «правда искусства» и что это вообще за правда такая?
Но критик пошел совсем в другую область.
Я по образованию историк, по специальности источниковед, кандидат исторических наук, автор многих статей, пяти монографий ну и так далее. «Профи», короче, и весьма ревностно отношусь, когда человек не имеющий исторического образования начинает учить специалиста истории. А Роберт Балакшин захотел поучить и, как следствие- вляпался.
«Не верю я, что в колядующих вселяется бес. По Быкову выходит, что дети, Славящие Христа, это бесы. Губельман (Ярославский) с того света аплодирует автору, до этого не додумалась вся его бесноватая рать.»
Тут надо пояснить: Емельян Ярославский (Исаак Губельман) советский партийный деятель и писатель-атеист, создатель бестселлера «Библия для верующих и неверующих», где в иронической форме, очень надо сказать грамотно, прокомментировал сюжеты Священного писания. Книга была очень популярна при Советской власти.
Но православное сознание критика вскипает при одной мысли о том, что можно как то подвергать сомнению церковные догматы. Общеизвестно, что колядки первоначально были языческой традицией, с которой церковь боролась. Именно тогда, в ночь перед Рождеством по мнению церкви нечисть ярилась больше всего. Да что я говорю! Николай Васильевич Гоголь все давно описал в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Там и черт, кстати, есть и колядовщики и ведьма Солоха и это в 19 в.
Критик Балакшин должен был изучать Гоголя в курсе русской литературы, но видимо учил плохо. А за два столетия до Гоголя, когда христианство в деревнях еще даже не утвердилось как следует, крестьянин жил в мире традиционных верований, где с точки зрения православия- колядовщики были посланниками нечистой силы. Их боялись и старались откупиться. Так рождалась традиция рождественских подарков. А уж «славить Христа» стали, когда произошла контаминация сознания населения.
Приведенные в повести подлинные старинные колядки прекрасно иллюстрируют это явление. Об этой и других метаморфозах много написано специальной этнографической литературе, но Роберт Балакшин, он как Станиславкий-не верит и все тут!
«Не верю я тому, что игумен Галактион сказал, чтобы героиню заковали в железа и приковали к стене. Это опять из губельмановской оперы о попах изуверах.»
Эх, критик, критик! А как же церковные тюрьмы, где за толстыми стенами в каменных мешках, скованные цепями умирали люди, неугодные церкви и власти. В любом среднем по величине музее обязательно есть старинные кандалы и происхождение у них, как правило, одинаковое, из церквей и монастырей. Многие монахи сами любили смирять плоть и годами гремели цепями, добровольно истязая себя во славу Господа. В повести ясно же сказано: считалось, что железа помогали изгнать из грешного тела нечистую силу. А героиню как раз и пытались избавить от Лукавого, уж как могли, все исторически достоверно, не сомневайтесь, уважаемый критик.
Уф, от исторических упреков отбился кажется, а Балакшин наконец то перешел к упреками филологическим. Их правда совсем немного:
«Автор употребляет современные слова, которых не знали жители Древней Руси: «погнали, в смысле помчались по снежному полю»-это современный молодежный жаргон. К этому же относятся слова «тушуйся», «подначивал», «успокоился».
Ну, Роберт Александрович, удивил. Так удивил. В 17 в. существовала «ямская гоньба», повинность- не поленитесь почитайте специальную литературу. И не позорьтесь больше. Глагол «гнать» и производное от него существительное «погоня» слова известные, как минимум с 14 в. упоминается практическо во всех литературных произведениях средневековья, а уж фраза «погнали поганых ворогов» так и вообще кочует от автора к автору. Кроме того сюжет «Погоня»изображающий всадника, это символ не гербе Великого княжества Литовского, как раз средневековье, он сохранился в гербе современной Литвы. Есть и еще много примеров.
Нельзя быть таким невеждой, Роберт Александрович, у вас же филологическое образование.
Другие приведенные слова тоже старинные, все есть в памятниках Московской письменности 16-17 в., а « успокоился» и «упокоился» для того времени- просто синонимы, вот так то, уважаемый критик. Все стрелы-мимо.
Ну а теперь клубничка. Недаром же на книжке есть маркировка 18+
«Сцены с раздвиганием жене колен, сцена в бане, изнасилование героини ничего кроме гадливости вызвать не могут».- пишет Р. Балакшин в рецензии. Правильно Роберт Александрович, в этом контексте они и представлены в повести, а вы бы что хотели, чтобы эти сцены вызывали чувство удовольствия, прилив энергии и сладкую истому? Вот и нет, у автора позиция однозначна, он не одобряет издевательств над героиней. Но таковы были жизненные обстоятельства, та самая правда жизни, которая нашего критика не убеждает, или все таки наоборот, раз сцены взывали у него негативную эмоцию- чувство отвращения Вы уж определитесь...
В заключении Р. Балакшин, как и положено бывшему ВВ-шнику, охранявшему зеков, решил сделать контрольный выстрел в голову по его мнению поверженному автору: « Для чего написана повесть «Наваждение»? Для того, чтобы показать, что русские люди выблядки, произошли они от казаков, от каторжников, ибо это следует из текста повести. Ничего доброго не следует из повести. Грязная повесть. Самое печальное, что в повести нет дыхания жизни, ни в одном эпизоде повесть не дышит, не живет».
Во загнул, критик! Не знаю, что и сказать. Да были такие, которые родились после казацкого разорения начала 17 в. Но ведь и в старой доброй Англии, женское население столетиями насиловалось пришлыми викингами, а какую нацию создали, кремень! И не стесняются своей истории, а тут что? Казаки те же русские люди, только разбойники, так ведь такие же казаки и Сибирь присоединили и Дальний Восток и до Китая дошли, а каторжниками вся земля сибирская возделана. Это надо знать.
Узость мышления критика, его ангажированность не позволила ему увидеть прекрасные описания природы, которые идут в унисон с чувствами героини. Не смог оценить критик и замечательные исторические этюды о тотемских святых того времени, вплетенные в повествование. Не смог или не захотел? Скорее всего второе, ведь цель этой рецензии совершенно ясна, она изложена в заключительной фразе рецензии: « Насколько автор интересен и убедителен в публицистике, настолько же он слаб и неубедителен в художественной прозе»,- завершает свой труд Балакшин, фактически ставя приговор автору, как прозаику. И все бы ничего, вот только нет в рецензии Балакшина ничего по литературной части, нет разбора произведения как такового, откуда бы следовали эти грозные выводы. Почему, да все ясно, сказать нечего!
Представляю, как обрадуются многочисленные ненавистники автора, прочитав этот текст. Вот писательская организация снова отвергла Быкова, указав ему на его графоманское место. Пусть радуются бездари, ведь им не понять что такое настоящая историческая проза, они живут штампами: «делением мира по принципу хороший-плохой, во всем евреи виноваты, только православие спасет Россию, Партия-наш рулевой, Слава КПСС и т.д.»
Я не шучу, в голове у них каша. Они не способны отделить зерна от плевел.
Впрочем, история на этом не заканчивается, ведь Роберт Александрович отрецензировал и вторую мою книжку « Страсти по Феодосию Суморину», исторический очерк о мощах, приписываемых преподобному. Об этом в следующей части.
