Cочинение «Образ Кутузова и вопрос о роли личности в истории. «Толстой Великий писатель и философ Лев Николаевич Толстой

1. «Война и мир» - роман о величии русского народа.
2. Кутузов - «представитель народной войны».
3. Кутузов-человек и Кутузов-полководец.
4. Роль личности в истории по Толстому.
5. Философский и исторический оптимизм Толстого.

Нет в русской литературе другого произведения, где были бы с такой убедительностью и силой, как в романе «Война и мир», переданы мощь и величие русского народа. Всем содержанием романа Толстой показал, что именно народ, поднявшийся на борьбу за независимость, изгнал французов и обеспечил победу. Толстой говорил, что в каждом произведении художник должен любить главную мысль, и признавался, что в «Войне и мире» он любил «мысль народную». Этой мыслью освещено развитие главных событий романа. «Мысль народная» лежит и в оценке исторических лиц и всех других героев романа. Толстой в изображении Кутузова сочетает историческое величие и народную простоту. Образ великого народного полководца Кутузова занимает значительное место в романе. Единство Кутузова с народом объясняется тем «народным чувством, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его». Благодаря этому душевному качеству, Кутузов и является «представителем народной войны».

Впервые Толстой показывает Кутузова в военной кампании 1805-1807 г.г. на смотре в Браунау. Русский полководец не захотел смотреть парадную форму солдат, а стал осматривать полк в том состоянии, в каком он находился, указывая австрийскому генералу на разбитую солдатскую обувь: он не упрекал в этом никого, но ни мог не видеть, как это плохо. Жизненное поведение Кутузова - это, прежде всего, поведение простого русского человека. Он «казался всегда простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные речи». Кутузов действительно очень прост с теми, кого он имеет основание считать товарищами в трудном и опасном деле войны, с теми, кто не занят придворными интригами, кто любит родину. Но далеко не со всеми Кутузов так прост. Это не простачок, а умелый дипломат, мудрый политик. Он ненавидит придворные интриги, но очень хорошо понимает их механику и своим народным лукавством нередко берет верх над опытными интриганами. При этом, в кругу людей, чуждых народу, Кутузов умеет говорить языком изысканным, так сказать, поражая противника его же оружием.

В Бородинском сражении проявилось величие Кутузова, которое заключалось в том, что он руководил духом армии. Л. Н. Толстой показывает, насколько русский дух в этой народной войне превосходит холодную расчетливость иноземных военачальников. Так Кутузов посылает принца Витембургского «принять командование первой армией», но тот, не доезжая до армии, просит еще войска, и тут же полководец отзывает его и посцлает русского - Дохтурова, зная, что он будет стоять за Родину насмерть. Писатель показывает, что благородный Барклай де Толли, видя все обстоятельства, решил, что сражение было проиграно, в то время как русские солдаты стояли насмерть и сдерживали натиск французов. Барклай де Толли неплохой полководец, но в нем нет русского духа. А Кутузову близок народ, народный дух, и полководец отдает приказ о наступлении, хотя армия в таком состоянии наступать не могла. Этот приказ исходил «не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе каждого русского человека», и, услышав этот приказ, «измученные и колеблющиеся люди утешились и ободрились».

Кутузов-человек и Кутузов-полководец в «Войне и мире» неразделимы, и это имеет глубокий смысл. В человеческой простоте Кутузова проявляется та самая народность, которая сыграла решающую роль в его полководческой деятельности. Полководец Кутузов спокойно отдается воле событий. В сущности, он мало руководит войсками, зная, что «участь сражений» решает «неуловимая сила, называемая духом войска». Кутузов-главнокомандующий столь же необычен, как не похожа на обычную войну «война народная». Смысл его военной стратегии не в том, чтобы «убивать и истреблять людей», а в том, чтобы «спасать и жалеть их». В этом заключается его полководческий и человеческий подвиг.

Образ Кутузова от начала до конца построен в соответствии с убеждением Тол-стого, что дело войны шло, «никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс». Тем самым Толстой отрицает роль личности в истории. Он уверен, что ни один человек не в силах повернуть ход истории по своей единоличной воле. Человеческий разум не может играть направляющей и организующей роли в истории, и военная наука, в частности, не может иметь практического смысла в живом ходе войны. Для Толстого величайшая сила истории - это народная стихия, неудержимая, неукротимая, не поддающаяся руководству и организации. Однако писатель отрицал только такую личность, которая ставит себя над массами, не желает считаться с волей народа. Если же действия личности исторически обусловлены, то она играет определенную роль в развитии исторических событий.

Хотя Кутузов и не придает решающего значения своему «я», однако показан Толстым не пассивным, а активным, мудрым и опытным полководцем, который своими распоряжениями помогает росту народного сопротивления, укрепляет дух войска. Вот как Толстой оценивает роль личности в истории: «Историческая личность - суть ярлык, который история вешает на то или иное событие. Вот что происходит с человеком, по мнению писателя: «Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических общечеловеческих целей». Поэтому в истории неизбежен фатализм при объяснении «нелогичных», «неразумных» явлений. Человек должен познать законы исторического развития, но в силу немощности разума и неверного, а точнее, по мысли писателя, ненаучного подхода к истории осознание этих законов еще не пришло, но обязательно должно прийти. В этом состоит своеобразный философский и исторический оптимизм писателя.

Libmonster ID: RU-14509

Историческую науку и художественную литературу связывает многое. В творческом наследии великих русских писателей имеется ряд таких произведений, которыми историки интересуются профессионально, и среди них одно из первых мест занимает роман Л. Н. Толстого "Война и мир". О непреходящей актуальности тех общечеловеческих проблем, которые затронуты в нем, говорил Л. И. Брежнев на торжественном заседании, посвященном вручению городу-герою Туле медали "Золотая Звезда". "Писатель, - отмечал он, - много размышлял над проблемами, которые волнуют и нас, - над проблемами войны и мира. Не все идеи Толстого созвучны нашей эпохе. Но главная мысль его великого романа, мысль о том, что в конечном счете народ, массы решают коренные вопросы истории, определяют судьбы государств и исходы войн, - эта глубокая мысль верна сегодня, как и всегда" 1 .

Мировоззрению Толстого и его творчеству посвящены сотни исследований, в которых "Война и мир" занимает место, достойное этого замечательного произведения. Роман рассматривается в общих трудах об исторических взглядах писателя, имеется ряд работ, специально посвященных философии истории автора "Войны и мира", историческим реалиям, описываемым в романе 2 . Задача настоящей статьи заключается в анализе взглядов Толстого на закономерности исторического процесса, на роль личности и народных масс в истории, а также в сопоставлении этих взглядов с общественным мнением тех лет, когда писатель работал над текстом романа.

Обострение социальных и идейно-политических противоречий, завершившееся падением крепостного права в России, привело к весьма существенным сдвигам в литературном процессе, в том числе к новому подъему исторического жанра. Действительность требовала от писателей отклика на жгучие вопросы современности, а иногда это было возможно только через переосмысление исторического прошлого страны с прямым или завуалированным сопоставлением его с современностью. "Войну и мир" Толстой написал в 1863 - 1868 гг., но возникновение

1 "Правда", 19.I.1977.

2 См. Н. И. Кареев. Историческая философия в романе графа Л. Н. Толстого "Война и мир". "Вестник Европы", 1887, N 7; А. К. Бороздян. Исторический элемент в романе "Война и мир". "Минувшие годы", 1908, N 10; М. М. Рубинштейн. Философия истории в романс Л. Н. Толстого "Война и мир". "Русская мысль", 1911, N 7; В. Н. Перцев. Философия истории Л. Н. Толстого "Война и мир. Памяти Л. Н. Толстого". М. 1912; К. В. Покровский. Источники романа "Война и мир". Там же; П. Н. Апостолов (Арденс). Лев Толстой над страницами истории. М. 1928; А. П. Скафтымов. Образ Кутузова и философия истории в романе Л. Толстого "Война и мир". "Русская литература", 1959, N 2; Л. В. Черепнин. Исторические взгляды Л. Н. Толстого. "Вопросы истории", 1965, N 4.

замысла романа восходит к гораздо более раннему времени и связано с намерением взяться за декабристскую тему. Сам писатель подробно рассказал о том, как в 1856 г. он начал писать повесть "с известным направлением, героем которой должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию", но затем от настоящего перешел к 1825 г. - эпохе "заблуждений и несчастий" своего героя, а позднее перенес действие "в эпоху войны 1812 г. и предшествующих ей событий" 3 .

Литературоведы спорили и до сих пор продолжают спорить о том, насколько соответствует окончательный текст "Войны и мира" авторскому замыслу 4 . Не вмешиваясь в эти споры, можно констатировать, что фактически речь идет, конечно, не о семейном романе, а о громадном эпическом полотне. В "Войне и мире" свыше 500 действующих лиц, около 200 из них действительные исторические деятели, в том числе самого высокого ранга, среди остальных многие также имели вполне реальные прототипы.

К тому, что историки могли бы назвать источниковой базой романа, Толстой относился в высшей степени ответственно и серьезно. Еще при подготовке к работе над романом "Декабристы" он собрал много мемуарных и эпистолярных текстов, подробно расспрашивал современников событий. Когда замысел трансформировался, Толстой распространил поиски на более раннюю эпоху, стал собирать научные и научно-публицистические издания о наполеоновских войнах. Будучи в Москве 15 августа 1863 г., он приобрел шесть томов сочинений А. И. Михайловского-Данилевского о войнах 1805, 1812, 1813 и 1814 гг., "Записки о 1812 годе" С. Глинки, "Краткие записки адмирала А. Шишкова", "Походные записки артиллерии подполковника И. Радожицкого" (в 4-х тт.), семитомную "Историю консульства и империи" А. Тьера и некоторые другие книги 5 . Позднее писатель продолжал собирание литературы лично и через своих близких. В статье "Несколько слов по поводу книги "Война и мир" (1868 г.) Толстой отмечал: "Художник должен руководствоваться, как и историк, историческими материалами. Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами, из которых у меня во время работы образовалась целая библиотека книг, заглавия которых я не нахожу нужным выписывать здесь, но на которые всегда могу сослаться" (т. 16, стр. 13).

Из сказанного вовсе не следует, будто Толстой считал, что у писателя такие же цели и средства, как и у историка. Напротив, он всячески подчеркивал, что "задача художника и историка совершенно различна", что последний показывает "деятеля", а писатель должен изобразить "человека", что "историк имеет дело до результатов события, художники до самого факта события", что зачастую используемые историком источники писателю "ничего не говорят, ничего не объясняют" (т. 16, стр. 12 - 13). Толстой четко отделял вымышленные или полувымышленные персонажи от реальных исторических деятелей. В первом случае он стремился сохранить дух времени, несвободно домысливал то, что ему было нужно, тогда как во втором случае "старался не допускать выдумки, но, отбирая реальные факты, подчинял их своему замыслу" 6 .

Если говорить о результатах освоения писателем исторических источников и литературы, то они оцениваются специалистами следующим образом: "В общем источники романа свидетельствуют о колоссальной

3 Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. В 90-та тт. Т. 13. М. 1955, стр. 54 - 56 (далее ссылки на это издание даются в тексте).

4 См. об этом в частности: С. М. Петров. Русский исторический роман XIX века. М. 1964, стр. 325 и др.; Э. Е. Зайденшнур. "Война и мир" Л. Н. Толстого. Создание великой книги. М. 1966, стр. 5 - 7.

5 Э. Е. Зайденшнур. Указ. соч., стр. 329.

6 Там же, стр. 334.

подготовительной работе Толстого по изучению эпохи 12-го года, выясняют характер и процесс его художественного творчества, дают ясное понятие о том, что "Война и мир" есть своеобразная художественная мозаика, сложенная из бесконечно разнообразных по своему происхождению сцен и образов, что роман этот в значительной своей части не только исторически правдоподобен, но исторически действителен и что во время его создания шла постоянная борьба между объективным художником и субъективным мыслителем" 7 .

Как известно, роман содержит значительное число историко-философских отступлений, где писатель открыто вторгается в такие области, которыми обычно занимаются ученые. Вместе со статьей "Несколько слов...", уже упоминавшейся выше, отступления подробно излагают и аргументируют "методологическое кредо" автора "Войны и мира", то есть дают то, чего обычно так не хватает при анализе произведений исторической беллетристики. В данном случае, как справедливо отмечал Н. И. Кареев, "художник превращается в ученого, романист делается историком" 8 . Исторические взгляды Толстого отражают его сложное и весьма противоречивое мировоззрение; естественно, что и сами они внутренне противоречивы.

Статья "Несколько слов..." состоит из шести пунктов. "Изучая эпоху, - заявляет Толстой в одном из них, - ...я пришел к очевидности того, что нашему уму недоступны причины совершающихся исторических событий" (т. 16, стр. 13). И хотя убеждение в "предвечности" всего совершающегося является прирожденной людям идеей, каждый человек сознает и чувствует, "что он свободен во всякий момент, когда совершает какое-нибудь действие" (т. 16, стр. 14). Из этого, продолжает писатель, возникает противоречие, которое кажется неразрешимым, так как, рассматривая историю с общей Точки зрения, человек неизбежно видит в ней проявление "предвечного закона", а глядя на события с индивидуальных позиций, не может отказаться и не отказывается от веры в эффективность вмешательства личности в историю. Другое противоречие Толстой находит не в сознании людей, а в самой Действительности: оно заключается в том, что есть поступки, зависящие и не зависящие от воли отдельного человека. "Чем отвлеченнее и потому чем меньше наша деятельность связана с деятельностями других людей, тем она свободнее, и, наоборот, чем больше деятельность наша связана с другими людьми, тем она несвободнее". Власть, по словам писателя, - это самая сильная, неразрывная, тяжелая и постоянная связь с другими людьми, и потому она "в своем истинном значении есть только наибольшая зависимость от них" (т. 16, стр. 16). Отсюда следует, что те, кого историки называют историческими деятелями, наименее свободны в своих поступках. "Деятельность этих людей, - заявляет Толстой, - была занимательна для меня только в смысле иллюстрации того закона предопределения, который, по моему убеждению, управляет историек), и того психологического закона, который заставляет человека, исполняющего самый несвободный поступок, подделывать в своем воображении целый ряд ретроспективных умозаключений, имеющих целью доказать ему самому его свободу" (т. 16, стр. 16).

Аналогичные мысли неоднократно излагаются в романе либо в конкретной форме в связи с каким-либо из описываемых событий, либо в виде отвлеченных рассуждений историко-философского характера. Одно из них помещено в начале второй части четвертого тома: "Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий яз-

7 К. В. Покровский. Указ. соч., стр. 128.

8 Н. И. Кареев. Указ. соч., стр. 238.

лений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина... Причин исторического события нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскания причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли" (т. 12, стр. 66 - 67).

Ссылками на таинственные закономерности истории, на "причину всех причин" Толстой обосновывал ненужность каких-либо сознательных попыток замедлить или ускорить процесс развития событий. В одном из философских отступлений романа он писал: "Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, - то уничтожается возможность жизни". И несколько ниже продолжал: "Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величин России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и гении... Случай сделал положение; гений воспользовался им, - говорит история" (т. 12, стр. 238).

В приведенных рассуждениях вполне отчетливо выступает мысль о том, что исторический процесс развивается независимо от воли отдельного человека и под влиянием формирующихся вне его сознания, то есть объективных причинных связей. Это положение, правильное по своему основному существу, было созвучно с прогрессивными тенденциями в исторической мысли рассматриваемых десятилетий. Ведь "Война и мир" появился тогда, когда признание исторического детерминизма в той или иной форме было характерно далеко не для всех историков-профессионалов, когда официозная историография в большинстве своем не признавала его и продолжала периодизировать гражданскую историю по царствованиям, а историю войн по великим полководцам.

Совершенно правильно указывая на наличие объективных причинных связей, определяющих развитие общества, и на то, что исторический процесс не зависит от сознательных усилий отдельной личности, Толстой, во-первых, провозгласил законы истории не только непознанными, но и практически непознаваемыми, а во-вторых, не смог увидеть диалектической взаимосвязи индивидуальных усилий отдельных людей с направлением и темпами общественного развития. Все это приводило писателя к выводам фаталистического характера. "Фатализм в истории, - заявлял он, - неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее" (т. 11, стр. 6).

К фатализму толкало Толстого и то, что все причинные зависимости в истории казались ему одинаковыми по своей значимости, а результаты индивидуальных усилий равновеликими в смысле их решающего воздействия на ход событий. В одном из философских отступлений "Войны и мира" он писал: "Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, - были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависело событие) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных

обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться. Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных и разнообразных причин" (т. 11, стр. 5).

Такая оценка роли индивидуальной активности в истории человечества не соответствовала передовым воззрениям той эпохи, в которую создавался роман "Война и мир". В понимании диалектики взаимоотношений закономерного и случайного в данной области далеко продвинулись вперед русские революционные демократы, не говоря уже о К. Марксе и Ф. Энгельсе. Первый из них в одном из писем, относящихся к 1871 г., суммируя не раз излагавшиеся ранее мысли, писал: "Творить мировую историю было бы, конечно, очень удобно, если бы борьба предпринималась только под условием непогрешимо благоприятных шансов. С другой стороны, история носила бы мистический характер, если бы "случайности" не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, и сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависят от "случайностей", среди которых фигурирует также и такой "случай", как характер людей, стоящих вначале во главе движения" 9 .

Вопрос об идейных истоках исторических воззрений Толстого рассматривался исследователями неоднократно. Некоторые из них называют при этом немецкую идеалистическую философию первой половины XIX века. "Теория Толстого, - писал в 1912 г. М. М. Рубинштейн, - носит метафизический характер и... подходит к характеру прежних построений такого рода, какие, например, дал Гердер или метафизика немецкого идеализма" 10 . Позднее А. П. Скафтымов в числе идейных "предшественников" взглядов Толстого на философию истории называл Канта, Шеллинга и особенно Гегеля 11 . Другие исследователи категорически отрицают влияние гегельянства на Толстого, ссылаясь на его высказывания, свидетельствующие о том, что он резко высмеивал сочинения Гегеля за принятый в них способ изложения, что он осуждал гегелевскую философию истории за полное игнорирование нравственного начала 12 .

Нам думается, что противоречие здесь в значительной мере кажущееся. Ведь, во-первых, отношение Толстого к Гегелю не было неизменным, а приводимые обычно отрицательные высказывания датируются концом 60-х годов XIX в. или более поздним временем. Во-вторых, основные положения гегелевской философской системы так часто излагались в русской печати 40-х - 60-х годов XIX в. без ссылок на ее создателя, что знакомство с этими положениями, их частичное восприятие писателем было не только возможным, но и неизбежным, несмотря на то, что он не любил Гегеля и не считал нужным вчитываться в его произведения. Не случайно сам Толстой, критикуя Гегеля в трактате "Так что же нам делать?", писал: "Когда я начал жить, гегельянство было основой всего: оно носилось в воздухе, выражалось в газетных и журнальных статьях, в исторических и юридических лекциях, в повестях и трактатах, в искусстве, в проповедях, в разговорах. Человек, не знавший Гегеля, не имел права говорить; кто хотел познать истину, изучал Гегеля. Все опиралось на нем" (т. 25, стр. 332). Хотя "чистого" гегельянства в русской общественной

9 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 33, стр. 175.

10 М. М. Рубинштейн. Указ. соч., стр. 80.

11 А. П. Скафтымов. Указ. соч., стр. 80.

12 Н. Н. Гусев. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1855 по 1869 год. М. 1957, стр. 222, 678.

мысли почти не было, оно оказало существенное влияние на ее основные течения 13 . Если на первом этапе философские построения Гегеля творчески осваивали прогрессивные мыслители, в том числе революционные демократы, то после Крымской войны гегелевская система все более превращалась в идейное оружие реакции.

Отмечая происходящие сдвиги и выражая общее отношение к философии Гегеля, И. Г. Чернышевский в 1856 г. писал: "Мы столь же мало последователи Гегеля, как и Декарта или Аристотеля. Гегель ныне уже принадлежит истории, настоящее время имеет другую философию и хорошо видит недостатки гегелевской системы" 14 . Однако такие заявления Чернышевского отражали скорее самоощущение, чем действительное положение вещей. "Резко критическое, отрицательное отношение русских социалистов 60-х - 70-х годов к Гегелю, - справедливо отмечает А. И. Володин, - не означает, что они остались вне влияния его философии. Было бы неправильным утверждать, будто эта философия не входит в состав идейных источников их мировоззрения" 15 .

То же самое можно сказать и в отношении Толстого. Независимо от того, насколько он осознавал это, его исторические воззрения по своему существу имели немало общего с гегельянством, что легко подтверждается сопоставлением философских отступлений романа с текстом сочинения Гегеля "Философия истории". Скафтымов, осуществивший отчасти такое сопоставление, сделал следующий вывод относительно теории исторического процесса у автора "Войны и мира": "Исходная основа философии Гегеля, также и философии самого Толстого, не позволили этой теории выйти за пределы фатализма. "Необходимость" Гегелем трактуется как ведущая сила "мирового духа" или "провидения"; также и Толстой ту же "необходимость" или совокупность причин в конце концов возводит к воле и целям "провидения". В конечном итоге воля людей утрачивает всякое значение, а движущей силой истории оказывается некая потусторонняя (нечеловеческая) воля... Разница в оценке "великих людей" состоит в том, что Гегель полностью отбросил нравственный критерий... тогда как Толстой, напротив, выдвигал этот критерии на первый план"ы 16 .

Свойственный Толстому способ освоения чужих теоретических доктрин путем их критической переработки еще более проявился в случае с Прудоном, с которым писатель встречался в 1861 г. во время заграничной поездки. Прудон понравился Толстому самостоятельностью мышления и прямотой в изложении своих мнений 17 . Однако именно тогда теоретик анархизма заканчивал книгу, в которой выступал апологетом войны и защитником права силы, что никак не соответствовало взглядам великого русского писателя. Книга Прудона называлась "Война и мир", то есть точно так же, как роман, который Толстой начал писать через два года. Это делает вероятным предположение о том, что Толстой "вложил в свое заглавие определенный полемический смысл и эта полемичность была направлена всецело против Прудона" 18 .

Решающее воздействие на Толстого оказывали идейно-теоретические столкновения внутри России и вся окружавшая его реальная

13 "Гегель и философия в России. 30-е годы XIX в - 20-е годы XX в.". М. 1974 стр. 6 - 7 и др.

14 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений. Т. III. М. 1947, стр. 206 - 207.

15 А. И. Володин. Гегель и русская социалистическая мысль XIX века. М. 1973, стр. 204.

16 А. П. Скафтымов. Указ. соч., стр. 85 - 86.

17 Н. Н. Гусев. Указ. соч., стр. 411.

18 Н. Н. Арденс (Н. Н. Апостолов). К вопросам философии истории в "Войне и мире". "Ученые записки" Арзамасского пединститута, 1957, вып. I, стр. 49.

действительность. Однако пути этого воздействия были весьма сложными. Один из наиболее осведомленных биографов писателя, проанализировав содержание записей в его дневнике конца 50-х годов XIX в., заявил: "По этим записям мы не можем причислить Толстого ни к одному из существовавших в то время общественно-политических направлений. Он не революционер- демократ, не либерал, не консерватор, не западник, не славянофил" 19 . Этот правильный в конечном итоге вывод заслуживает определенной конкретизации, особенно в том, что касается славянофильства и революционной демократии.

Когда речь идет о славянофилах, то чаще всего приводится высказывание Толстого: "Я ненавижу все эти хоровые начала и строи жизни, и общин, и братьев славян, каких-то выдуманных, а просто люблю определенное, ясное и красивое и умеренное и все это нахожу в народной поэзии и языке и жизни" (т. 61, стр. 278). Но не следует забывать, что эти слова относятся к 1872 г., то есть к тому времени, когда и во взглядах писателя и в славянофильстве произошли весьма серьезные сдвиги. Полное неприятие Толстым славянофильских концепций, которое запечатлелось в приведенном выше высказывании, появилось не сразу. Б. И. Бурсов, исследовавший идейно-художественные искания Толстого во второй половине 50-х годов XIX в., констатируя негативное отношение писателя к славянофилам, делает оговорку, что у него было все-таки "несколько более или менее сочувственных о них замечаний, в частности о их взглядах на семейный быт". Указывая направление и причины идейной эволюции писателя в этой области, Бурсов пишет: "Критическое отношение к славянофилам усиливается и возрастает по мере того, как Толстой лучше и лучше узнает положение дел в России" 20 .

В тот период, когда шла работа над романом "Война и мир", отношение его автора к революционно-демократической идеологии было весьма противоречивым. Бурсов отмечает: "Революционные демократы - истинные деятели своей эпохи, подлинные защитники народа. Толстой так или иначе должен был чувствовать это. Но сойтись с ними он, разумеется, не мог: его отношение к политической действительности было противоположно позиции революционных демократов" 21 . В самом деле, писателя многое влекло к Н. Г. Чернышевскому, Н. А. Добролюбову, А. И. Герцену, но многое и отталкивало от них, ибо, осуждая существующие порядки и желая сделать народ счастливым, Толстой отрицал путь революционных преобразований общества и призывал лишь к нравственному самоусовершенствованию каждой отдельной личности. Говоря о 60-х годах XIX в., биографы Толстого и исследователи его творчества справедливо отмечают, что тогда он "вряд ли видел положительное значение идей революционного лагеря и, во всяком случае, резко отрицательно относился к типу революционера-разночинца", что многие страницы "Войны и мира" явились полемикой против идеологии и практической деятельности революционеров-шестидесятников 22 .

Однако сказанное вовсе не исключает того, что между революционно- демократической идеологией 60-х годов и философией истории

19 Н. Н. Гусев. Указ. соч., стр. 215.

20 Б. И. Бурсов. Идейно-художественные искания Л. Н. Толстого во второй половине 1850-х годов. "Творчество Толстого". М. 1959, стр. 30.

21 Там же, стр. 32.

22 В. В. Ермилов. Толстой - романист. "Война и мир", "Анна Каренина", "Воскресение". М. 1965, стр. 34 - 35. Известно, что одновременно с первыми книгами "Войны и мира" Толстой с увлечением сочинял для домашнего театра в Ясной Поляне пьесы "Зараженное семейство" (1863 г.) и "Нигилисты" (1866 г.), которые были направлены против революционного подполья (подробнее см.: М. П. Николаев. Л. Н. Толстой и Н. Г. Чернышевский. Тула. 1969, стр. 65 - 71; Н. Н. Гусев. Указ. соч., стр. 617 - 618, 664 - 665).

автора "Войны и мира" было определенное сходство, что на его воззрения оказали воздействие произведения виднейших революционных демократов. Это станет ясным, если вспомнить, как понимал писатель роль народных масс в истории.

Оценивая заслуги Толстого и имея в виду прежде всего "Войну и мир", литературоведы отмечают, что он "сделал огромный шаг вперед в изображении народа" 23 . Вопрос об отношении к народу привлекал внимание прогрессивной общественности, но особенно остро он встал в эпоху падения крепостного права. Можно с уверенностью говорить о том, что Толстой остановил свой выбор на событиях 1805 - 1812 гг. именно потому, что они позволяли ему сделать этот актуальнейший в 60-х годах XIX в. вопрос идейным стержнем своего романа. Не случайно Р. Роллан в книге "Жизнь Толстого" писал: "Величие "Войны и мира" заключается прежде всего в воскресении исторической эпохи, когда пришли в движение целые народы и нации столкнулись на поле битвы. Народы - истинные герои этого романа" 24 .

Исходя из изложенных выше представлений, Толстой "великих людей" сравнивал с ярлыками, которые дают наименование происходящему, но "менее всего имеют связи с самим событием" (т. 11, стр. 7). Движущей же силой истории являются, по его убеждению, не правители или правительства, а стихийные действия народных масс. Читая "Историю России с древнейших времен" С. М. Соловьева, Толстой весьма критически отнесся к концепции государственной школы в историографии, утверждавшей, что определяющее влияние на исторический процесс имеет государство. Писатель категорически отверг вывод С. М. Соловьева о том, что Русское централизованное государство возникло в результате действий тогдашних правителей 25 . Он заявлял: "Не правительство производило историю", а народ, и не "рядом безобразий совершилась история России", а народным трудом. И далее Толстой ставил вопросы, совершенно очевидный ответ на которые подтверждал его точку зрения: "Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в к[оторых] щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей, к[оторыми] дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богд[ан] Хмельн[ицкий] передался Р[оссии], а не Т[урции] и П[ольше]?" (т. 48, стр. 124).

По убеждению Толстого, стихийные действия людей, разнохарактерные по своим устремлениям, образуют в каждой конкретной ситуации равнодействующую, направление и сила которой строго определяются законами общественного развития. История, утверждает писатель в "Войне и мире", - это "бессознательная, общая, роевая жизнь человечества", и поясняет: "Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлеченнее ее интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы. Человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общечеловеческих целей. Совершенный поступок невозвратим, и действия его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получают историческое значение. Чем выше стоит человек на общественной лестнице, чем с большими людьми он связан, чем больше власть он имеет на других людей, тем очевиднее предопределенность и неизбежность каждого его поступка" (т. 11, стр. 6).

23 Б. Л. Сучков. Исторические судьбы реализма. М. 1973, стр. 230 - 231.

24 Ромен Роллан. Собрание сочинений. В 14-ти тт. Т. 2. М. 1954, стр. 266.

25 Подробнее см.: Л. В. Черепнин. Исторические взгляды классиков русской литературы. М. 1968, стр. 304.

Одно из философских отступлений в 3-м томе "Войны и мира" содержит следующее положение: "Пока историческое море спокойно, правителю- администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, тест не достигает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека" (т. 11, стр. 342). Признание исторической роли народа и одновременное указание на "слабость" сил отдельной личности, на бесплодность сознательных усилий индивидуума характерны для Толстого. Именно таким же путем идут его рассуждения во фрагменте 4-го тома романа, заканчивающимся словами: "В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью" (т. 12, стр. 14).

Взгляды Толстого на роль народных масс и личности в истории как бы персонифицировались в образе М. И. Кутузова. Великий русский полководец оказывает в "Войне и мире" более значительное воздействие на ход событий, чем любой другой исторический деятель, но не в связи с тем, что он навязывает людям свою волю, а потому, что отдается потоку жизни и сознательно помогает делу двигаться в направлении той равнодействующей, которую образуют бессознательные усилия множества людей. В этом смысле образ Кутузова весьма противоречив, и совершенно правы исследователи, которые видят в этом отражение черт, свойственных мировоззрению писателя в целом. "Историческая противоречивость в создании образа Кутузова, - писал, например, Н. Н. Арденс, - была, несомненно, прямым следствием противоречивости самой художественной идеи писателя, заключенной в этом образе. Необходимо сказать и нечто большее: она стала следствием всей сложной противоречивости взглядов Толстого как художника-мыслителя" 26 .

В поисках "законов" и "причин" истории ученые, по убеждению Толстого, должны обратиться прежде всего к изучению интересов и действий простых людей. "Для изучения законов истории, - писал он, - мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, на сколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний" (т. 11, стр. 267).

Таковы в самом кратком изложении общетеоретические посылки, на которых автор "Войны и мира" основывал свои понятия о народной войне и патриотизме, свои взгляды на военную науку, стратегию и тактику, из которых исходил в конкретных оценках событий и исторических деятелей. С положением о "роевой жизни" людей в обществе связана, например, "дубина народной войны", которая с "глупой простотой, но целесообразностью" до тех пор "гвоздила французов",

26 Н. Н. Арденс (Н. Н. Апостолов). Творческий путь Л. Н. Толстого. М. 1962, стр. 188.

пока наполеоновское нашествие на Россию не потерпело полного краха. От этого и других общих положений - пренебрежение к патриотической фразе высших слоев и похвалы к безыскусной самоотверженности простого люда, отсюда осуждение шовинизма и весьма ощутимые пацифистские ноты в романе, отсюда третирование не только деятелей типа генерала Пфуля, но военной теории вообще, отсюда отчасти обоснованная, а иногда и преувеличенная вера в моральный фактор военного дела. Из тех же общих посылок исходил Толстой и в оценках полководцев. Вся суета Наполеона не дает, если судить по роману, сколько-нибудь реальных военных результатов, тогда как мудрое спокойствие Кутузова, его манера вмешиваться в дела лишь в самых необходимых случаях приносят плоды, гораздо более ощутимые.

Как соотносилось все это с тем, что высказывалось в тогдашней печати?

В ряде работ, несомненно, известных Толстому, Н. А. Добролюбов также осуждал недооценку роли народа в историческом развитии. "К сожалению, - заявлял он, - историки никогда почти не избегают странного увлечения личностями, в ущерб исторической необходимости. Вместе с тем сильно высказывается во всех случаях пренебрежение к народной жизни, в пользу каких-либо исключительных интересов" 27 . Протестуя против превращения истории во "всеобщую биографию великих людей", Добролюбов писал: "Множество есть историй, написанных с большим талантом и знанием дела и с католической точки зрения, и с рационалистической, и с монархической, и с либеральной, - всех не перечтешь. Но много ли явилось в Европе историков народа, которые бы смотрели на события с точки зрения народных выгод, рассматривали, что выиграл или проиграл народ в известную эпоху, где было добро и худо для массы, для людей вообще, а не для нескольких титулованных личностей, завоевателей, полководцев и т. п.?" 28 .

Толстой регулярно читал "Современник" и едва ли мог не обратить внимание на подготовленный Н. Г. Чернышевским обзор "Политика" в первом номере журнала за 1859 год. В обзоре содержались мысли, созвучные тем, которые потом были изложены в философских отступлениях "Войны и мира". В частности, там говорилось: "Закон прогресса - ни больше, ни меньше как чисто физическая необходимость, вроде необходимости скалам немного выветриваться, рекам стекать с горных возвышенностей в низменности, водяным парам подниматься вверх, дождю падать вниз. Прогресс - просто закон нарастания... Отвергать прогресс - такая же нелепость, как отвергать силу тяготения или силу химического сродства. Исторический прогресс совершается медленно и тяжело, так медленно, что если мы будем ограничиваться слишком короткими периодами, то колебания, производимые в поступательном ходе истории случайностями обстоятельств, могут затемнить в наших глазах действие общего закона" 29 .

Было бы ошибкой не видеть и того, что на оценку Толстым роли народа в истории и на само понятие "народ" могли оказать определенное воздействие сформировавшиеся в дореформенный период теоретические доктрины раннего славянофильства. О некоторых точках соприкосновения в указанной сфере свидетельствуют воспоминания австрийского и немецкого общественного деятеля Ю. Фребеля, с которым Толстой встречался в Киссингене в августе 1860 года. В своих

27 Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений. В 9-ти тт. Т. 3. М. -Л. 1962, стр. 16.

28 Там же. Т. 2, стр. 228- 229.

29 Н. Г. Чернышевский. Собрание сочинений. Т. VI. М. 1949, стр. 11 - 12.

воспоминаниях Фребель писал: "О "народе" граф Толстой имел совершенно... мистическое представление... По этому воззрению "народ" - таинственное, иррациональное существо, из недр которого явятся неожиданные вещи - новое устройство мира. Эти ожидания основывались на его горячей приверженности к общинному владению землей, которое, по его мнению, должно было сохраниться и после освобождения крестьян. В русской артели он также видел зачатки будущего социалистического устройства" 30 . Мемуарист указывает на сходство представлений Толстого со взглядами М. А. Бакунина; однако во многом их можно сравнивать и с доктринами раннего славянофильства, в которых отсутствовало стремление к социалистическому переустройству общества, но в остальном имелось немало сходного с тем, что Фребель услышал от Толстого.

Рецензии на первые книги "Войны и мира" стали появляться задолго до окончания романа. Толстой одинаково не соглашался как с теми, кто обвинял его в отсутствии патриотизма, так и с теми, кому он казался патриотом славянофильского толка. В вариантах "Войны и мира" сохранились места, являющиеся ответом на упреки в преимущественном внимании писателя к высшим слоям общества и аристократии. В них утверждается, что жизнь купцов, кучеров, семинаристов, каторжников, мужиков не может быть интересной, ибо она однообразна, скучна и слишком связана с "материальными страстями". Говоря это, Толстой явно имел в виду героев А. Н. Островского, Ф. М. Достоевского, Н. Г. Помяловского, Г. И. и Н. В. Успенских и противопоставлял себя этим авторам, заявляя: "Я аристократ потому, что воспитан с детства в любви и уважении к высшим сословиям и в любви к изящному, выражающемуся не только в Гомере, Бахе и Рафаэле, но и во всех мелочах жизни... Все это очень глупо, может быть, преступно, дерзко, но это так. И я вперед объявляю читателю, какой я человек и чего он может ждать от меня" (т. 13, стр. 238 - 240).

Конечно, в приведенных словах много скоропреходящего раздражения, запальчивости и той внутренней противоречивости, о которой уже говорилось., Аналогичными факторами обусловлено в значительной мере и то место письма Толстого к А. А. Толстой от июля 1862 г., где писатель, узнав об обыске в Ясной Поляне, возмущается тем, что жандармы ищут у него литографские и типографские станки для перепечатывания прокламаций (т. 60, стр. 429). Однако мы не можем игнорировать эти свидетельства, так или иначе подтверждающие отрицательное отношение автора "Войны и мира" к некоторым чертам идеологии шестидесятников и показывающие, что нельзя считать столь уж необоснованными выводы исследователей, отмечающих у Толстого тех лет не только "аристократизм мысли", но и "некоторую приверженность... к аристократизму внешнему" 31 .

Для сопоставления взглядов Толстого с другими воззрениями на описываемые им события целесообразно рассмотреть отклики на известный труд М. И. Богдановича о войне 1812 г., который появился в 1859 году. Этот придворный историограф под воздействием общественного мнения, сильно полевевшего после Крымской войны, вынужден был отказаться от прямолинейности, свойственной его предшественнику А. И. Михайловскому-Данилевскому, оставаясь, разумеется, на вполне верноподданнических позициях.

Одним из рецензентов Богдановича был некий А. Б., опубликовавший детальный разбор его труда в двух номерах "Военного сборника" за 1860 год. Симптоматично то, что А. Б. ставит источники си-

30 Цит. по: Н. Н. Гусев. Указ. соч., стр. 369.

31 Т. И. Полнер. "Война и мир" Л. Н. Толстого. М. 1912, стр. 7.

лы воюющих сторон в неразрывную связь с существующими "формами общественного устройства" и "стремлениями народной жизни" 32 . Первое время, пишет рецензент, Наполеон неизменно имел успех в военных действиях, так как опирался на новые "стремления" и уничтожал "устарелые формы". Но в 1812 г. картина стала совершенно иной, ибо Франция вела завоевательную войну и не могла иметь внутреннего единства. "Революционная сила... - пишет А. Б., - оставила Наполеона с той минуты, как он изменил революционному призванию" 33 . Прямым продолжением этих мыслей рецензента являются его суждения о соотношении войны и политики. Обрисовывая "современный взгляд науки и основания", которыми должны руководствоваться читатели рецензируемого сочинения, А. Б. писал, в частности, следующее: "В описании Отечественной войны самым главным, по нашему мнению, вопросом является влияние политического устройства и народного духа на характер и ход войны и следствия ее для государства и русской жизни; изображение военных действий составляет важную, но не исключительную задачу целого труда. Ибо устройство военного элемента в государстве всегда находится в тесной связи с его организмом, а качество войск - с духом народа и его цивилизацией" 34 .

Те же идеи, только в более обобщенном виде, высказывал рецензент, когда пытался охарактеризовать изменения, происшедшие в исторической науке после выхода в свет "описаний" Михайловского-Данилевского: "Взгляд на науку так изменился в течение последних двадцати пяти лет, что, приступая к историческому исследованию, приходится совершенно расстаться не только с понятиями, вынесенными о нем со школьной скамьи, но и развившимися впоследствии, под влиянием недавних авторитетов науки. Мы говорим здесь о значении, которое приобрела в историческом созерцании народная жизнь во всех ее проявлениях: биографии правительственных деятелей, внешние отношения государств, являясь во втором плане, получают совершенно иной смысл по отношению их к народной жизни; но разработка этого существенного элемента истории, кроме тяжелого труда и обширных знаний, требует взгляда, свободного от общественных предрассудков, светлого понимания инстинктов массы и теплого к ним чувства" 35 .

Говоря много о "народном духе", А. Б. резко отмежевывается от любых попыток выдать за его проявление разного рода суеверия. Резкую отповедь встретило, например, у рецензента то место труда, где Богданович именно с этой точки зрения толкует распространявшиеся в 1812 г. слухи о комете, страшном суде и т. п. Мы верим, заявляет рецензент, что слухи были, "но не думаем, чтобы подобные качества могли характеризовать дух русского народа. Суеверие, как признак отсутствия образованности в массах, как временное условие их жизни, не может быть основным элементом народного духа, тем более русского, когда и религиозный мистицизм не привился к нашему простолюдину, несмотря на продолжительность византийского влияния нашей цивилизации" 36 .

Любопытно познакомиться с тем, как рецензент относится к земскому ополчению. Богданович, довольно подробно осветив соответствующие факты, заявил: "Народные вооружения в большом размере, подобные милиции 1807 года и ополчениям 1812 и 1855 годов, не могут принести пользу, потому что, требуя снабжения продовольствием наравне с регулярными войсками, далеко уступают им в боевой си-

32 "Военный сборник", 1860, N 4, стр. 486.

33 Там же, стр. 487.

34 Там же, стр. 489.

36 Там же, стр. 520.

ле" 37 . Рецензент резко возражал против такой постановки вопроса, доказывая, что земская рать обойдется дешевле регулярных войск, а драться будет, как минимум, не хуже их, особенно если ратники "будут воодушевлены делом, за которое ведется война". В подтверждение он привел ряд примеров из истории народно-освободительных и революционных войн и особо подчеркнул при этом, что разбираемый вопрос тесно связан "с одной из важных отраслей государственной жизни - устройством вооруженной силы" 38 . Тем самым он как бы призывал читателя к критике готовящихся буржуазных военных реформ и старался доказать, что земская милиция - это наиболее последовательное и наиболее революционное из возможных решений данного вопроса.

Из частных оценок, касающихся освещения исторических деятелей, остановимся на двух. Первая из них относится к М. Б. Барклаю-де-Толли. Рецензент с удовлетворением отметил, что русский военный министр обрисован Богдановичем "по-пушкински". Соглашаясь вполне с общей трактовкой этой фигуры, рецензент полемизировал с автором лишь в одном вопросе: он доказывал, что у Барклая не было заранее подготовленного и детально разработанного плана "заманивания" наполеоновских войск в глубь России. "Отступление к столице, - заявлял А. Б., - было вынуждено обстоятельствами, а не произошло из-за заранее принятого намерения". А далее продолжал: "Автор, оспаривая из патриотизма у иностранцев идею отступления, принял общий характер войны 1812 года, сложившийся под влиянием множества разнообразных данных, за следование известному определенному плану" 39 . В целом же характерное для Богдановича стремление возвеличить Барклая находит сочувствие и поддержку рецензента 40 .

Что касается Кутузова, то здесь рецензент не только не спорит с Богдановичем, но идет еще дальше в необоснованном принижении роли этого полководца, в очернении его образа в целом. По мнению А. Б., иностранные историки небеспристрастны к Кутузову в той же мере, как и прежние русские историки, только "одни расположены безусловно порицать, другие безусловно прославлять смоленского князя" 41 . Позицию Богдановича рецензент считает двойственной и противоречивой. "Изображение личности и военной деятельности князя в разбираемом сочинении, - говорится в рецензии, - вышло не совсем отчетливым под влиянием, как кажется, двух противоречивых стремлений: сохранить за новым главнокомандующим популярность, которой он пользовался между современниками, не сводить его с пьедестала спасителя Отечества, воздвигнутого ему некоторыми из наших писателей с легкой руки Михайловского-Данилевского, а вместе с тем не искажать для этой цели совершенно фактов, которых неумолимая логика не подчиняется заранее составленному приговору" 42 .

Рецензия, опубликованная "Военным сборником", отражала восприятие труда Богдановича прогрессивной частью общества 43 . Это подтверждается близостью ее выводов к тем оценкам войны 1812 г., которые высказывались русскими революционными демократами, в частности Белинским и Чернышевским. Оценки первого подробно

37 М. И. Богданович. История Отечественной войны 1812 года. Т. III. СПБ. 1860, стр. 400.

38 "Военный сборник", 1860, N 6, стр. 456, 457.

39 Там же, N 4, стр. 514.

40 Там же, N 6, стр. 469 - 470 и др.

41 Там же, стр. 473.

42 Там же, стр. 472.

43 См. В. А. Дьяков. Об особенностях развития русской военно- исторической мысли в предреформенное тридцатилетие. "Вопросы военной истории России". М. 1969, стр. 85 - 86.

проанализированы в литературе 44 . Что же касается Чернышевского, то о его взглядах можно судить, например, по рецензии на сочинение И. П. Липранди "Некоторые замечания, почерпнутые преимущественно из иностранных источников, о действительных причинах гибели наполеоновских полчищ в 1812 году". В этой рецензии, относящейся к 1856 г., Чернышевский писал о том, что в победу над французской армией внесли свой вклад "русский народ и русские войска, а не исключительно только мороз и голод". В то же время он осуждал Липранди за бранные эпитеты по отношению к Наполеону, доказывал, что "надобно быть умеренным, даже говоря о враге" 45 .

Таким образом, важнейшей областью, где точка зрения Толстого существенно сближалась с позицией прогрессивной общественности эпохи падения крепостного права, являлось отношение к народу и определение роли народных масс в истории. Расхождения преобладали в двух областях. Одна из них - общетеоретическая - связана с ролью личности в историческом процессе: ни революционные демократы, ни революционные народники, разработавшие доктрину субъективной социологии, разумеется, никак не могли согласиться с проповедью фаталистической пассивности индивидуума, которая содержалась в "Войне и мире". Другая область - это конкретные оценки таких исторических личностей, как Александр I, Наполеон, Кутузов, Барклай-де-Толли и некоторые другие. Здесь прогрессивная общественность была скорее на стороне Богдановича, позиция которого соответствовала взглядам либеральных деятелей, активно участвовавших в подготовке и проведении реформ 60-х годов XIX в., тогда как Толстой в основном следовал за Михайловским-Данилевским, точка зрения которого была в те годы более близка противникам даже урезанных буржуазных преобразований 46 .

Сказанное выше не исчерпывает темы, но позволяет сделать некоторые общие выводы.

Социологические воззрения Толстого невозможно изучать статично и в отрыве от конкретных условий идеологической и общественно-политической борьбы того времени. Непрестанно развивающееся мировоззрение писателя претерпело ряд существенных изменений, в том числе на рубеже 50-х - 60-х годов и в 70-е годы XIX века. Н. Н. Гусев прав, заявляя, что "философские и философско- исторические воззрения, изложенные в "Войне и мире", - только этап в сложной и трудной эволюции миросозерцания Толстого, продолжавшейся еще в течение долгого периода" 47 . Взгляды писателя не были неизменными даже на протяжении тех нескольких лет, когда он работал над романом. "Некоторые тенденции романа, - обоснованно отмечают специалисты, - росли по мере его создания... Величие "героев" разоблачается решительнее, значение личности уничтожается последовательнее и ярче становится протест против бессмысленности войны и ее ужасов" 48 .

Что касается конкретных условий, воздействовавших на автора "Войны и мира", то недостаточно принимать в расчет только нравственно-психологические коллизии, через которые он прошел, мало иметь в виду только факторы литературного процесса, связанные с развитием русского исторического романа. Абсолютно необходимо

44 В. Е. Иллерицкий. Исторические взгляды В. Г. Белинского. М. 1953, стр. 126 - 127, 208 - 211 и др.

45 Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений. Т. III, стр. 490 - 494.

46 Идейно-политическая суть расхождений различных направлений общественной мысли с автором "Войны и мира" выявилась в рецензиях на роман, среди которых довольно легко могут быть выделены голоса, выражающие мнение революционного лагеря, либералов и консерваторов (подробный обзор рецензий см. Н. Н. Гусев. Указ. соч., стр. 813 - 876).

47 Там же, стр. 812.

48 К. В. Покровский. Указ. соч. стр. 111.

также знать и учитывать общественно-политическую обстановку, перипетии идейно-теоретических столкновений, в том числе философские и исторические дискуссии. Без этого трудно выявить истоки исторических воззрений Толстого и еще труднее правильно оценить эти воззрения, ибо задача состоит не столько в констатации их совпадения или несовпадения с нашими собственными взглядами, сколько в том, чтобы выяснить соотношение воззрений Толстого с соответствующими доктринами середины 60-х годов прошлого века, чтобы определить место романа в общественно-политической жизни своего времени.

Мировоззрение Толстого было противоречивым на всех этапах его эволюции. "Противоречия во взглядах Толстого, - писал В. И. Ленин, - не противоречия его только личной мысли, а отражение тех в высшей степени сложных, противоречивых условий, социальных влияний, исторических традиций, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества в дореформенную, но дореволюционную эпоху" 49 . Специальные исследования позволяют конкретизировать это глубокое определение применительно к отдельным этапам творчества писателя. Рассматриваемый период некоторые исследователи характеризуют следующим образом: "С одной стороны, раскрепощение от христианских нравственных норм и признание объективных закономерностей, ограничивающих нравственную свободу человека, сближает Толстого с наиболее передовыми мыслителями времени. С другой стороны, если в раннем творчестве его отличало от революционных демократов преувеличение нравственной свободы человека, то теперь, наоборот, он отличается от них крайностями ее отрицания и теми выводами, которые делает в связи с этим из защиты права личности. В романе "Война и мир" так же, как в дневниках 60-х годов, защита личности своеобразно сочетается с положением о том, что сознательная воля человека не может изменить жизнь, и с фаталистическим приятием сложившегося хода вещей" 50 .

Противоречивостью идейных и политических позиций автора "Войны и мира" обусловливались те расхождения в оценках романа, которые появились в первые годы после его публикации. Исторические воззрения Толстого критиковались с диаметрально противоположных точек зрения. Особенно резкая критика со стороны прогрессивных сил объяснялась тем, что во взглядах писателя еще преобладал дворянский либерализм, а демократическая струя хотя и была весьма ощутимой, еще не получила своего полного развития. Критика слева в отношении исторических воззрений Толстого не прекращалась и впоследствии, но политическая острота ее ослабевала, тогда как критика справа усиливалась и ее политический накал возрастал.

Ленин не только указывал на противоречивость мировоззрения Толстого и осуждал любые попытки использовать "противореволюционную сторону" его учения, но и призывал изучать взгляды и творчество писателя 51 . Со смертью Толстого, писал Владимир Ильич, "отошла в прошлое дореволюционная Россия, слабость и бессилие которой выразились в философии, обрисованы в произведениях гениального художника. Но в его наследстве есть то, что не отошло в прошлое, что принадлежит будущему" 52 . Эти ленинские слова особенно важны для советских историков, ибо их интересует и отошедшая в прошлое часть наследия Толстого и та его часть, которая принадлежит нашему времени и будет нужна нашим потомкам.

Сочиняя, Л. Н. Толстой создавал не просто роман, он создавал роман исторический. Многие страницы в нем посвящены специфически толстовскому пониманию исторического процесса, его философии истории.В связи с этим в романе действует множество реальных истори-ческих персонажей, так или иначе влиявших на состояние европей-ского и российского общества в начале XIX века. Это император Александр I и Наполеон Бонапарт, генерал Багратион и генерал Даву, Аракчеев и Сперанский. А среди них персонаж-знак, обла-дающий совершенно особой смысловой наполненностью, - гене-рал-фельдмаршал Кутузов Михаил Илларионович, светлейший князь Смоленский - гениальный русский полководец, один из об-разованнейших людей своего времени.Кутузов, изображенный в романе, разительно отличается от ре-ального исторического лица. Кутузов для Толстого - воплощение его исторических новаций. Он - фигура особенная, личность, наде-ленная инстинктом мудрости. Он подобен вектору, направление действия которого определяет сумма тысяч и миллионов причин и действий, совершаемых в историческом пространстве..И еще одна цитата: .Такое понимание истории делает всякую историческую лич-ность личностью фатальной, обессмысливает ее активность. Она для Толстого в контексте истории выступает страдательным зало-гом общественного процесса. Только поняв это, можно объяснить действия, а точнее, не-действия Кутузова на страницах романа.В Аустерлице, имея превосходящее количество солдат, прекрас-ную диспозицию, генералитет, тот самый, который он выведет потом на Бородинское поле, Кутузов меланхолически замечает князю Андрею: .А на заседании военного совета перед сражением он просто, по-стариковски, позволяет себе заснуть. Он уже все знает. Ему все из-вестно заранее. Он несомненно обладает тем пониманием жизни, о котором пишет автор.Однако Толстой не был бы Толстым, если бы не показал фельд-маршала еще и живым человеком, со страстями и слабостями, со способностью к великодушию и злобе, состраданию и жестокости.Он тяжело переживает кампанию 1812 года. . И князь Андрей видит слезы на глазах старика. - грозит он французам. И выполняет свою угрозу. Умел слово держать!В его бездействии воплощена коллективная мудрость. Он совер-шает поступки не на уровне их понимания, а на уровне некоего врожденного инстинкта, так, как знает крестьянин, когда надо па-хать, а когда сеять.Кутузов не дает генерального сражения французам не потому, что не хочет, - этого хочет государь, этого хочет весь штаб, - а потому, что это противно естественному ходу вещей, который он не в состоянии выразить словами.Когда же это сражение происходит, автору не понятно, почему из десятков похожих полей Кутузов выбирает Бородинское, ничем не лучше и не хуже других. Давая и принимая сражение в Бороди-но, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. Кутузов на Бородинском поле не производит никаких распоряже-ний, он только соглашается или не соглашается. Он сосредоточен и спокоен. Он один все понимает и знает, что по окончании сражения зверь получил смертельную рану. Но для того чтобы он умер, необ-ходимо время. Единственное хрестоматийно-историческое решение Кутузов принимает в Филях, Один против всех. Его бессознатель-ный народный разум побеждает сухую логику воинской стратегии. Оставив Москву, он выигрывает войну,Подчинив себя, свой ум, свою волю стихии исторического дви-жения, он стал этой стихией. Именно в этом убеждает нас Лев Тол-стой: .

Задачи и тесты по теме "Образ Кутузова и вопрос о роли личности в истории. (По роману Л.Н. Толстого Война и мир.)"

• Именительный падеж имён существительных. Роль в предложении существительных в именительном падеже
• Склонение существительных. Падежные вопросы - Имя существительное 3 класс

  Уроков: 1 Заданий: 9 Тестов: 1

Смысл исторического процесса. Роль личности в истории.

Задание. Подчеркнуть тезисы статьи, подготовить ответ на вопросы:

— Каков смысл исторического процесса, по мнению Толстого?

Каковы взгляды Толстого на причины войны 1812 года и его отношение к войне?

— Какова роль личности в истории?

— Что значит личная и роевая жизнь человека? В чем заключается идеальное бытие человека? Для каких героев характерно это идеальное бытие?

Эта тема в романе впервые подробно рассматривается в историко-философском рассуждении о причинах войны 1812 г. (начало второй и начало третьей частей третьего тома). Рассуждение это полемически направлено против традиционных концепций историков, которые Толстой считает стереотипом, требующим переосмысления. Согласно Толстому, нельзя объяснить начало войны чьей-то отдельной волей (например, волей Наполеона). К этому событию Наполеон объективно причастен так же, как любой капрал, отправляющийся в этот день на войну. Война была неизбежна, она началась согласно невидимой исторической воле, которая складыва-ется из «миллиардов воль». Роль личности в истории практически ничтожна. Чем больше люди связаны с другими, тем более они служат «необходимости», т.е. их воля переплетается с другими волями и становится менее свободной. Поэтому общественные и государственные деятели являются менее субъективно свободными. «Царь — раб истории». (Как эта мысль Толстого проявляется в изображении Александра?) Наполеон заблуждается, когда думает, что может влиять на ход событий. «…Ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и… влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное» (т.3, ч.2, гл. XXVII ). Кутузов прав в том, что предпочитает четко следовать объективному процессу, а не навязывать свою линию, «не мешать» тому, что должно произойти. Заканчивается роман формулой исторического фатализма: «…необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость».

Отношение к войне. Война оказывается не поединком Наполеона с Александром или с Кутузовым, это поединок двух начал (агрессивного, разрушительного и гармонического, созидательного), которые воплощаются не только в Наполеоне и Кутузове, но и в персонажах, фигурирующих на других уровнях сюжета (Наташа, Платон Каратаев и др.). С одной стороны, война — противное всему человеческому событие, с другой — это объективная реальность, означающая для героев личный опыт. Нравственное отношение к войне у Толстого отрицательное.

В мирной жизни тоже происходит своеобразная «война». Осуждаются герои, представляющие светское общество, карьеристы — своего рода «маленькие наполеоны» (Борис, Берг), а также те, для которых война — место реализации агрессивных побуждений (дворянин Долохов, крестьянин Тихон Щер-батый). Эти герои принадлежат к сфере «войны», в них воплощается наполеоновское начало.

«Личная» и «роевая» жизнь человека. Может показаться, что такое видение мира глубоко пессимистично: отрицается понятие свободы, но тогда жизнь человека теряет смысл. На самом деле это не так. Толстой разделяет субъективный и объективный уровни человеческой жизни: человек находится в малом круге своей биографии (микрокосм, «личная» жизнь) и в большом круге всеобщей истории (макрокосм, «роевая» жизнь). Человек субъективно сознает свою «личную» жизнь, но не может видеть, в чем состоит его «роевая» жизнь.

На «личном» уровне человек наделен достаточной свободой выбора и способен отвечать за свои поступки. «Роевой» жизнью человек живет бессознательно. На этом уровне он сам ничего решить не может, его роль навсегда останется той, которую отвела ему история. Этический принцип, вытекающий из романа, состоит в следующем: человеку не следует сознательно относиться к своей «роевой» жизни, ставить себя в какие-либо отношения с историей. Любой человек, который пытается сознательно участвовать в общеисторическом процессе и воздействовать на него, заблуждается. В романе дискредитируется Наполеон, ошибочно полагавший, что судьба войны зависит от него — на самом деле он был игрушкой в руках неумолимой исторической необходимости. Реально он оказался лишь жертвой процесса, затеянного, как он думал, им самим. Все герои романа, пытавшиеся быть наполеонами, рано или поздно расстаются с этой мечтой или плохо кончают. Один из примеров: князь Андрей преодолевает иллюзии, связанные с государственной деятельностью в кабинете Сперанского (и это правильно, независимо от того, насколько «прогрессивен» Сперанский).

Закон исторической необходимости люди выполняют неведомо для себя, слепо, ничего не зная, кроме своих частных целей, и лишь подлинно (а не в «наполеоновском» смысле) великие люди оказываются способными отрешиться от личного, проникнуться целями исторической необходимости, а это единственный способ стать сознательным проводником высшей воли (пример — Кутузов).

Идеальное бытие — состояние гармонии, согласие (с миром, т. е. состояние «мира» (в смысле: не война). Для этого личная жизнь должна быть разумно согласована с законами «роевой» жизни. Неправильное бытие — вражда с этими законами, состояние «войны», когда герой противопоставляет себя людям, старается навязать миру свою волю (это путь Наполеона).

Положительные примеры в романе — Наташа Ростова и ее брат Николай (гармоничная жизнь, вкус к ней, понимание ее красоты), Кутузов (умение чутко реагировать на ход исторического процесса и занять в нем свое разумное место), Платон Каратаев (у этого героя личная жизнь практически растворяется в «роевой», у него как бы нет своего индивидуального «Я», а только коллективное, народное, общечеловеческое «Мы»).

Князь Андрей и Пьер Безухов на разных этапах своего жизненного пути то уподобляются Наполеону, думая, что могут своей личной волей повлиять на исторический процесс (честолюбивые планы Болконского; увлечение Пьера сначала масонством, а потом тайными обществами; намерение Пьера убить Наполеона и стать спасителем России), то обретают правильный взгляд на мир после глубоких кризисов, душевных потрясений, разочарований. Князь Андрей после ранения в Бородинском сражении умер, пережив состояние гармонического единства с миром. К Пьеру подобное состояние просветления пришло в плену (обратим внимание, что в обоих случаях герои наряду с простым, эмпирическим опытом получают также и мистический опыт посредством сна или видения). (Найдите это в тексте.) Однако можно предположить, что честолюбивые планы снова вернуться к Пьеру, он увлечется тайными обществами, хотя Платону Каратаеву это, возможно, не понравилось бы (см. разговор Пьера с Наташей в эпилоге).

В связи с представлением о «личной» и «роевой» жизни показателен спор Николая Ростова с Пьером о тайных обществах. Пьер сочувствует их деятельности («Тугендбунд — это союз добродетели, любовь, взаимная помощь; это то, что на кресте проповедовал Христос»), а Николай считает, что «тайное общество — следовательно, враждебное и вредное, которое может породить только зло, <…> составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству, какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему. И вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить — ни на секунду не задумаюсь и пойду. А там суди как хочешь». Этот спор не получает однозначной оценки в романе, он остается открытым. Можно говорить о «двух правдах» — Николая Ростова и Пьера. Мы можем сочувствовать Пьеру вместе с Николенькой Болконским.

Эпилог заканчивается символическим сном Николеньки на тему этого разговора. Интуитивное сочувствие делу Пьера сочетается с мечтами о славе героя. Это напоминает юношеские мечты князя Андрея о «своем Тулоне», которые когда-то были развенчаны. Таким образом, в мечтах Николеньки есть нежелательное для Толстого «наполеоновское» начало — есть оно и в политических идеях Пьера. В связи с этим важен диалог Наташи и Пьера в гл. XVI первой части эпилога, где Пьер вынужден признать, что Платон Каратаев (человек, с которым для Пьера связаны главные нравственные критерии), «не одобрил бы» его политической деятельности, зато одобрил бы «семейную жизнь».

«Путь Наполеона».

Разговор о Наполеоне заходит на первых же страницах романа. Пьер Безухов, сознавая, что шокирует общество, собравшееся в салоне Анны Павловны Шерер, торжественно, «с отчаянностью», «все более и более одушевляясь», утверждает, что «Наполеон велик», «что народ видел в нем великого человека». Сглаживая «святотатственный» смысл его речей («Революция была великое дело,— продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость…»), Андрей Болконский признает, что «надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора», также считая, что в воплощении этих последних качеств Наполеон «велик».

Убеждение Пьера Безухова настолько глубоко, что он не хочет участвовать в «войне против Наполеона», так как это было бы борьбой с «величайшим человеком в мире» (т. 1, ч. 1, гл. 5). Резкое изменениe его взглядов, происшедшее в связи с внутренними и внешними событиями его жизни, приводит к тому, что в 1812 г. он в Наполеоне видит антихриста, воплощение зла. Он чувствует «необходимость и неизбежность» убить своего прежнего кумира, погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона» (т. 3, ч. 3, гл.27).

Для Андрея Болконского Наполеон — пример осуществления честолюбивых замыслов, составляющих основу его духовной жизни, В предстоящей военной кампании он мыслит категориями «не хуже» наполеоновских (т. 1, ч. 2, гл. 23). Все возражения его отца, «доводы» об ошибках», которые, на его взгляд, «делал Бонапарте во всех войнах и даже в государственных делах», не могут поколебать уверенности героя в том, что он «все-таки великий полководец» (т.1, ч.1, гл.24). Кроме этого, он полон надежд по примеру Наполеона начать свой собственный «путь к славе» («Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что… вот он, тот Тулон…» —т. 1,ч.2, гл. 12). Однако совершив задуманный подвиг («Вот оно! — князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него» — ч. 3 , гл. 16) и удостоившись похвалы своего «героя», он «не только не заинтересовался» словами Наполеона, но «не заметил или же тотчас забыл их» (т. 1, ч. 3, гл. 19). Он кажется князю Андрею ничтожным, мелочным, самодовольным в сравнении с открывшимся ему высоким смыслом жизни. В войне 1812 г. Болконский одним первых становится на сторону «общей правды».

Наполеон — воплощение волюнтаризма и крайнего индивидуализма. Он стремится навязать миру (т.е. огромным массам людей) свою волю, но это невозможно. Война началась в соответствии с объективным ходом исторического процесса, но Наполеон думает, что он начал войну. Проиграв войну, он чувствует отчаяние и растерянность. Образ Наполеона у Толстого не лишен гротескно-сатирических оттенков. Для Наполеона характерно театральное поведение (см., например, сцену с «римским королем» в гл. XXVI второй части третьего тома), самолюбование, тщеславие. Выразительна сцена встречи Наполеона с Лаврушкой, остроумно «домысленная» Толстым по следам исторических материалов.

Наполеон — основная эмблема волюнтаристического пути, но этим путем идут в романе и многие другие герои. Их тоже можно уподобить Наполеону (ср. «маленькие наполеоны» — выражение из романа). Тщеславие и самоуверенность свойственны Бенигсену и другим военачальникам, авторам всевозможных «диспозиций», обвинявшим Кутузова в бездействии. Многие люди светского общества также духовно подобны Наполеону, потому что всегда живут как бы в состоянии «войны» (светские интриги, карьеризм, стремление подчинить других людей собственным интересам и т. д.). Прежде всего это относится к семейству Курагиных. Все члены этого семейства агрессивно вмешиваются в жизнь других людей, стараются навязать свою волю, использовать остальных для выполнения собственных желаний.

Некоторые исследователи указывали на символическую связь любовного сюжета (вторжение вероломного Анатоля в мир Наташи) с историческим (вторжение Наполеона в Россию), тем более, что в эпизоде на Поклонной горе используется эротическая метафора («И с этой точки зрения он [Наполеон] смотрел на ле-жавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу [Москву], <…> уверенность обладания волновала и ужасала его» — гл. XIX третьей части третьего тома).

Ее воплощением и антитезой Наполеону в романе является Кутузов. Разговор о нем возникает также в самой первой главе в с тем, что князь Андрей — его адъютант. Кутузов — главнокомандующий противостоящей Наполеону русской армии. Однако его заботы направлены не на победоносные сражения, а на то, чтобы сохранить «раздетые, изнуренные» войска (т. 1, ч. 2 , гл. 1—9). Не веря в победу, он, старый боевой генерал, испытывает «отчаяние» (Рана не здесь, а вот где! — сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих» —т. 1, ч. 3, гл. 16). Для окружающих неторопливость и непосредственность его поведения

Подлинный смысл жизни. Заключительная фраза в романе провоцирует читателя сделать пессимистический вывод о бессмысленности жизни. Однако внутренняя логика сюжета «Войны и мира» (в котором не случайно воссоздается все многообразие жизненного опыта человека: как сказал А. Д. Синявский, «сразу вся война и весь мир») говорит об обратном.

Как в романе «Война и мир» Л.Н. Толстого решается во­прос о роли личности в истории?

Согласно Л.Н. Толстому, история творится не отдельными, даже сверхгениальными личностями, а волей народа. Из мно­жества отдельных воль складывается дух нации, от которого и зависит исход исторических событий. Это доказала Отечествен­ная война 1812 года, когда перед иноземной угрозой вся нация объединилась и обрела «общую жизнь».

Какие народные типы рисует Л.Н. Толстой в романе «Вой­на и мир»?

Л.Н. Толстой показывает разных представителей народа. Но он отмечает два полярных типа национального характера. Один — способные на бунт (богучаровские мужики), другой — непро­тивленцы (Платон Каратаев). Между ними — созидатель, мастер на все руки Тихон Щербатый, отважная старостиха Василиса, староста Дрон.

Какие взгляды Л.Н. Толстого воплотились в образе Пла­тона Каратаева?

В образе Платона Каратаева Л.Н. Толстой воплотил мораль идеализируемого им патриархального крестьянства и теорию «непротивления злу насилием». Каратаев оставляет впечатление благообразия и простоты, своеобразной душевной гармонии. В его облике постоянно подчеркивается округлость как признак завершенности. Он убежден, что все происходит по велению Божь­ему, потому ничему не надо сопротивляться, надо принимать мир таким, каков он есть. Основное в поведении Платона Кара­таева - пассивность и созерцательность. Хотя Л.Н. Толстой пода­вал образ Каратаева как положительный пример, но он же по­казывает, что солдаты не восхищаются Каратаевым, относятся к нему даже снисходительно. Не пассивные Каратаевы выиграли войну с французами. Каратаев - толстовский идеал полного рас­творения в общей жизни, тип «роевого человека».

Что Л.Н. Толстой называет «скрытой теплотой патрио­тизма»?

В Отечественной войне 1812 года проявилась духовная сила и стойкость народа, его истинный патриотизм, который не нуж­дался ни в пышных словах, ни в красивых жестах. Все как один человек понимали, что «под французом нельзя было», все на­правляли свои действия против врага - это и было тем источни­ком победы, который Л.Н. Толстой назвал «скрытой теплотой патриотизма».

Каково значение противопоставления Наполеона и Куту­зова?

Л.Н. Толстой признавал роль личности в истории, но считал, что она только тогда определяет историческое движение, когда ее воля совпадает с волей ее народа. Именно эта философия от­разилась в антитезе Наполеон - Кутузов. По Толстому, нет и не может быть величия там, где нет простоты, добра и правды. На­полеон же эгоистичен, честолюбив, для него люди ничего не значат - это только фигурки в разыгрываемых им партиях. Сол­даты его интересуют только как средство достижения личной славы. В отличие от него, Кутузов не думает о собственной славе. Он умеет уловить общее направление народного духа и напра­вить его на победу. Кутузов живет по нравственным критериям народа. Именно благодаря соединению воли народа и искусства Кутузова Наполеон впервые ощутил приближение разгрома. Рус­ские войска сначала одержали нравственную победу, а затем и историческую военную.

Каково значение понятий «внутренний человек» и «внеш­ний человек»?

Понятия «внутренний человек» и «внешний человек» рож­даются в сознании Пьера Безухова в период разочарования его в масонстве. «Внутренний человек» - это «душа в жизни», народ­ное чувство, естественность. «Внешний человек» - «лишнее», прах и мертвенность души, искусственность. Воплощение «внут­реннего человека» - Кутузов, «внешнего» - Наполеон.

Каков толстовский идеал женщины?

Идеал толстовской женщины вырисовывается из эпилога ро­мана «Война и мир». Интересы Наташи сосредоточены только на доме, детях, муже. Л.Н. Толстой - противник женской эмансипации. Его идеал женщины близок патриархальным представле­ниям.