Биография Б.А. Пильняка

(1894-10-11 )

Биография

Родился в Можайске, в семье ветеринарного врача Андрея Ивановича Вогау, происходившего из немцев-колонистов Поволжья и родившегося в Екатериненштадте . Мать - Ольга Ивановна Савинова, родилась в семье саратовского купца. Жена - Мария Алексеевна Соколова, врач коломенской больницы; развелись в 1924 году. Вторая жена - Ольга Сергеевна Щербиновская, актриса Малого театра . Третья жена - княжна Кира Георгиевна Андроникашвили , актриса, режиссёр.

Детство и юность Пильняка прошли в окружении земской интеллигенции в провинциальных городах России - Можайске, Саратове , Богородске (современном Ногинске), Нижнем Новгороде , Коломне . В 1913 окончил реальное училище в Нижнем Новгороде. В 1920 окончил . С 1924 года жил в Москве.

Пробовать писать начал в 9 лет. В марте 1909 года было опубликовано его первое сочинение. Профессиональная карьера началась в 1915 году, когда в журналах и альманахах «Русская мысль », «Жатва», «Сполохи», «Млечный путь» напечатали ряд его рассказов - уже под псевдонимом Бор. Пильняк (от украинского «Пильнянка» - место лесных разработок; в харьковской деревне под таким названием, где он бывал у дяди Александра Ивановича Савинова, жители назывались «пильняками»).

В 1929 году отстранён от руководства Всероссийским Союзом писателей за публикацию за границей повести «Красное дерево». Однако повесть была легально передана берлинскому русскому издательству по каналам ВОКС , а впоследствии включена в роман «Волга впадает в Каспийское море», опубликованный в СССР в 1930 г. «Не так давно Пильняк за границей издал контрреволюционное „Красное дерево“. „Красное дерево“ он сейчас переделал, отшлифовал и сделал роман „Волга впадает в Каспийское море“. Но даже при поверхностном чтении видно, что это поверхностная перелицовка, видно, что у Пильняка за красными словами скрывается белая сердцевина», - отмечал Л. Шемшелевич в Дискуссии о «Тихом Доне» в Ростовской ассоциации пролетарских писателей .

Несмотря на критику, вплоть до 1937 года Пильняк оставался одним из самых издаваемых писателей. 28 октября 1937 года был арестован. 21 апреля 1938 года осуждён Военной коллегией Верховного Суда СССР по сфабрикованному обвинению в государственном преступлении - шпионаже в пользу Японии (он был в Японии и написал об этом в своей книге «Корни японского солнца») - и приговорён к смертной казни. Расстрелян в тот же день в Москве.

Реабилитирован в 1956 году.

В Коломне сохранились два дома, имеющих непосредственное отношение к писателю. В доме № 14 на улице Полянской он жил с родителями. В дом № 7 по улице Арбатской переселился, когда женился, и жил здесь семь лет. После переезда в Москву в этом доме продолжала жить его первая жена с их детьми. 24 октября на фасаде дома открыта мемориальная доска.

Большую часть «стартового» в профессиональную литературу 1915 года он постоянно жил на даче в деревне Кривякино Коломенского уезда (где ветврачом работал его отец), ныне это улица Куйбышева подмосковного города Воскресенска. В Москве жил на улице Воровского, 26 (ныне - Поварская), с конца 1927 - на 2-й ул. Ямского Поля, 1 (с 1934 называется улица Правды), с июня 1936 - в доме в Переделкине.

Сохранился и дом на Рогожской улице в Ногинске , где в 1904-1912 годах будущий писатель жил вместе с родителями. Посещая город в последующие годы, Пильняк останавливался в этом месте на ночлег. Вместе с ним в доме бывали Андрей Белый , Андрей Соболь и Алексей Николаевич Толстой .

Сохранилось несколько домов и на родине писателя - в Можайске . Однако в каком именно доме жил писатель точно неизвестно. Как следует из его воспоминаний, из окон дома, который снимала семья Вогау, можно было видеть Никольский собор, причем напротив находился дом Шишкиных, а под окнами была площадь. Под это описание подходит лишь один дом - это каменный двухэтажный особняк, стоящий на пересечении улиц Володарского и улицы Московской. Однако существует теория, что врач мог снимать жилье неподалеку от вет. клиники на Клементьевской улице. Старый дом на территории городской больницы (ныне дерматологическое отделение) несмотря на свою древность (это последнее дореволюционное и довоенное здание на территории Больничного городка) не может быть домом Пильняка по той причине, что он был построен уже после того, как семья Вогау уехала из города.

Борис Пильняк упоминается в известном открытом обвинительном письме И. В. Сталину Фёдора Раскольникова .

В СССР с 1938 по 1975 годы книги Пильняка не издавались. В 1964 году журнал «Москва» опубликовал главы из романа «Соляной амбар».

Семья

Творчество

Хаос революционных событий нашёл формальное отражение во фрагментарно-эпизодической, экспериментальной повествовательной технике Пильняка, которая (под влиянием А. Белого , а также А. Ремизова и Е. Замятина) уходила от традиционного реалистического повествования, определяющегося завершённым действием. Событийные элементы существуют изолированно друг от друга, обрываются, сдвигаются во времени и сводятся воедино благодаря образным символам и приёмам повтора. <…> Орнаментальный стиль Пильняка, оказавший существенное влияние на других русских писателей, проявляется также в микроструктурах его прозы, даже в синтаксисе.

По словам Глеба Струве, Пильняк «сделался главой целой школы или направления в советской литературе». Обычно это направление называют «орнаментальной прозой».

Прижизненные издания

С последним пароходом. М., Творчество, 1918
Былье , М., Звенья,1920; 2-е изд. - Ревель, 1922.
Голый год, Пб.- Берлин., изд. Гржебина, 1922.
Повесть петербургская , Берлин, Геликон 1922.
Иван-да-Марья , Берлин-Пб., изд. Гржебина, 1922.
Метелинка, Берлин, Огоньки, 1923.
Санкт-Питер-Бурх, Берлин, 1922
Смертельное манит. М., 1922
Никола-на- Посадьях. М.-Пб., «Круг», 1923.
Простые рассказы. Пг.: Время , 1923. - 80 с.
Повести о черном хлебе. М., Круг, 1923
Третья столица, 1923 (1924 под названием «Мать-мачеха»)
Голый год. М., Круг, 1923; То же, Изд. автора, 1924; то же, М., ГИЗ, 1927
Английские рассказы, М.-Л., Круг, 1924.
Повести. Изд. автора, 1924
Рассказы. Изд. автора, 1924
Машины и волки. Ленинград, ГИЗ, 1925.
Повесть непогашенной луны // «Новый мир», 1926, № 5 (Повесть экранизирована в 1990 году)
Мать сыра земля. М., 1926
Метель. - М., Огонёк, 1926
Наследники и др. рассказы. - М.-Л., ГИЗ, 1926
Рассказ о ключах и глине. М.-Л., ГИЗ, 1926
Россия в полете. М., 1926
Иван Москва (повесть), 1927.
Заволочье. Л., Прибой, 1927. - 144 с., 6 000 экз.
Очередные повести, М., Круг, 1927.
Китайский дневник, 1927.
Расплёснутое время. Рассказы . - М.-Л., ГИЗ, 1927.
Корни японского солнца . - Л., Прибой, 1927.
Большое сердце. М., ГИЗ, 1927
Рассказы. М., Никитинские субботники, 1927
Рассказы с востока. - М., Огонёк, 1927
Китайская повесть. М., ГИЗ, 1928
Красное дерево, Берлин, 1929.
Рассказы. М., Никитинские субботники, 1929
Волга впадает в Каспийское море, М., Недра, 1930.
Рассказы. М., «Федерация», 1932. - 284 с., 5 200 экз.
О’кэй. М., Федерация, 1933; то же, М., ГИХЛ,1933; то же, М., Гослитиздат, 1935
Рассказы. Париж, 1933
Камни и корни. М., Советская литература, 1934; то же, М., Гослитиздат, 1935
Избранные рассказы. М., «Художественная литература», 1935.- 320 с., 10 000 экз.
Рождение человека М., 1935
Созревание плодов, 1936.
Мясо (совместно с С. Беляевым) // «Новый мир» , 1936.
Пильняк Б. А. Собрание сочинений: в 8 тт. - М.-Л., ГИЗ, 1929-1930.

Зарубежные издания на русском языке

Убийство командарма, 1965 («Повесть непогашенной луны»)
Голый год, 1966
Камни и корни, Chicago, 1966
Расплёснутое время, 1966
Красное дерево, 1966
Быльё, 1970
Машины и волки, 1971
О’кей, 1972
Двойники, London, OPI, 1983 (роман реконструирован М. Геллером)

Издания в СССР и России после 1975 года

Пильняк Б. А. Избранные произведения. М.: «Художественная литература»,1976; Л.,"Художественная литература", 1978,1979 - 702 с.
Пильняк Б. А. Целая жизнь: Избранная проза. - Мн.: Мастацкая литаратура, 1988.
Пильняк Б. А. Письма к Миролюбову и Лутохину // Русская литература. - 1989, № 2.
Пильняк Б. А. Красное дерево // Дружба народов. - 1989, № 1.
Пильняк Б. А. Повесть непогашенной луны. - М., Книжная палата, 1989
Пильняк Б. А. Расплёснутое время: Романы, повести, рассказы. - М.: Советский писатель, 1990.
Пильняк Б. А. Романы. - М.: Современник, 1990. - 607 с.
Пильняк Б. А. Человеческий ветер: Романы, повести, рассказы. - Тбилиси, 1990.
Пильняк Б. А. Повесть непогашенной луны. - М., Правда, 1990
Пильняк Б. А. Отрывки из дневника // Перспективы. − 1991, № 3. - С. 84-88.
Пильняк Б. А. Письма к М. Горькому // Русская литература. - 1991, № 1.
Пильняк Б. А. Заштат. - Н.-Новгород, 1991; 320 с., 65 000 экз.
Пильняк Б. А. Повести и рассказы 1915-1929. - М.: Современник, 1991., 686 с., 100 000 экз.
Пильняк Б. А . Роман. Повести. Рассказы. - Челябинск, ЮУКИ, 1991.
Пильняк Б. А. Третья столица: Повести и рассказы. - М.: Русская книга, 1992.
Пильняк Б. А. Сочинения: в 3 тт. - М., Лада-М, 1994., 10 000 экз.
Борис Пильняк: Опыт сегодняшнего прочтения: сборник статей. - М., 1995.
Пильняк Б. А. Собрание сочинений в шести томах. - М.: Терра, 2003-2004.
Пильняк Б. А. Мне выпала горькая слава. Письма. - М., Аграф, 2002
Борис Пильняк. Заволочье. - М.: Европейские издания, 2007.
Пильняк Б. А. Письма. Т. 1: 1906-1922. Т. 2: 1923-1937. Составление, подготовка текста, предисловие и примечания К. Б. Андроникашвили-Пильняк и Д. Кассек. - М.: ИМЛИ РАН, 2010.

Борис Борей родился 29 сентября 1894 года в городе Можайск, Московской области. Появился на свет в семье ветеринарного врача из обрусевших поволжских немцев. Мать - русская, дочь саратовского купца. Детство и юность Пильняка прошли в окружении земской интеллигенции в провинциальных городах России - Саратове, Богородске, Нижнем Новгороде, Коломне.

Пробовать писать начал рано - в 9 лет. В марте 1909 года было опубликовано его первое сочинение. Профессиональная карьера началась в 1915 году, когда в журналах и альманахах «Русская мысль», «Жатва», «Сполохи», «Млечный путь» напечатали ряд его рассказов - уже под псевдонимом Б.Пильняк. Считается, что дорогу в литературу прежде всего открыл ему рассказ Земское дело, вышедший тогда же в «Ежемесячном журнале» В.С.Миролюбова.

В 1918 году выходит первая книга Пильняка - С последним пароходом. Впоследствии он считал ее откровенно слабой, за исключением двух рассказов - Над оврагом и Смерть. Сборник Былье писатель считал «первой в РСФСР книгой рассказов о советской революции». Его роль в творческой судьбе автора, действительно, чрезвычайно значительна, поскольку составившие сборник рассказы стали творческой лабораторией для опубликованного в 1922 году романа Голый год. Многие рассказы вошли в состав романа в качестве отдельных глав, подчеркнув тем самым «осколочность» его композиции, распадающейся на относительно самостоятельные части.

Голый год обеспечил Пильняку место классика отечественной литературы 20 века. В истории русской прозы пореволюционной поры роман сыграл ту же роль, что и Двенадцать Блока в истории поэзии. Он стал новаторским художественным отражением революционной стихии, задал адекватный язык изображения тектонических сдвигов русской истории.

Своей тематикой и стилистикой Пильняк откровенно наследует художественным открытиям А.Белого как автора романов Серебряный голубь и Петербург. Осмысление революции и философия отечественной истории в романе Голый год испытали на себе также влияние идеологии скифства, сказавшейся и в произведениях Блока 1918-1919 года. Для Пильняка революция - не просто социальный катаклизм.

Творчество Пильняка с начала 1920 вызывало в критике жаркие споры. Причина тому крылась в своеобразии его творческой и гражданской позиции. С одной стороны, он стал одним из основателей большой советской прозы, всегда подчеркивал свою лояльность революции и новой власти, хотя и никогда не состоял в компартии, с другой - внутренний императив неизменно заставлял его блюсти принцип художественной объективности, ставить правду искусства выше любых идеологических предписаний.

«Верноподданническая» критика сразу же почувствовала опасность и отсутствие «коммунистического стержня» в восприятии революции как очищающей грозы, «метели», «мартовских вешних вод». «Вряд ли другой советский писатель вызывал одновременно столь противоречивые оценки, как Пильняк, - писал литератор-соверменник Вяч. Полонский. - Одни считают его не только писателем эпохи революции, но и революционным писателем. Другие, напротив, убеждены, что именно реакция водит его рукой. В таланте Пильняка мало кто сомневался. Но его революционность возбуждала большие сомнения».

Его называли и «большевиком», и «попутчиком», и «внутренним эмигрантом», и «врагом», и «серапионовым братом», и «перевальцем», и «сменовеховцем». Но сам Пильняк неизменно числил себя автором произведений о России, пребывающим внутри идеологии сегодняшнего дня лишь постольку, поскольку в ней выговаривает себя тысячелетняя история отчизны.

И даже в гораздо менее «безобидные» 1930 Пильняк продолжал отрицать обязательность принципа партийного руководства литературой и отстаивал право писателя на независимость и объективность.

В 1922 Пильняк одним из первых представителей официальной советской литературы посетил Германию. На него была возложена миссия представлять на Западе писателей, «родившихся в революции». Голый год произвел настолько благоприятное впечатление на эмигрантов самых разных политических воззрений, что Пильняка равно благосклонно приняла вся «русская Германия» - от Ремизова и Белого до меньшевика Ю.Мартова. Тогда же у Пильняка вышли в Берлине три книги.

В 1923 году Пильняк побывал в Великобритании, где встречался с крупнейшими английскими писателями, в том числе Г.Уэллсом и Б.Шоу. Британия глубоко его впечатлила уровнем промышленного прогресса и развития современной цивилизации. Пильняк пересматривает былую систему взглядов и отказывается от прежней апологии «мужицкой Руси», мистики полей и пространств в пользу нового идеала индустриального урбанизма и строгой рациональности. В идеологической плоскости это повлекло за собой переключение со «скифской» стихийности на прокоммунистические позиции и открытость к конструктивистской поэзии пролетариата, заводов и машин.

Подобная эволюция нашла отражение в новом романе, который создавался по живым впечатлениям во время поездки - Машины и волки, где «хаотическое» начало - дикость, невежество и темные инстинкты - противопоставлено началу «космическому» - утопии промышленного прогресса.

Повесть непогашенной луны - сочинение дерзкое. Здесь автор решился представить свою версию гибели видного военачальника Красной армии М.Фрунзе.

Скандал, вызванный этим произведением, заставил Пильняка выступить в «Новом мире» с «покаянным» письмом, в котором он, однако, признавал себя виновным лишь в «бестактности», обвинения же в «оскорбительности повести для памяти Фрунзе» отвергал напрочь.

Однако во второй половине 1920 Пильняк продолжает активно работать и публиковаться. В 1929 вышло его собрание сочинений в 6 томах, в 1929-1930 был издан восьмитомник. Появились книги Мать сыра-земля, Заволочье, Корни японского солнца, Очередные повести, Расплеснутое время, Рассказы с Востока, Китайская повесть. Часть из них написана по впечатлениям от поездок по СССР и зарубежным странам: Пильняк посещает Грецию, Турцию, Палестину, Монголию, Китай, Японию, США.

В 1929 году начался новый скандал. В берлинском издательстве «Петрополис», в котором публиковались прежде всего советские писатели, Пильняк напечатал повести Штос в жизни и Красное дерево. Бурю негодования в официозных литературных кругах вызвал и сам факт публикации книг на Западе, но в большей степени - идейное содержание Красного дерева.

Как только в СССР стало известно о публикации повести, началась травля Пильняка. Газеты пестрели заголовками: «Советская общественность против пильняковщины», «Вылазки классового врага в литературе», «Об антисоветском поступке Б.Пильняка», «Уроки пильняковщины», «Против пильняковщины и примиренчества с ней» и т.п. Впервые была апробирована снискавшая впоследствии печальную известность формула «сам я не читал, но искренне возмущен…». Характерно, что в абсолютном большинстве статей сочинение Пильняка объемом едва ли в сорок стандартных страниц неизменно называлось романом… Кампания длилась с сентября 1929 по апрель 1931. К этому моменту Пильняк возглавлял Всероссийский союз писателей.

Протестуя против развернувшейся кампании, Пильняк и Б.Пастернак подали заявления о выходе из писательской организации. Тогда же, солидаризуясь с Пильняком и Е.Замятиным, из писательской организации вышла А.Ахматова. Одним из немногих, кто в это трудное время вступился за Пильняка, был и А.М.Горький, который, кстати сказать, самой повести Красное дерево ничуть не сочувствовал.

И все же Пильняк продолжал работать. За оставшиеся семь лет он написал еще шесть томов художественной и публицистической прозы. Среди них - навеянная путешествиями по США книга О`кэй, Рождение человека, Избранные рассказы, наконец - Созревание плодов, сочинение, повествующее о благих следствиях взращивания новой жизни в Средней Азии.

В 1937 году Пильняк пишет свой последний роман, опубликованный лишь в 1990 - Соляной амбар. Это произведение было задумано как последние слово писателя, его творческое завещание. На страницах романах автор возвращается к годам детства и юности, проведенным в провинции, к созреванию революции, к истокам происшедших на его глазах эпохальных сдвигов русской жизни. Роман утверждает простую и высокую нравственную максиму: каждый должен самоотверженно биться за свои убеждения и жить в соответствии с собственным миропониманием.

Постепенно атмосфера вокруг Пильняка становилась все более душной. Его перестают печатать. В октябре 1937 года его арестовывают.

Борис Андреевич Пильняк скончался 21 апреля 1938 он был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в государственном преступлении и приговорен к смертной казни. Приговор привели в исполнение в Москве.

) - русский советский писатель, прозаик.

Биография

Родился в Можайске, в семье ветеринарного врача Андрея Ивановича Вогау, происходившего из немцев-колонистов Поволжья и родившегося в Екатериненштадте . Мать - Ольга Ивановна Савинова, родилась в семье саратовского купца. Жена - Соколова Мария Алексеевна, врач коломенской больницы; развелись в 1924 году . Вторая жена - Щербиновская, Ольга Сергеевна , актриса Малого театра . Третья жена - княжна Кира Георгиевна Андроникашвили , актриса, режиссёр.

Пробовать писать начал в 9 лет. В марте 1909 года было опубликовано его первое сочинение. Профессиональная карьера началась в 1915 году, когда в журналах и альманахах «Русская мысль », «Жатва», «Сполохи », «Млечный путь» напечатали ряд его рассказов - уже под псевдонимом Бор. Пильняк (от украинского «Пильнянка» - место лесных разработок; в харьковской деревне под таким названием, где он бывал у дяди Александра Ивановича Савинова, жители назывались «пильняками»).

Реабилитирован в 1956 году.

В Москве жил на улице Воровского, 26 (ныне - Поварская), с конца 1927 - на 2-й ул. Ямского Поля, 1 (с 1934 называется улица Правды), с июня 1936 - в доме в Переделкине.

Дом Пильняка сохранился и на Рогожской улице в Ногинске , где в 1904-1912 годах будущий писатель жил вместе с родителями. Периодически наведываясь в город в последующие годы, Пильняк останавливался в этом месте на ночлег. Вместе с ним в доме бывали Андрей Белый , Андрей Соболь и Алексей Николаевич Толстой .

Сохранилось несколько домов и на родине писателя - в Можайске . Однако в каком именно доме жил писатель - неизвестно. Существует как минимум два возможных дома - первый это дом № 20 по ул. Московской, стоящий в центре города, и второй - старый дом на территории городской больницы (ныне дерматологическое отделение).

Борис Пильняк упоминается в известном открытом обвинительном письме И. В. Сталину Фёдора Раскольникова .

Творчество

Хаос революционных событий нашёл формальное отражение во фрагментарно-эпизодической, экспериментальной повествовательной технике Пильняка, которая (под влиянием А. Белого , а также А. Ремизова и Е. Замятина) уходила от традиционного реалистического повествования, определяющегося завершённым действием. Событийные элементы существуют изолированно друг от друга, обрываются, сдвигаются во времени и сводятся воедино благодаря образным символам и приёмам повтора. <…> Орнаментальный стиль Пильняка, оказавший существенное влияние на других русских писателей, проявляется также в микроструктурах его прозы, даже в синтаксисе.

По словам Глеба Струве, Пильняк «сделался главой целой школы или направления в советской литературе». Обычно это направление называют «орнаментальной прозой »

Прижизненные издания

С последним пароходом. М., Творчество, 1918
Былье, М., Звенья,1920; 2-е изд. - Ревель, 1922.
Голый год , Пб.- Берлин., изд. Гржебина, 1922.
Повесть петербургская, Берлин, Геликон 1922.
Иван-да-Марья, Берлин-Пб., изд. Гржебина, 1922.
Метелинка, Берлин, Огоньки, 1923.
Санкт-Питер-Бурх, Берлин, 1922
Смертельное манит. М., 1922
Никола-на- Посадьях. М.-Пб., «Круг», 1923.
Простые рассказы. Пг.: Время , 1923. - 80 с.
Повести о черном хлебе. М., Круг, 1923
Третья столица, 1923 (1924 под названием «Мать-мачеха»)
Голый год. М., Круг, 1923; То же, Изд. автора, 1924; то же, М., ГИЗ, 1927
Английские рассказы, М.-Л., Круг, 1924.
Повести. Изд. автора, 1924
Рассказы. Изд. автора, 1924
Машины и волки. Ленинград, ГИЗ, 1925.
Повесть непогашенной луны // «Новый мир», 1926, № 5 (Повесть экранизирована в 1990 году)
Мать сыра земля. М., 1926
Метель. - М., Огонёк, 1926
Наследники и др. рассказы. - М.-Л., ГИЗ, 1926
Рассказ о ключах и глине. М.-Л., ГИЗ, 1926
Россия в полете. М., 1926
Иван Москва (повесть), 1927.
Заволочье. Л., Прибой, 1927. - 144 с., 6 000 экз.
Очередные повести, М., Круг, 1927.
Китайский дневник, 1927.
. - М.-Л., ГИЗ, 1927.
. - Л., Прибой, 1927.
Большое сердце. М., ГИЗ, 1927
Рассказы. М., Никитинские субботники, 1927
Рассказы с востока. - М., Огонёк, 1927
Китайская повесть. М., ГИЗ, 1928
Красное дерево, Берлин, 1929.
Рассказы. М., Никитинские субботники, 1929
Волга впадает в Каспийское море, М., Недра, 1930.
Рассказы. М., «Федерация», 1932. - 284 с., 5 200 экз.
О’кэй. М., Федерация, 1933; то же, М., ГИХЛ,1933; то же, М., Гослитиздат, 1935
Рассказы. Париж, 1933
Камни и корни. М., Советская литература, 1934; то же, М., Гослитиздат, 1935
Избранные рассказы. М., «Художественная литература», 1935.- 320 с., 10 000 экз.
Рождение человека М., 1935
Созревание плодов, 1936.
Мясо (совместно с С. Беляевым) // «Новый мир» , 1936.
Пильняк Б. А. Собрание сочинений: в 8 тт. - М.-Л., ГИЗ, 1929-1930.

Зарубежные издания на русском языке

Убийство командарма, 1965 («Повесть непогашенной луны»)
Голый год, 1966
Камни и корни, Chicago, 1966
Расплёснутое время, 1966
Красное дерево, 1966
Быльё, 1970
Машины и волки, 1971
О’кей, 1972
Двойники, London, OPI, 1983 (роман реконструирован М. Геллером)

Издания в СССР после 1975 года

Пильняк Б. А. Избранные произведения. М.: «Художественная литература»,1976; Л.,«Художественная литература», 1978,1979 - 702 с.
Пильняк Б. А. Целая жизнь: Избранная проза. - Мн.: Мастацкая литаратура, 1988.
Пильняк Б. А. Письма к Миролюбову и Лутохину // Русская литература. - 1989, № 2.
Пильняк Б. А. Красное дерево // Дружба народов. - 1989, № 1.
Пильняк Б. А. Повесть непогашенной луны. - М., Книжная палата, 1989
Пильняк Б. А. Расплёснутое время: Романы, повести, рассказы. - М.: Советский писатель, 1990.
Пильняк Б. А. Романы. - М.: Современник, 1990. - 607 с.
Пильняк Б. А. Человеческий ветер: Романы, повести, рассказы. - Тбилиси, 1990.
Пильняк Б. А. Повесть непогашенной луны. - М., Правда, 1990
Пильняк Б. А. Отрывки из дневника // Перспективы. − 1991, № 3. - С. 84-88.
Пильняк Б. А. Письма к М. Горькому // Русская литература. - 1991, № 1.
Пильняк Б. А. Заштат. - Н.-Новгород, 1991; 320 с., 65 000 экз.
Пильняк Б. А. Повести и рассказы 1915-1929. - М.: Современник, 1991., 686 с., 100 000 экз.
Пильняк Б. А . Роман. Повести. Рассказы. - Челябинск, ЮУКИ, 1991.
Пильняк Б. А. Третья столица: Повести и рассказы. - М.: Русская книга, 1992.
Пильняк Б. А. Сочинения: в 3 тт. - М., Лада-М, 1994., 10 000 экз.
Борис Пильняк: Опыт сегодняшнего прочтения: сборник статей. - М., 1995.
Пильняк Б. А. Собрание сочинений в шести томах. - М.: Терра, 2003-2004.
Пильняк Б. А. Мне выпала горькая слава. Письма. - М., Аграф, 2002
Борис Пильняк. Заволочье. - М.: Европейские издания, 2007.
Пильняк Б. А. Письма. Т. 1: 1906-1922. Т. 2: 1923-1937. Составление, подготовка текста, предисловие и примечания К. Б. Андроникашвили-Пильняк и Д. Кассек. - М.: ИМЛИ РАН, 2010.

Напишите отзыв о статье "Пильняк, Борис Андреевич"

Литература

Борис Пильняк (сборник статей), 1928
Vera T. Reck. A Soviet Writer in Conflict with the State . Montreal and London: McGill-Queen’s University Press, 1975.
Савелли Д. Борис Пильняк в Японии: 1926. М., 2004
Б. А. Пильняк: Исследования и материалы: Сборник научных трудов. Вып. VI / Отв. ред. А.Ауэр. Коломна: МГОСГИ, 2011. 167 с., 500 экз., ISBN 978-5-98492-095-7
Лысенков В. Воскресенские пенаты. М., 2008

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Пильняк, Борис Андреевич

Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu"est ce qu"il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N"avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu"est ce qu"il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J"ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c"est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.

Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.

Интерес к творчеству Бориса Пильняка сегодня нарастает, а в 20-е годы ХХ века его имя гремело. Его ценили, критиковали, но и публиковали. Те, кто учился на филфаке, знакомились с романом Пильняка «Повесть непогашенной луны. Запомнилось: жизнь писателя была трагически прервана в 1938-м: ему было всего 42 года (1894–1938). После трагической гибели писателя с 1938 по 1975 годы книги Пильняка не издавались. В 1964 году журнал «Москва» опубликовал главы из романа «Соляной амбар». Ныне, в немалой степени благодаря интернету, можно подробнее познакомиться с творчеством Пильняка, понять и осознать, в чем его тайна, в чем его необычность в русской литературе и почему так рано и трагически оборвалась его жизнь, ощутить стиль писателя.

Из биографии Бориса Пильняка

Настоящая фамилия Пильняка - Вогау. Отец писателя Андрей Вогау происходил из немцев-колонистов Поволжья, переселившихся в Россию в шестидесятых годах 18 века при Екатерине II, после разрушительной Семилетней войны. Мать – русская, из купеческого рода. Родился будущий писатель в Можайске Московской области в 1894 году. Детство и юность Пильняка прошли в провинциальных городах России – Саратове, Богородске (Ногинск), Нижнем Новгороде, Коломне. «На домах, в которых жил писатель в Ногинске и Коломне, теперь мемориальные доски,»- Борис Андроникашвили, сын Пильняка.

Впечатления детских лет, проведенных в русской глубинке, отразились в будущем во многих произведениях Пильняка. В 1913 году окончил реальное училище в Нижнем Новгороде. В 1920 – экономическое отделение Московского коммерческого института. В революции участия не принимал, пережил ее в Коломне, был близорук, носил очки.
Писать начал рано, в 9 лет. Профессиональная литературная деятельность писателя началась в 1915, когда в журналах и альманахах «Русская мысль», «Жатва» и других были напечатаны ряд его рассказов под псевдонимом Б.Пильняк (от украинского «Пильнянка» – место лесных разработок; в деревне под таким названием, где летом жил юный писатель и откуда посылал рассказы в редакции, жители назывались «пильняками»).
Резонанс творчество Пильняка получило после выхода его второй книги «Быльё» (1920). « У Пильняка свои слова, свой ритм, свои темы. У него какой-то особенно четкий рисунок и тонкая мысль подлинного модерниста» (Вестник литературы. 1920). Это была одна из первых попыток отразить быт революционной эпохи: смятение, разброд, неустойчивость и одновременно иллюзии и надежды. Одни приветствовали Пильняка как «бытописателя революции» и отмечали его стремление обнажить национальные корни революции; другие склонны были отождествлять его творчество с «литературой упадка.
Настоящую известность принес Пильняку роман «Голый год» (1921), первый роман о революции.

В центре романа – жизнь в страшном и голодном 1919 году условного провинциального города Ордынина, который символически расширяется до общерусских масштабов. Писатель отказывается от традиционной сюжетной линии, замещая ее мозаикой эпизодов, пишет по принципу смещения точек зрения (названия подглав в «Голом годе»: «Глазами Андрея», «Глазами Натальи», «Глазами Ирины»), предоставляя слово каждой позиции и внешне устраняясь от прямых авторских оценок. В романе нет главных героев. Перед читателем проходит целая галерея «равноправных» персонажей, отражающих разные культурные «лики» города и его окрестностей: обычные служащие, большевики «в кожаных куртках», духовенство, члены коммуны анархистов, сектанты, знахари и т.д.Погружаясь в стихию революции (героями всех произведений Пильняка были «Россия. Писатель делал вывод: «Нет единой, абсолютной правды на этом свете!»

«Голый год» обеспечил Пильняку место классика отечественной литературы 20 века. Роман был переведен на английский, французский, немецкий, норвежский, испанский, японский, грузинский, еврейский языки. В истории русской прозы пореволюционной поры этот роман сыграл ту же роль, что и поэма «Двенадцать» Блока в истории поэзии. Пильняк старается активизировать на только сознание читателя, но и его слух, и даже зрение. Автор, подобно поэтам-футуристам, создает синтетическое произведение, где художественный смысл содержит не только звукопись, но и типографский набор текста, его размещение на странице: игра разными шрифтами, курсивом, формой полей и т.д. «Голый год» можно с полным правом назвать первым в советской литературе авангардистским произведением крупной эпической формы. Принято считать, что «Голый год» сформировал целую «школу Пильняка» в молодой советской литературе, способствовал рождению такого яркого явления 1920-х, как «орнаментальная проза».

Творчество Пильняка с начала 1920-х вызывало в критике жаркие споры. «Вряд ли другой советский писатель вызывал одновременно столь противоречивые оценки, как Пильняк, – писал литератор-соврменник Вяч. Полонский.

Одни считают его революционным писателем. другие, напротив, убеждены, что именно реакция водит его рукой.» Его называли «попутчиком», и «внутренним эмигрантом», и «врагом»...Причина крылась в своеобразии его творческой и гражданской позиции. С одной стороны, он стал одним из основателей большой советской прозы, всегда подчеркивал свою лояльность революции и новой власти, хотя и никогда не состоял в компартии, с другой – внутреннее чувство вело его к художественной объективности, он ставил правду искусства выше любых идеологических предписаний. В таланте Пильняка мало кто сомневался. Но его революционность возбуждала большие сомнения. Критики почувствовали отсутствие «коммунистического стержня» в восприятии революции.

Пильняк одним из первых представителей официальной советской литературы посетил Германию в 1922 году. Он говорил по-немецки. На него была возложена миссия представлять на Западе писателей, «родившихся в революции». «Голый год» произвел настолько благоприятное впечатление на эмигрантов самых разных политических воззрений, что Пильняка равно благосклонно приняла вся «русская Германия». Тогда же у Пильняка вышли в Берлине три книги («Голый год», «Иван-да-Марья», «Повесть Петербургская, или Святой камень-город»). Поездка в Берлин утвердила Пильняка в верности своего призвания, дала ощущение творческой свободы и широты взгляда, способствовала окончательному самоопределению как художника, осмысляющего сегодняшний день.

В 1923 Пильняк побывал в Великобритании, встречался с крупнейшими английскими писателями, в том числе Г.Уэллсом и Б.Шоу. Британия глубоко его впечатлила уровнем промышленного прогресса и развития современной цивилизации. После поездки в Англию Пильняк приветствовал революцию на следующем витке ее развития - уже как «городскую, машинную».

В Отрывках из дневника (1924) он признавался: «Я не… коммунист, и потому не признаю, что я должен быть коммунистом и писать по-коммунистически, – и признаю, что коммунистическая власть в России определена – не волей коммунистов, а историческими судьбами России.» И в 1930-е Пильняк продолжал отрицать обязательность принципа партийного руководства литературой и отстаивал право писателя на независимость и объективность. "«..коммунистическую литературу искусственно не создашь...", "Беру газеты, книги, и первое, что поражает, - ложь всюду: в труде, общественной жизни, в семейных отношениях". Пресса начала атаку на Пильняка, называя его мелкобуржуазным писателем, предателем. Пильняк постоянно подчеркивал, что человек не сводим ни к какой социологической схеме, он всегда оказывается «поверх барьеров».

В 1926 году Пильняк пишет «Повесть непогашенной луны». Прототипы главных героев не названы по именам, однако современники легко разглядели знакомые черты. Здесь Пильняк впервые в литературе попытался изобразить механизм уничтожения, который зиждился на главном постулате - дисциплине, верности приказам партии. „Во имя партийной дисциплины совершаются неправедные дела, клевещут на невинных и оговаривают сами себя. Механизм, который порожден слепым следованием догме, почва, которая порождает диктатора, тирана, этот механизм - пусть в еще неразвитой форме, но со всеми сложившимися чертами,- этот механизм описан в литературе впервые. «Понимая, что его хотят убить, главный герой отправляется на ненужную для него операцию только ради того, чтобы выполнить поступивший приказ. Бывший нарком по военным делам, без тени сомнения обрекавший на гибель тысячи людей, смиренно склоняется перед высшей волей руководителя, сознательно жертвует собственной жизнью. Пильняк пытается вскрыть глубинные, бытийные смыслы изображаемого.

Гаврилов (М.Фрунзе) – персонаж во многом символический. В центре внимания автора – постижение внутренней трагедии одиночества и обреченности «патриарха» революционной тирании, одного из «творцов истории,» - B.Aндроникашвили. Подобный сюжет перерастает рамки национальной литературы и затрагивает реалии не только Советской России: проблема произвола тоталитарной власти в период становления государства нового типа.
Весь тираж номера «Нового мира» с публикацией «Повести непогашенной луны» Пильняка был конфискован на второй же день.Скандал, вызванный этим произведением, заставил Пильняка выступить в «Новом мире» (1927, № 1) с «покаянным» письмом, в котором он, однако, признавал себя виновным лишь в «бестактности», обвинения же в «оскорбительности повести для памяти Фрунзе» отвергал. Пильняк в этом так называемом покаянном письме признает себя виновным только в бестактности. Но ни клеветы, ни «оскорбительности повести для памяти Фрунзе» он не признает и, более того, утверждает, что «чувствовал и чувствует себя честным человеком и гражданином моей республики», т. е. ни в чем не виноват. Борис Андреевич указывает, что благодаря неуемной критике в свой адрес, пока он делал важное дело в Японии и Китае, он оказался в неловком положении. «Мое положение осложняется еще следующим. Мне больше, чем кому-либо, видна значимость советской литературы для всего мира: наши книги переводятся по всему земному шару, как новаторские в литературе, мой „Голый год", в частности, во Франции первым изданием разошелся в две недели, как ни одна книга даже у меня на родине. Сейчас я вернулся из-за границы, из путешествия по Японии и Китаю. То, что я говорю, я уверен, подтвердят наши полпреды тт.Карахан и Копп. Я выступал там, как представитель советской общественносги, в Японии в честь меня был издан специальный номер Ничирогейзуцу, я работал там над организацией японо-русского журнала, который не стоил бы нам ни копейки; в Китае я организовывал Китае-Русское общество культурной связи, шанхайский толстый журнал „Южная Страна" предоставлял мне свои страницы для этого Общества. Тот успех работы, который выпал мне, я ни в какой мере не приписываю себе, считая его успехом нашей общественности, представителем которой я был. Я приехал на родину,- и я оказываюсь в положении Хлестакова по отношению к Японии и Китаю, в положении Хлестакова ставя нашу литературу и общественность. Я не имею права не уважать своего труда - и я не имею права хлестаковствовать с нашей общественностью. В Японии я писал о России и русской, советской литературе в „Осака-Асахи-Шимбун", в крупнейшей газете с полуторамиллионным тиражом, и в социалистическом журнале Кайзо: ко мне приходят корреспонденты японских газет, получившие наказ от своих издательств телеграфно передать содержание моих японских статей,- корреспонденты спрашивают, когда появятся мои статьи в одной из центральных газет, где они ждут их по естественному ходу вещей,- что отвечать мне им?!.Я прошу Вас рассмотреть мою работу в Японии и помочь мне с достоинством перед японцами и китайцами выйти из того положения, в котором я оказался.

Началась организованная травля Пильняка. Эта кампания стала первой политической акцией такого рода в истории советской литературы. Газеты пестрели однотипными заголовками: «Советская общественность против пильняковщины», «Вылазки классового врага в литературе», «Об антисоветском поступке Б.Пильняка», «Уроки пильняковщины», «Против пильняковщины и примиренчества с ней» и т.п. Впервые была апробирована снискавшая впоследствии печальную известность формула «сам я не читал, но искренне возмущен…». Характерно, что в абсолютном большинстве статей сочинение Пильняка объемом едва ли в сорок стандартных страниц неизменно называлось романом… Кампания травли длилась с сентября 1929 по апрель 1931. К этому моменту Пильняк возглавлял Всероссийский союз писателей. Протестуя против развернувшейся травли, Пильняк и Пастернак подали заявления о выходе из писательской организации. Тогда же, солидаризуясь с гонимыми Пильняком и Е.Замятиным, из писательской организации вышла А.Ахматова. Одним из немногих, кто в это трудное время вступился за честь Пильняка, был и А.М.Горький, который, кстати сказать, самой повести Красное дерево ничуть не сочувствовал.

В 1929 вышло собрание сочинений в 6 томах, в 1929–1930 был издан восьмитомник.
В этом же году в Германии, в издательстве «Петрополис», где печатались советские писатели, появляются повести Пильняка «Штосс в жизнь» и «Красное дерево» (о послеоктябрьской жизни провинциального городка). Ни одно из произведений Бориса Пильняка - а они всегда были нечто вроде красной тряпки для части критиков (пишет его сын) - не вызывало такого скандала. Он разразился повсеместно и шел по нарастающей. Но в этой кампании была специфическая особенность, еще невиданная: пытаясь перещеголять друг друга, улюлюкая, изощряясь, критики разносили в пух и прах повесть, которую не читали. Вот одни только заголовки статей: «Недопустимое явление», «„Красное дерево" с белой сердцевиной», «Против переклички с белой эмиграцией», «Советские писатели должны определить свое отношение к антиобщественному поступку Б. Пильняка», «Недопустимая перекличка», «Борис Пильняк - собственный корреспондент белогвардейщины. Председатель Всероссийского союза писателей», «Проверить Союз писателей», «Против переклички с эмигрантщиной» и т. д. Л. Колодный, анализируя тот период, правильно замечает: «Борис Пильняк, Евгений Замятин в числе первых подверглись яростной травле по команде вождя. Его жертвой стали Андрей Платонов, Михаил Булгаков... В те годы Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) не высказывал публично свои оценки, за него это делали другие. Кампания против Бориса Андреевича была первой организованной политической акцией такого рода. Кампания против Бориса Андреевича была первой организованной политической акцией такого рода. «Яростно громили Пильняка, Замятина, Платонова, попытавшихся первыми проанализировать выросшую у них на глазах командно-административную систему, прикрывавшуюся социалистическими лозунгами». (Моск. правда. 1988, 31 июля.). Началась настоящая кампания травли писателя. Пильняка упрекали в том, что он много ездит за границу, а также много пишет. Раздражали его независимость, смелость. Но были и такие, которые искренне считали его повесть клеветнической. Отвечая им всем, Борис Пильняк как будто бы каялся, но покаяние это носит странный характер: он не снимает главного в повести. Пильняк ушел с должности председателя Всероссийского союза писателей.

В 1934-м Пильняк был избран делегатом I съезда советских писателей. Однако атмосфера политического недоверия и творческого неприятия вокруг Пильняка сгущалась. 1936-37 годы прошли под знаком «борьбы с троцкизмом», и ни одно «проработочное» мероприятие не обходилось без обвинений Пильняка. Атмосфера вокруг Пильняка становилась все более душной. Официальные власти многого не могли простить писателю, и 28 октября 1937 он был арестован. 12 октября 1937 Пильняк был арестован (в день рождения сына, которому исполнилось три года, на даче в Переделкино).
21 апреля 1938 был осужден Военной коллегией Верховного Суда СССР по сфабрикованному обвинению в государственном преступлении -организации террористического заговора писателей с целью совершения актов против членов правительства. Вменялся и шпионаж в пользу Японии (он был в Японии и написал об этом в своей книге «Корни японского солнца») - и приговорён к смертной казни, и был расстрелян в тот же день в Москве. Реабилитирован посмертно в 1956 году.

Странствующий писатель

Нужно сказать, что Пильняк был писателем, который много путешествовал. В 1922 – 23 годах побывал за границей - в Германии (говорил по-немецки) и Англии. Во второй половине 1920-х Пильняк продолжает активно работать и публиковаться. Немало написано им по впечатлениям от поездок по СССР и зарубежным странам: Пильняк посещает Грецию, Турцию, Палестину, Монголию, Китай, Японию, США, Грецию, Турцию, Палестину, на Памир, на Афганистан. Побывал на острове Шпицбергене (это была первая советская экспедиция на остров), в Монголии, в Китае, в Японии (побывал на японском курорте Икахо Онсен (в 2 часах езды от Токио). Многое видел, наблюдал, сравнивал, имел свое видение мира. За свою недолгую жизнь он был участником северных морских экспедиций (смотри его книгу «Заволоко»)и авиационных перелетов и даже спускался на дно Черного моря в водолазном скафандре. Пильняк дважды побывал в Японии: в марте-мае 1926 и в мае 1932 года. И особо важным было его путешествие в Японию в 1926 году. Японское правительство установило дипломатические отношения СССР в январе 1925. И первый приезд писателя в Японию стал для страны значимым культурным событием. Визит Пильняка был освещен в японских газетах того времени, эти фотографии были воспроизведены в его книге «Корни японского солнца».
Упоминание о Пильняке как своеобразном исследователе Японии в советской востоковедческой литературе можно встретить лишь у писателя-журналиста, востоковеда Всеволода Овчинникова.

Японии посвящены три значительные произведения Пильняка: художественный очерк «Корни японского солнца» , рассказы: «Рассказ о том, как создаются рассказы» (1926), «Олений город Нара» (1926). Писатель показал традиционный восточный уклад жизни, рассказал о литературной Японии начала ХХ века. Французская исследовательница Дани Савелли написала очерк о пребывании Бориса Пильняка в Японии, ею опубликованы материалы прессы, закрытых ранее полицейских архивов, найденные ее усилиями. Из ее очерка можно понять, какие непростые отношения сложились Евгением Спальвиным, с которым Борис Пильняк не раз встречался во время своего первого пребыванием в Японии - с середины марта до конца мая 1926 г. Возможно, и ставшие роковыми для писателя.

На что я обратила внимание, читая «Корни японского солнца»? Писатель отмечает особенности обращения, общения, японцы говорят без «нет», «этого не допускают их традиции,- и когда надо сказать нет, они не понимают и не слышат меня», «мне не говорят нет, но понятно, что дольше оставаться здесь уже нельзя», «когда с тобой говорят бет нет, то и да кажется неубедительным», «выросла стена, в которой нет подразумевается, я ничего не понял. Ужасно, когда ты не понимаешь, что с тобою творится и что с тобою будет и когда твоя воля обессилена», не стыдятся естественных отправлений человеческого организма, абсолютная чистота, как дома, так и на улице.

Слог Пильняка хорош, лаконичен, просится в миниатюру:
«Отец Тития-сан был убит русскими, в Мукдене, в русско-японскую войну. Тогда, мальчиком, Тития поклялся отомстить за отца первому русскому, которого он встретит, убить первого русского, которого он встретит. И первым русским, которого встретил Тития, был – я. Он должен был убить меня. Но он – Тития – писатель, и я – писатель. Он, Тития, знает, что братство искусства – над кровью. И он предлагает мне выпить с ним братски сакэ, по японскому обычаю поменявшись чашечками, – в память того, что он – Тития – нарушил клятву.»«Нехорошо прийти в дом, в тот дом, где твои соотечественники убили человека… Я проснулся на рассвете под пение петухов, в доме Тития. Вчера я написал ему – кисточкой, тушью – какэмоно о наднациональных культурах и о братстве. А сейчас, в этот соловьиный рассвет, я думал о том, почему соловьиный этот рассвет похож на наш русский, но говорим мы по-разному, когда птицы говорят одинаково. «Я поднялся, раздвинул сёдзи. Над землей происходил фарфоровый японский рассвет. Роса тяжелыми гроздями умыла цветущее дерево магнолии.»

Или этот отрывочек, на мой взгляд, свидетельство поэтического языка Пильняка: «Каменная тропинка вела на кладбище. За мною никто не следил, единственный раз в Японии. Вдалеке дымился вулкан. Направо и налево уходили горы. Рядом со мною были рисовые поля. Глубочайшая была тишина. Кладбище заросло печалью бамбуков.»
И далее глубокие размышления: «Всем сердцем я хотел проникнуть в душу Японии, в ее быт и время. Я видел фантастику быта, будней, людей – и понимал, что вся эта страна, недоступная мне, меня засасывает, как болото, – тем ли, что у нее на самом деле есть большие тайны, – или тем, что я ломлюсь в открытые ворота, которые охраняются полицией именно потому, что они пусты. Та тема, которую ставили себе все писатели, побывавшие в Японии, тема о неслиянности душ Востока и Запада, о том, как человек Запада засасывается Востоком, деформируется, заболевает болезнью, имя которой «фэбрис ориентис», что ли, и все же выкидывается впоследствии Востоком, – эта тема была очередною у меня».

Вот феодал читает только что написанную танку… Маршрут написан японскими писателями, маршрут неизвестен полиции, она следует на расстоянии версты, поэтому везде встречают сердечно, для каждого дома есть сопроводительное письмо, японский зеленый чай без сахара,- и много других интересных подробностей.
«Рассказе о том, как создаются рассказы» (был написан в ноябре 1926 г. и впервые опубликован в 1927 г.) В 1920 г. во Владивосток в составе японского экспедиционного корпуса прибывает молодой блестящий офицер.

Владивосток экзотичен не только для будущего писателя Тагаки, но и для автора этого произведения: «Во Владивостоке я был однажды, в последних числах августа, - и навсегда я запомню Владивосток городом в золотых днях, в просторном воздухе, в крепком ветре с моря, в море, в небе, в далях, - в черствой той пустынности, которая напомнила мне Норвегию, ибо и там и тут земли обрываются в океан лысыми глыбами камней, одиночествующих одинокими соснами».
И пока солдаты усмиряют бунтующих красных бойцов, он мирно читает произведения великой русской литературы. Волею судеб он стоит на квартире, где живет совсем юная гимназистка. Потом он в белых перчатках делает предложение. Барышня удивляется, но предложение принимает. Муж увозит ее в Японию. Непривычно было русской девушке в Японии, но спасала ее большая любовь. Супруг ее все время что-то писал, а потом выяснилось, что написал бестселлер. Приезжают газетчики. С одним, который знал русский, она поговорила и узнала, что ее муж написал роман о своей любимой жене-иностранке и о ее привычках и особенностях. И женщина, почувствовав себя в роли объекта для наблюдения, уезжает обратно, в Советский Союз, пишет покаянное письмо российскому консулу. В Японии на многое смотрят иначе…

Сын писателя Борис Андроникашвили

Сын писателя - Борис Андроникашвили, актер, сценарист, историк. Родился 28 октября 1934 года в Москве. Mать - Кира Георгиевна Андроникашвили (1908-1960), актриса и режиссёр, княжна из рода Андроникашвили. В 1937 году отца арестовали по обвинению в государственных преступлениях. Мать, опасаясь за судьбу сына, отправила его в Тбилиси к бабушке. Та впоследствии усыновила внука и дала ему свою фамилию - Андроникашвили. Через месяц после ареста мужа была арестована прямо на студии и Кира Георгиевна. Она кончала ВГИК в режиссерской мастерской С. М Эйзенштейна, успела сняться в нескольких фильмах, в том числе в главных ролях в «Элисо» Н. М. Шенгелая и «Земля жаждет» Ю. Я. Райзмана. Кира Георгиевна была в женском лагере под Акмолинском, вместе с сестрой М. Тухачевского.
В юности Борис Андроникашвили отправился в Батуми. Поступил в Батумское мореходное училище. В начале 1950-х уехал в Москву, где поступил на сценарно-киноведческий факультет ВГИКа, который окончил в 1959 году. Снимался в фильмах «Отарова вдова» (1957), Гобой (1977), Житие Дон Кихота и Санчо (1988) и др. Сценарист фильма «Капитаны» (1974). Будучи студентом, познакомился со своей будущей женой Людмилой Гурченко. В 1959 году у них родилась дочь Маша, а спустя три года их брак распался. Второй женой Бориса Андроникашвили стала художница Русудан Хантадзе, с которой он прожил до конца своих дней. В браке у них родились дочь и сын. Писал повести и рассказы. «Август месяц» Повести и рассказы… Избранное. Том 1. Чудеса (2007), Избранное. Том 1. Чудеса (2007). Опубликовал свои воспоминания об отце: «О моём отце». Дружба народов, 1989, № 1.

Родился в семье ветеринарного врача Андрея Ивановича Вогау, из немецких колонистов Поволжья, и его жены Ольги Ивановны Савиновой, из семьи саратовского купца. Детство и юность прошли в переездах между провинциальными городами Можайск, Саратов, Богородск, Коломна, Нижний Новгород. Борис начал писать в 9 лет. Его первое произведение было опубликовано в 1909 году.

В 1915 году в журналах и альманахах «Русская мысль», «Жатва», «Сполохи», «Млечный путь» были напечатаны его рассказы под псевдонимом Б.Пильняк. Пильнянка на украинском языке – место лесных разработок, жители деревень рядом с которыми назывались «пильняками». Летом Борис жил в такой деревне и оттуда посылал рассказы в редакции.

В 1918 году была напечатана первая книга Бориса Пильняка «С последним пароходом».

В 1920 году Борис Пильняк окончил Московский коммерческий институт и с 1924 года поселился в Москве.

В 1920 году был издан сборник «Былье», который сам Борис Пильняк считал «первой в РСФСР книгой рассказов о советской революции». Многие из этих рассказов вошли в состав романа «Голый год» отдельными главами, написанный в 1922 году. Этот роман в истории революционной прозы стал классикой литературы XX века.

В 1926 году Борис Пильняк написал «Повесть непогашенной луны», в которой на основании слухов о смерти М.Фрунзе косвенно обвинил в ней И.В.Сталина: сорокалетний Фрунзе во время сердечной операции был зарезан хирургами по указанию сверху. Книга продавалась два дня, после чего тираж был полностью изъят. Из-за скандала вокруг этой повести Борис Пильняк написал «покаянное» письмо в журнал «Новый мир» (1927, № 1), в котором признавал себя виновным в «бестактности», отвергая обвинения в «оскорбительности повести для памяти Фрунзе».

Был председателем Всероссийского союза писателей до 1929 года. После публикации повести «Красное дерево» в Берлине издательством «Петрополис», в котором публиковались русские писатели, началась травля Бориса Пильняка в прессе с сентября 1929 года по апрель 1931 года за идейную несостоятельность. Протестуя против развернувшейся кампании травли, Борис Пильняк как глава Всероссийского союза писателей, подал заявление о выходе из Союза писателей. Позднее повесть «Красное дерево» была включена в роман «Волга впадает в Каспийское море», напечатанный в 1930 году в СССР. Его творчество активно и жестко критиковалось за идеологические ошибки, формализм, эротику и мистику. При этом Борис Пильняк до 1937 года был одним из самых издаваемых писателей. Его собрание сочинений в 6 томах было издано в 1929 году. В 1929-1930 годах его произведения были изданы в 8 томах. Он написал романы «Голый год» в 1922 году, «Машина и волки» в 1925 году, «Волга впадает в Каспийское море» в 1930 году, «О’кей! Американский роман» в 1931году, «Соляной амбар» в 1937 году.

28 октября 1937 года Бориссс Пильняк был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Японии. 21 апреля 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в государственном преступлении как японский шпион был приговорен к смертной казни. Приговор был приведен в исполнение в тот же день.

Борис Пильняк был реабилитирован в 1956 году посмертно.