Павел фокин - пушкин без глянца. Корф

В лицее Пушкин решительно ничему не учился, но как и тогда уже блистал своим дивным талантом и, сверх того, начальников пугали его злой язык и едкие эпиграммы, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы. Между товарищами, кроме тех, которые, писав сами стихи, искали его одобрения и протекции, - он не пользовался особенною приязнью.
Вспыльчивый до бешенства, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, с необузданными африканскими страстями, избалованный издетства похвалою и льстецами, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего любезного и привлекательного в своем обращении.
Беседы, - ровной, систематической, сколько - нибудь связной, - у него совсем не было, как не было и дара слова, были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая- нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это лишь урывками, иногда, в добрую минуту; большею же частью или тривиальные общие места или рассеянное молчание. В лицее он всех превосходил в чувственности.
ГРАФ М. А. КОРФ. Я. Грот, 249.

Корф Модест Андреевич (1800-1876) - барон, с 1872 г. граф, товарищ Пушкина по Лицею, быстро сделавший чиновничью карьеру (в 1834 г. он уже статс-секретарь, пользуется милостью и доверием Николая 1 и исполняеє должность государственного секретаря, а с 1843 г. - член Государственного совета). В Лицее он был антиподом Пушкина и его кружка. Тем не менее он аккуратно посещал все лицейские «годовщины» и по-товарищески держался с бывшими лицеистами. Как ловкий чиновник, он понимал выгоды приобщения к «лицейскому духу» при полной внутренней благонамеренности, недаром он пошел в гору при М. М. Сперанском. Дружеских или близких связей у Пушкина с Корфом не было, однако, узнав о работе Пушкина над историей Петра I, Корф (сам любитель истории) предоставил Пушкину свою библиографию иностранных сочинений о России (XVI, 164-165, 168). В ответ на это Пушкин «перед смертью ссудил его разными старинными и весьма интересными книгами» (Письмо А. И. Тургенева к В. А. Жуковскому от 28 марта 1837 г. - В кн.: «Московский пушкинист», вып. I. М.-Л., 1927, с. 28). В 70-е годы Корф был членом комиссии по установке памятника Пушкину (см.: Гастфрейнд. Товарищи П., т. I, с. 457-499).
«Пушкин, - пишет Вельп или Пельц, - получал огромные суммы денег от Смирдина, которых последний никогда не был в возможности обратно выручить. Смирдин часто попадал в самые стесненные денежные обстоятельства, но Пушкин не шевелил и пальцем на помощь своему меценату 1. Деньгами он, впрочем, никогда и не мог помогать, потому что беспутная жизнь держала его во всегдашних долгах, которые платил за него государь; но и это было всегда брошенным благодеянием, потому что Пушкин отплачивал государю разве только каким-нибудь гладеньким словом благодарности и обещаниями будущих произведений, которые никогда не осуществлялись и, может статься, скорее сбылись бы, если б поэт предоставлен был самому себе и собственным силам. Пушкин смотрел на литературу как на дойную корову и знал, что Смирдин, которого кормили другие, давал себя доить преимущественно ему; но пока только терпелось, Пушкин предпочитал спокойнейший путь - делания долгов, и лишь уже при совершенной засухе принимался за работу. Когда долги слишком накоплялись и государь медлил их уплатою, то в благодарность за прежние благодеяния Пушкин пускал тихомолком в публику двустишия, вроде следующего, которое мы приводим здесь как мерило признательности великого гения:

Хотел издать Ликурговы законы -
И что же издал он? - Лишь кант на панталоны.

Нет сомнения, что от государя не оставалось сокрытым ни одно из этих грязных детищ грязного ума; но при всем том благодушная рука монарха щедро отверзалась для поэта и даже для оставшейся семьи, когд¦ самого его уже не стало. До самой смерти Пушкина император Николай называл себя его другом и доказывал на деле, сколь высоко стоял над ним как человек. Какое унижительное чувство - принимать знаки милости от монарха тому, кто беспрерывно его оскорблял, осмеивал, против него враждовал. Многие не захотели бы, на таком условии, и всего таланта Пушкина... Вокруг Пушкина роились многие возникающие дарования, много усердных почитателей, которым для дальнейшего хода не доставало только поощрения и опоры. Но едкому его эгоизму лучше нравилось поражать все вокруг себя эпиграммами. Он не принадлежал к числу тех, которые любят созидать. Он жаждал только единодержавия в царстве литературы, и это стремление подавляло в нем все другие».

Все это, к сожалению, сущая правда, хотя в тех биографических отрывках, которые мы имеем о Пушкине и которые вышли из рук его друзей или слепых поклонников, ничего подобного не найдется, и тот, кто даже и теперь еще отважился бы раскрыть перед публикой моральную жизнь Пушкина, был бы почтен чуть ли не врагом отечества и отечественной славы. Все, или очень многие, знают эту жизнь; но все так привыкли смотреть на лицо Пушкина через призматический блеск его литературного величия и мы так еще к нему близки, что всяк, кто решился бы сказать дурное слово о человеке, навлечет на себя укор в неуважении или зависти к поэту.

Не только воспитывавшись с Пушкиным, шесть лет в Лицее, но и прожив с ним еще потом лет пять под одною крышею*2, я знал его короче многих, хотя связь наша никогда не переходила обыкновенную приятельскую. Все семейство Пушкиных представляло что-то эксцентрическое. Отец, доживший до глубокой старости, всегда был тем, что покойный князь Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский называл «шалбером», то есть довольно приятным болтуном, немножко на манер старинной французской школы, с анекдотами и каламбурами, но в существе - человеком самым пустым, бесполезным, праздным и притом в безмолвном рабстве у своей жены. Последняя, урожденная Ганнибал, женщина не глупая и не дурная, имела, однако же, множество странностей, между которыми вспыльчивость, вечная рассеянность и, особенно, дурное хозяйничанье стояли на первом плане. Дом их был всегда наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой - пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня, с баснословною неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана. Когда у них обедывало человека два-три лишних, то всегда присылали к нам, по соседству, за приборами. Все это перешло и на детей. Сестра поэта Ольга в зрелом уже девстве сбежала и тайно обвенчалась, просто из романической причуды, без всяких существенных препятствий к ее союзу, с человеком гораздо моложе ее. Брат Лев - добрый малый, но тоже довольно пустой, как отец, и рассеянный и взбалмошный, как мать, в детстве воспитывался во всех возможных учебных заведениях, меняя одно на другое чуть ли не каждые две недели, чем приобрел себе тогда в Петербурге род исторической известности и, наконец, не кончив курса ни в одном, записался в какой-то армейский полк юнкером, потом перешел в статскую службу, потом опять в военную, был и на Кавказе, и помещиком, кажется - и спекулятором, а теперь не знаю где. Наконец, судьбы Александра, нашего поэта, более или менее всем еще известны.

В Лицее он решительно ничему не учился, но как и тогда уже блистал своим дивным талантом, а начальство боялось его едких эпиграмм, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы, и она отозвалась ему только при конце лицейского поприща выпуском его одним из последних. Между товарищами, кроме тех, которые, пописывая сами стихи, искали его одобрения и, так сказать, покровительства, он не пользовался особенной приязнью. Как в школе всякий имеет свой собрикет, то мы его прозвали «французом», и хотя это было, конечно, более вследствие особенного знания им французского языка, однако, если вспомнить тогдашнюю, в самую эпоху нашествия французов, ненависть ко всему, носившему их имя, то ясно, что это прозвание не заключало в себе ничего лестного 3. Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами 4, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание 5, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания. Начав еще в Лицее, он после, в свете, предался всем возможным распутствам и проводил дни и ночи в беспрерывной цепи вакханалий и оргий 6, с первыми и самыми отъявленными тогдашними повесами. Должно удивляться, как здоровье и самый талант его выдерживали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались частые любовные болезни, низводившие его не раз на край могилы. Пушкин не был создан ни для службы, ни для света, ни даже - думаю - для истинной дружбы. У него были только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обеих он ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств; он полагал даже какое-то хвастовство в высшем цинизме по этим предметам: злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над всеми связями общественными и семейными, все это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда говорил даже более и хуже, нежели думал и чувствовал. Ни несчастие, ни благотворения государя его не исправили: принимая одною рукою щедрые дары от монарха, он другою омокал перо для язвительной эпиграммы. Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда и без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в тесном знакомстве со всеми трактирщиками, …ями и девками, Пушкин представлял тип самого грязного разврата. Было время, когда он от Смирдина получал по червонцу за каждый стих; но эти червонцы скоро укатывались, а стихи, под которыми не стыдно было бы выставить славное его имя, единственная вещь, которою он дорожил в мире, - писались не всегда и не скоро. При всей наружной легкости этих прелестных произведений, или именно для такой легкости, он мучился над ними по часам, и в каждом стихе, почти в каждом слове было бесчисленное множество помарок. Сверх того, Пушкин писал только в минуты вдохновения, а они заставляли ждать себя иногда по месяцам. Женитьба несколько его остепенила, но была пагубна для его таланта. Прелестная жена, любя славу мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире и, по странному противоречию, пользуясь всеми плодами литературной известности мужа, исподтишка немножко гнушалась того, что она, светская дама par excellence*3, в замужестве за homme de lettres*4, за стихотворцем. Брачная жизнь привила к Пушкину семейные и хозяйственные заботы, особенно же ревность, и отогнала его музу 7. Произведения его после свадьбы были и малочисленны, и слабее прежних. Но здесь представляются, в заключение, два любопытные вопроса: что вышло бы дальше из более зрелого таланта, если б он не женился, и как стал бы он воспитывать своих детей, если б прожил долее?

Ольга Сергеевна Павлищева:

Так прошло его детство, когда родители вознамерились отдать его в учебное заведение. В то время Иезуитский коллегиум в Петербурге пользовался общею известностью, и первым намерением родителей было поместить его туда, для чего они и ездили нарочно в Петербург. Но особенное обстоятельство - основание Царскосельского лицея (1811) - изменило план их. Директором лицея назначен был Василий Федорович Малиновский, брат Алексея Федоровича, секретаря Коллегии иностранных Дел Московского архива, оба связанные с Сергеем Львовичем тесною дружбою. По этому-то случаю и особенно при содействии Александра Ивановича Тургенева двенадцатилетнего Александра Сергеевича приняли в Лицей. Отвез его в Петербург дядя Василий Львович, у которого он жил и приготовлялся с июня по октябрь, до вступления в училище.

Иванович Пущин:

Для Лицея отведен был огромный, четырехэтажный флигель дворца, со всеми принадлежащими к нему строениями. Этот флигель при Екатерине занимали великие княжны: из них в 1811 году одна только Анна Павловна оставалась незамужнею.

В нижнем этаже помещалось хозяйственное управление и квартиры инспектора, гувернеров и некоторых других чиновников, служащих при Лицее; во втором - столовая, больница с аптекой и конференц-зала с канцелярией; в третьем - рекреационная зала, классы (два с кафедрами, один для занятий воспитанников после лекций), физический кабинет, комната для газет и журналов и библиотека в арке, соединяющей Лицей со дворцом через хоры придворной церкви. В верхнем - дортуары. Для них, на протяжении вдоль всего строения, во внутренних поперечных стенах прорублены были арки. Таким образом образовался коридор с лестницами на двух концах, в котором с обеих сторон перегородками отделены были комнаты: всего пятьдесят нумеров. Из этого же коридора вход в квартиру гувернера Чирикова, над библиотекой.

В каждой комнате - железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, стол для умывания, вместе и ночной. На конторке чернильница и подсвечник со щипцами.

Во всех этажах и на лестницах было освещение ламповое; в двух средних этажах паркетные полы. В зале зеркала во всю стену, мебель штофная.

Таково было новоселье наше!

При всех этих удобствах нам нетрудно было привыкнуть к новой жизни. Вслед за открытием начались правильные занятия. Прогулка три раза в день, во всякую погоду. Вечером в зале - мячик и беготня.

Вставали мы по звонку в шесть часов. Одевались, шли на молитву в залу. Утреннюю и вечернюю молитву читали мы вслух по очереди.

От 7 до 9 часов - класс.

В 9 - чай; прогулка - до 10.

От 10 до 12 - класс.

От 12 до часу - прогулка.

В час - обед.

От 2 до 3 - или чистописанье, или рисованье.

От 3 до 5 - класс.

В 5 часов - чай; до 6 - прогулка; потом повторение уроков или вспомогательный класс.

По середам и субботам - танцеванье или фехтованье.

Каждую субботу баня.

В половине 9 часа - звонок к ужину.

После ужина до 10 часов - рекреация.

В 10 - вечерняя молитва, сон.

В коридоре на ночь ставили ночники во всех арках. Дежурный дядька мерными шагами ходил по коридору.

Форма одежды сначала была стеснительна. По будням - синие сюртуки с красными воротниками и брюки того же цвета: это бы ничего; но зато, по праздникам, мундир (синего сукна с красным воротником, шитым петлицами, серебряными в первом курсе, золотыми - во втором), белые панталоны, белый жилет, белый галстук, ботфорты, треугольная шляпа - в церковь и на гулянье. В этом наряде оставались до обеда. Ненужная эта форма, отпечаток того времени, постепенно уничтожилась: брошены ботфорты, белые панталоны и белые жилеты заменены синими брюками с жилетами того цвета; фуражка вытеснила совершенно шляпу, которая надевалась нами, только когда учились фронту в гвардейском образцовом баталионе.

Обед состоял из трех блюд (по праздникам четыре). За ужином два. Кушанье было хорошо, но это не мешало нам иногда бросать пирожки Золотареву в бакенбарды. При утреннем чае - крупитчатая белая булка, за вечерним - полбулки. В столовой, по понедельникам, выставлялась программа кушаний на всю неделю. Тут совершалась мена порциями по вкусу.

Сначала давали по полустакану портеру за обедом. Потом эта английская система была уничтожена. Мы ограничивались квасом и чистою водой.

При нас было несколько дядек: они заведовали чисткой платья, сапог и прибирали в комнатах. Между ними замечательны были Прокофьев, екатерининский сержант, польский шляхтич Леонтий Кемерский, сделавшийся нашим домашним restaurant. У него явился уголок, где можно было найти конфеты, выпить чашку кофе и шоколаду (даже рюмку ликера, разумеется, контрабандой). Он иногда, по заказу именинника, за общим столом, вместо казенного чая ставил сюрпризом кофе утром или шоколад вечером, со столбушками сухарей.

Степан Петрович Шевырёв:

Лицей был заведение совершенно на западный лад; здесь получались иностранные журналы воспитанников, которые в играх своих устраивали между собою палаты, спорили, говорили речи, издавали между собою журналы и пр.; вообще свободы было очень много. Лицейский анекдот: император Александр, ходя по классам, спросил: «Кто здесь первый?» - «Здесь нет, Ваше Императорское Величество, первых; все вторые», - отвечал Пушкин.

Сергей Дмитриевич Комовский:

А. С. Пушкин, при поступлении в Императорский Царскосельский лицей, отличался в особенности необыкновенною своею памятью и превосходным знанием французского языка и словесности. Ему стоило только прочесть раза два страницу какого-нибудь стихотворения, и он мог уже повторить оное наизусть без малейшей ошибки. Будучи еще двенадцати лет от роду, он не только знал на память все лучшие творения французских поэтов, но даже сам писал довольно хорошие стихи на этом языке. Упражнения в словесности французской и российской были всегда любимыми занятиями Пушкина, в коих он наиболее успевал. Кроме того, он охотно учился и наукам историческим, но не любил политических и ненавидел математических; почему всегда находился в числе последних воспитанников второго разряда и при выпуске из Лицея получил чин 10-го класса.

Иван Иванович Пущин:

Впрочем, надо сказать: все профессора смотрели с благоговением на растущий талант Пушкина. В математическом классе вызвал его раз Карцов к доске и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и всё писал молча какие-то формулы. Карцов спросил его наконец: «Что ж вышло? Чему равняется икс?» Пушкин, улыбаясь, ответил: нулю! «Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи». Спасибо и Карцову, что он из математического фанатизма не вел войны с его поэзией. Пушкин охотнее всех других классов занимался в классе Куницына, и то совершенно по-своему: уроков никогда не повторял, мало что записывал, а чтобы переписывать тетради профессоров (печатных руководств тогда еще не существовало), у него и в обычае не было; все делалось a livre ouvert .

Модест Андреевич Корф:

Сергей Дмитриевич Комовский:

Из лицейских профессоров и гувернеров никто в особенности Пушкина не любил и ничем не отличал от других воспитанников. Все, однако ж, с удовольствием слушали его сатиры и эпиграммы насчет других. Так, например, профессор математики Карцов от души смеялся его пиитическим шуткам над лицейским доктором Пешелем, который, в свою очередь, охотно слушал его же насмешки над профессором математики.

Николай Андреевич Маркевич:

Впрочем, иные из его фарс были и не поэтические. Однажды он побился об заклад, что рано утром в Царском Селе он выйдет перед дворец, станет раком и подымет рубашку. Он был тогда еще лицеистом и выиграл заклад. Несколько часов спустя его зовут к вдовствующей императрице. Она сидела у окна, видела всю проделку, вымыла ему голову порядочно, но никому о том не сказала.

Гуляя по саду, он увидел, что царь идет один вдоль по аллее; тотчас он вышел в аллею из-за деревьев и, несколько сгорбясь, согнув локти, сжав кулаки, размахивая руками, пошел за ним вослед, корча его походку. Царь увидел это. «Пушкин!» Дрожа подошел он к царю. «Стань впереди меня. Ну! иди передо мною так, как ты шел». - «Ваше Величество!» - «Молчать! Иди как ты шел! Помни, что я в третий раз не привык приказывать». Так прошли они всю аллею. «Теперь ступай своею дорогою, а я пойду своею, мне некогда тобою заниматься».

С Натальею Викторовною Кочубей, нынешнею Строгоновою, ему едва не обошлась дороже проделка. Не зная, кто она, он увидел ее в царскосельской аллее, бросился перед нею на колени и начал ее целовать, она кричала, кричала, наконец вырвалась и побежала к фрейлинским квартирам; на беду встретилась с царем, который, увидя ее расстроенную и туалет в беспорядке, спросил о причине. Она рассказала всё. Государь решил Пушкина отправить солдатом в Финляндию. Дело дошло до обеих императриц. Они призвали графиню Наталью Викторовну и приказали ей, во что б ни стало, выпросить Пушкину у государя помилование. Долго мучилась графиня с царем. Слезы ее наконец победили .

Однажды шел он за царем по Невскому проспекту и, указывая на ту сторону, где крепость, приговаривал: «Молодец готовит там квартиру и мне». - «Не отгадал», - сказал царь, услыша его слова, и продолжал спокойно свою прогулку.

Директор Лицея хотел его наказать, он ножом черкнул себя по руке и нанес себе такую глубокую рану, что принуждены были заняться не наказанием, а лечением.

Его ждали в театр на балет «Гензи и Тао»; для него товарищи взяли билет; кресло пустое оставалось, он был в Царском. В антракте после 1-го действия входит он. Его спрашивают, чего он опоздал. «Ах, какой там был дивный случай!» - «Что такое?» - «Царский медведь сорвался с цепи, поймал царя и не задушил. Отняли!» - «Что ж с медведем?» - «Что. Разумеется, убили. В России и медведю умному не позволят жить».

Иван Иванович Пущин:

Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускальзывают в школьных сношениях. Я, как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена), часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось.

В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это - капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений повседневной жизни. Все это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нем, не проявляясь, впрочем, свойственною ей иногда пошлостью.

Модест Андреевич Корф:

Между товарищами, кроме тех, которые, пописывали сами стихи, искали его одобрения и, так сказать, покровительства, он не пользовался особенной приязнью. Как в школе всякий имеет свой собрикет, то мы его прозвали «французом», и хотя это было, конечно более вследствие особенного знания им французского языка, однако, если вспомнить тогдашнюю, в самую эпоху нашествия французов, ненависть ко всему, носившему их имя, то ясно, что это прозвание не заключало в себе ничего лестного.

Николай Андреевич Маркевич:

Кюхельбекер был очень любим и уважаем всеми воспитанниками. Это был человек длинный, тощий, слабогрудый; говоря, задыхался, читая лекцию, пил сахарную воду. В его стихах было много мысли и чувства, но много и приторности. Пушкин этого не любил; когда кто писал стихи мечтательные, в которых слог не был слог Жуковского, Пушкин говорил:

И кюхельбекерно, и тошно.

При всей дружбе к нему Пушкин очень часто выводил его из терпения; однажды до того ему надоел, что вызван был на дуэль. Они явились на Волково поле и затеяли стреляться в каком-то недостроенном фамильном склепе. Пушкин очень не хотел этой глупой дуэли, но отказаться было нельзя. Дельвиг был секундантом Кюхельбекера, он стоял налево от Кюхельбекера. Решили, что Пушкин будет стрелять после. Когда Кюхельбекер начал целиться, Пушкин закричал: «Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее». Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига. «Послушай, товарищ, - сказал Пушкин, - без лести - ты стоишь дружбы; без эпиграммы - пороху не стоишь», - и бросил пистолет.

Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей (или Ликей, только, ради бога, не Лицея) не казался мне так несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединенье в самом деле вещь очень глупая на зло всем философам и поэтам, которые притворяются, будто бы живали в деревнях и влюблены в безмолвие и тишину:

Блажен, кто в шуме городском

Мечтает об уединеньи,

Кто видит только в отдаленьи

Пустыню, садик, сельской дом,

Холмы с безмолвными лесами,

Долину с резвым ручейком

И даже… стадо с пастухом!

Блажен, кто с добрыми друзьями

Сидит до ночи за столом

И над славенскими глупцами

Смеется русскими стихами,

Блажен, кто шумную Москву

Для хижинки не покидает…

И не во сне, а наяву

Свою любовницу ласкает!..

Правда, время нашего выпуска приближается; остался год еще. Но целый год еще плюсов, минусов, правил, налогов, высокого, прекрасного!., целый год еще дремать перед кафедрой… это ужасно. Право, с радостью согласился бы я двенадцать раз перечитать все 12 песен пресловутой Россиады, даже с присовокупленьем к тому и премудрой критики Мерзлякова, с тем только, чтобы граф Разумовской сократил время моего заточенья. Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовольствии погребать покойную Академию и Беседу губителей Российского Слова. Но делать нечего,

Не всем быть можно в ровной доле,

И жребий с жребием не схож.

От скуки, часто пишу я стихи довольно скучные (а иногда и очень скучные), часто читаю стихотворения, которые их не лучше, недавно говел и исповедывался - все это вовсе незабавно.

Лев Сергеевич Пушкин:

В свободное время он любил навещать Н. М. Карамзина, проводившего ежегодно летнее время в Царском Селе. Карамзин читал ему рукописный труд свой и делился с ним досугом и суждениями. От Карамзина Пушкин забегал в кружок лейб-гусарских офицеров и возвращался к лицейским друзьям с запасом новых впечатлений. Он вообще любил своих товарищей и с некоторыми из них, особенно с бароном Дельвигом, был и остался истинным другом.

Сергей Дмитриевич Комовский:

Вне Лицея он знаком был только с семейством знаменитого историографа нашего Карамзина, к коему во всю жизнь питал особенное уважение, и с некоторыми жившими в то время в Царском Селе (как-то: Каверин, Молоствов, Соломирский, Сабуров и др.). Вместе с сими последними Пушкин любил подчас, тайно от своего начальства, приносить некоторые жертвы Бахусу и Венере, волочась за хорошенькими актрисами графа В. Толстого и за субретками приезжавших туда на лето семейств; причем проявлялись в нем вся пылкость и сладострастие африканской его крови.

Михаил Владимирович Юзефович:

Пушкин еще отроком, в Лицее, попал в среду стоявшей в Царском Селе лейб-гусарской молодежи. Там были и философы, вроде Чаадаева, и эпикурейцы, вроде Нащокина, и повесы, вроде Каверина. Все это были люди, блестящие не по одному мундиру, разыгрывавшие роли, каждый по своему вкусу. В их кругу впечатлительный юноша естественно делался тем, чем были они: с Чаадаевым мыслителем, с Нащокиным искателем чувственных наслаждений, с Кавериным кутилою, опережая их, быть может, во всем, соразмерно своей восприимчивой натуре, еще усиленной примесью африканской крови. Но и тут гениальный юноша понимает уже суть дела, отделяет шалости от порока и говорит Каверину в утешение,

Что шалости под легким покрывалом

И ум возвышенный и чувство можно скрыть

В этом кругу он начал петь вино, любовь и свободу и допелся до ссылки, или, вернее, до высылки из Петербурга, в атмосфере которого он, вероятно, погиб бы гораздо ранее, как погиб в ней после.

Степан Петрович Шевырёв:

Катенин, старший товарищ его по Лицею, имел огромное влияние на Пушкина; последним принял у него все приемы, всю быстроту своих движений; смотря на Катенина, можно было беспрестанно воспоминать Пушкина…

Николай Андреевич Маркевич:

Из своих товарищей больше всех он любил Дельвига. Он до смерти остался верен этой дружбе. Смерть Дельвига его глубоко поразила. Тогда все это было так молодо, так бодро, весело, беспечно.

Александр Сергеевич Пушкин:

Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцаловать ему руку, руку, написавшую «Водопад». Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: «Где, братец, здесь нужник?» Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостию. Держ. был очень стар. Он был мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно; глаза мутны; губы отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в Русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои Воспоминания в Ц. С., стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминалось имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом…

Не помню, как я кончил свое чтение, не помню куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли…

Без подготовки, с листа.

Рассказ имеет в своей основе реальный эпизод, искаженный слухами. Он относится не к Н. В. Кочубей, а к фрейлине княжне В. М. Волконской.

Профессор Куницын на акте, в день открытия Лицея,обращался к двенадцатилетним мальчикам, будущим своим слушателям. Он наставлял их на путь истинной добродетели, убеждал их быть достойными своих знаменитых предков и позаботиться о славе своего имени. «Вы ли хотите, говорил он мальчикам,смешаться с толпой людей обыкновенных, пресмыкающихся в неизвестности и каждый день поглощаемых волнами забвения?»

Вступительный экзамен сдан 12-го августа и обнаружилполную случайность и несистематичность знаний Пушкина: он получил отметки: «в грамматическом познании Российского языка - очень хорошо, в грамматическом позвании французского языка - хорошо, в грамматическом познании немецкого языка - не учился, в арифметике - до тройного правила, в познании общих тел - хорошо, в начальных основаниях географии и в начальных основаниях истории - имеет сведения».

Успехи лицеистов были очень скромны: ни директор, ни инспектор не сумели поставить преподавание с надлежащей серьезностью, и в результате воспитанники завоевали полную свободу:«кто не хотел учиться, говорит бар. Корф, тот мог предаваться самой изысканной лени; но кто и хотел, тому не много открывалось способов, при неопытности, неспособности или равнодушии большей части преподавателей, которые столь же далеки были от исполнения устава, сколько и вообще от всякой рациональной системы преподавания».«Кто хочет - учится, кто хочет - гуляет», пишет в 1812 году Илличевский. Само собою разумеется, что такая постановка преподавания была верным залогом того, чтонестройные и неровные познания Пушкина, вынесенные из домашнего чтения, не только не улеглись в стройную систему, но едва ли особенно обогатились чем-нибудь под влиянием лицейских руководителей: по-прежнему чтение, случайное и несистематическое, воспитывало вкривь и вкось душу юного поэта.

Из наставников один Кошанский, профессор русской словесности, чувствуя в юноше будущего писателя, пытался «воспитывать» его гений; но юный поэт, не терпевший никаких притязаний на свою свободу, недобрым смехом отозвался на добросовестные потуги педанта-Аристарха.
http://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/03juv_misc/1815/0191.htm «Моему Аристарху.»

Из этих характеристик мы видим, что и для педагогов Лицея Пушкин остался все тем же неразгаданным, не поддающимся никакому влиянию , каким он покинул отчий дом.
Профессор Куницын признал «понятливость», «замысловатость» и «остроумие» юноши, но убедился в том, чтоон «способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень невелики, особливо по части логики».
В октябре-ноябре 1816 г. успехи его были таковы: «в Энциклопедии права 4 (высший балл - 1; 0 обозначает отсутствие ответа), Политической Экономии - 4, Военных науках - 0, Прикладной Математике - 4, Всеобщей Политической Истории - 4, Статистике - 4, Лат,.яз. - 0, Российской поэзии - 1, Эстетике - 4, Немецкой риторике - 4, Французской риторике - 1; Прилежание - 4, Поведение - 4».
(Т.Е. если исключить французский и русский Пушкин был, говоря по современному «двоечником!»)

В выпускном свидетельстве, рядом с отметками, показывающими успехи хорошие, весьма хорошие и даже превосходные («в российской и французской словесности, а также в фехтованье),об истории, географии, статистике, математике и немецком языке глухо, но красноречиво сказано: «занимался». Если сравнить эту аттестацию с той, по которой он был принят в Лицей, нетрудно убедиться, что за все пять лет пребывания в Лицее Пушкин успешно отстаивал свою личность от всяких на нее посягательств,учился лишь тому, чему хотел, и так, как хотел. «Неуимчивый», по удачному выражению няни Арины Родионовны, в детстве, он таким же «неу имчивым» оказался и в юности.

Т.Е. если исключить французский и русский Пушкин был, говоря по современному «двоечником по всем предметам!»

В записи все характерно от начала до конца: и полная беспомощность по отношению к юноше-поэту одного из воспитателей, который даже по признанию бар. Корфа отличался «большим даром слова и убеждения», и необузданность13-летнего мальчика , вспыльчивого и заносчивого, готового вслух задирать нелюбимое начальство и, в порыве смешливого настроения, зло и обидно шутить не только над товарищами, но и над их родителями.

Директор Лицея Ег. Ант. Энгельгардт (был назначен 27-го января 1816 г., вступил в отправление обязанностей 4-го марта 1816 г.), котороговсе современники и лицеисты, товарищи поэта,считали хорошим человеком и влиянию которого поддались в Лицеевсе, кроме Пушкина.
Пушкин не поддался этой умной политике нового директора: он упорно замкнулся в себе, к директору на дом не ходил и вообще в обращении с ним обнаруживал наиболее несимпатичные стороны своего характера. В результате, Энгельгардт, этот, по общему отзыву современников, хороший педагог, не понял сердца юноши и несправедливо осудил его в известной своей характеристике:«его сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце». (Я согласен с этим мнением, ибо перечитал лицейские стихи Пушкина! Иерей Леонид.)

…то тем понятнее недоразумения в отношениях Пушкина с товарищами,недоразумения, начавшиеся с первого года его вступления в Лицей и продолжавшиеся не только в течение всей его жизни, но перешедшие даже на его память.

Пущин: «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии. Не то, чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями ставил себя в неловкое, затруднительное положение, не умел потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных сношениях.Все мы, как умели, сглаживали некоторые шерховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью - и то и другое невпопад, это тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное ему недоставало того, что называется тактом; это капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Все это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нем, не проявляяся впрочем свойственной ей иногда пошлостью».

«Барон Корф писал о Пушкине вот в таких выражениях:
«В Лицее он решительно ничему не учился , но как и тогда уже блистал своим дивным талантом, а начальство боялось его едких эпиграмм, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы, и она отозвалась ему только при конце лицейского поприща выпуском его одним из последних. Между товарищами, кроме тех, которые, пописывая сами стихи, искали его одобрения, и, так сказать, покровительства, он не пользовался особой приязнью. Как в школе всякий имеет свой собрикет (прозвище), то мы прозвали его «французом», и хотя это было, конечно, более вследствие особенного знания им французского языка, однако, если вспомнить тогдашнюю, в самую эпоху нашествия французов, ненависть ко всему, носившему их имя, то ясно, что это прозвание не заключало в себе ничего лестного. Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания…»
http://www.boldinomuzey.ru/dujeljant/137-dujel-s-korfom.html

Начало творчества

Стихи Пушкина 1813-1814 годов, лицей

Профессор Куницын к двенадцатилетним мальчикам: «Вы ли хотите смешаться с толпой людей обыкновенных, пресмыкающихся в неизвестности и каждый день поглощаемых волнами забвения?»
Декабрь. Пушкин принимает участие в литературном кружке лицея и в первом лицейском рукописном журнале “Вестник”

Первый том.

Четвёртое от начала стихотворение: «К другу стихотворцу.»

«мой жребий пал,я лиру избираю.
Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет,
Сердись, кричи, бранись, -а я таки поэт».
«Потомков поздных дань поэтам справедлива;
На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.
Страшись бесславия! - Что, если Аполлон,..
Твой гений наградит
Хорошие стихи не так легко писать,
Поэтом можешь ты назваться справедливо:
Поэтов - хвалят все
Мне проповедовать пришел сюда стихами?
Теперь, любезный друг, я дал тебе совет,
Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..
Подумай обо всем и выбери любое:
Быть славным - хорошо, спокойным - лучше вдвое.» 1814 год

Девятое от начала Первого тома стихотворение: «К сестре» 1814 г. Пушкину 15 лет.
«Я поэт младой.»
Итак, выбор сделан!

В конце Средневековья появился интерес к классическому прошлому, который привёл к Ренессансу . Во время ренессанса внимание сместилось с общества в целом на отдельную личность. В результате, в этот период на танцоров стали смотреть как на идеальных людей.
https://ru.wikipedia.org/wiki/История_балета

Но танцоры мало подходили на роли «идеальных людей,» поэтому на роль «идеальных людей» назначили поэтов.
Начала «просвещённая» Европа Байрон, Вольтер и иже с ними!
Затем за дело взялись и мы:
«Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!
Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса.»

И вот наши люди на самых высоких точках вершин Пинда и Парнаса!
«Со второй половины 1820-х годов А.С. Пушкин стал считаться «первым русским поэтом»

Стихотворение: «К сестре» 1814 г. Пушкину 15 лет.
«Я поэт младой.»
А вот поэт старый:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…

Что в мой жестокой век восславил я Свободу

что чувства добрые я лирой пробуждал

Т.е. Пушкин через всю жизнь пронёс уверенность в великой значимости поэзии и лично себя для человечества.

«Мой портрет»

Я молодой повеса,
Еще на школьной скамье;
Не глуп, говорю, не стесняясь,
И без жеманного кривлянья.

Никогда не было болтуна,
Ни доктора Сорбонны —
Надоедливее и крикливее,
Чем собственная моя особа.

Мой рост с ростом самых долговязых
Не может равняться;
У меня свежий цвет лица, русые волосы
И кудрявая голова.

Я люблю свет и его шум,
Уединение я ненавижу;
Мне претят ссоры и препирательства,
А отчасти и учение.

Спектакли, балы мне очень нравятся,
И если быть откровенным,
Я сказал бы, что я еще люблю…
Если бы не был в Лицее.

По всему этому, мой милый друг,
Меня можно узнать.
Да, таким, как бог меня создал,
Я и хочу всегда казаться.

Сущий бес в проказах,
Сущая обезьяна лицом,
Много, слишком много ветрености —
Да, таков Пушкин. 1814 г.
«Надо, чтобы поэт и в жизни был мастак.» Маяковский .

«Я петь пустого не умею.»-Пушкин.1814 г. «Князю Горчакову.

А.С. Пушкин. Сочинение в трёх томах. Москва. «Художественная литература.» 1985 г.
Первый том.
Любовь.
Первое стихотворение в первом томе про «любовь.»
«К Наталье.»
«Что за птица Купидон?
Признаюсь - и я влюблен!
И теперь я - Селадон!
Видел прелести Натальи,
В женски прелести влюблен.
Белой груди колебанье,
Все к чему-то ум стремится,
А к чему?- никто из нас
Дамам вслух того не скажет,
Белоснежну, полну грудь.»

Второе стихотворение «Монах» обсуждает тему блуда.

Дай бог любви, чтоб ты свой век
Питомцем нежным Эпикура
Провел меж Вакха и Амура! Пушкин.1814 г. «Князю Горчакову.

Вдруг из глубины пещеры
Чтитель Вакха и Венеры,
Резвых Фавнов господин,
Выбежал Эрмиев сын.
Розами рога обвиты,
Плющ на черных волосах,
Козий мех, вином налитый,
У Сатира на плечах.
«Слушай, юноша любезный,
Вот тебе совет полезный:
Миг блаженства век лови;
Без вина здесь нет веселья,
Нет и счастья без любви;
Так поди ж теперь с похмелья
С Купидоном помирись;
Позабудь его обиды
И в объятиях Дориды
Снова счастьем насладись!»-«Опытность.» 1814.г

Зовите на последний пир
Эрота, друга наших лир,
Богов и смертных властелина….
В последний раз на груди снежной
Упьюсь отрадой юных лет-«Мое завещание друзьям» 1815 г.

С строгой мудростью дружись;
Хоть не рад, но дверь отворишь,
Как проказливый Эрот
Постучится у ворот.
Испытал я сам собою
Истину сих правых слов.
«Добрый путь!
Счастье, счастье ухвачу!»
Нет! мне, видно, не придется
С богом сим в размолвке жить
Пусть владеет мною он!
Веселиться - мой закон.»-Опытность.1814 г.

Про «любовь» Пушкин будет петь всю жизнь.
От меня вечор Леила
Равнодушно уходила.
Я сказал: „Постой, куда?”
А она мне возразила:
„Голова твоя седа”.
Я насмешнице нескромной
Отвечал: „Всему пора!
То, что было мускус темный,
Стало нынче камфора”.
Но Леила неудачным
Посмеялася речам
И сказала: „Знаешь сам:
Сладок мускус новобрачным,
Камфора годна гробам”-1836 г. Пушкин стар…ему з6 лет!

Винолюбие!

Исторически традиционно Пушкин начинает с:
«С кружкой пива налитой
и с цигаркою в зубах.»-«К Наталье.» Первое стихотворение в первом томе. 1813 г. Пушкину 14 лет.

Друзья! досужный час настал;

Скорее скатерть и бокал!

Сюда вино златое!

Шипи, шампанское, в стекле.

Друзья!…

Под стол ученых дураков!

Без них мы пить умеем.
Ужели трезвого найдем

За скатертью студента?.

В награду пьяным - он нальет

И пунш, и грог душистый,

Ты Эпикуров младший брат,

Душа твоя в бокале.
А ты, красавец молодой,

Сиятельный повеса!

Ты будешь Вакха жрец лихой,

Хотя я пьян,

Придвинь же пенистый стакан,:

Не в первый раз мы вместе пьем,

Нередко и бранимся,

Но чашу дружества нальем -

И тотчас помиримся.

Наполни кружку до краев, -

Рассудок! бог с тобою!

Бутылки, рюмки разобьем

В козачью шапку пунш нальем -

И пить давайте снова!..

пьяный лишь смеется!

В честь Вакховой станицы

Запойте хором, господа,

Нет нужды, что нескладно;

Охрипли? - это не беда:

Для пьяных всё ведь ладно!
Но что?… я вижу всё вдвоем;

90Двоится штоф с араком;

Вся комната пошла кругом;

Покрылись очи мраком…

Где вы, товарищи? где я?

Скажите, Вакха ради…-«Пирующие студенты» 1814 г. Пушкину 14 лет.

И это так же на всю жизнь…

Была пора наш праздник молодой
… бокалов звон мешался,
Мы пили все за здравие надежды
.Теперь не то:
Стал глуше звон его заздравных чаш;
: уж двадцать пятый раз
Мы празднуем лицея день заветный.-1836 г.

Когда Пушкин стал гением?!

Замечания к стихотворению «Сраженный рыцарь» (1815)

Последним сияньем за лесом горя,
Вечерняя тихо потухла заря,
Безмолвна долина глухая;
В тумане пустынном клубится река, (Клубится? Это каким образом? Прим. мое)
Ленивой грядою идут облака,
Меж ими луна золотая.

Чугунные латы на холме лежат, (Весьма! Весьма трудно представить рыцарские латы изготовленные из чугуна… – Прим мое, Л.Г.)

В стальной рукавице забвенный булат, (Латная перчатка, а не руковица, изготавливалась из железа, а не из стали. – Прим мое, Л.Г.)

И щит под шеломом заржавым,
Вонзилися шпоры в увлаженный мох, (Т.е. рыцарь лежит на спине, как же щит оказался под рыцарем? Раз булат-мечь в руке, то и щит в руке, щит должен быть на рыцаре сверху или в стороне.. – Прим мое, Л.Г.)

Копье раздробленно, и месяца рог (В 6 строчке написано: «Луна золотая, а не месяц. Получается на Пушкинском небе два светила! – Прим мое, Л.Г.)

Над ними в блистанье кровавом. (Отчего такой цвет вдруг? Луна-то золотая была! И битва кровавая, если таковая и была, давно канула в лету… – Прим мое, Л.Г.)

Вкруг холма обходит друг сильного - конь; (Сильный – эпитет положительный. Но ведь рыцарь на холме один, где же побеждённые им воины? Отчего видно, что рыцарь сильный? По костям? – Прим мое, Л.Г.)

В очах горделивых померкнул огонь, (Горделивость-гордость не бывает у животного, в данном случае у коня. – Прим мое, Л.Г.)

Он бранную голову клонит.
Беспечным копытом бьет камень долин (Т.е. конь не только «вкруг холма обходит,» но и по соседним долинам прогуливается. – Прим мое, Л.Г.)

И смотрит на латы - конь верный один,
И дико трепещет, и стонет. (Просто смешно…Неудачны в этом месте оба глагола. К тому же двумя строчками ранее Пушкин назвал коня: «Беспечным», а тут беспечный конь «трепещет и стонет»? Никогда я такого коня не видел… – Прим мое, Л.Г.)

Во тьме заблудившись, пришелец идет, (Так ведь светили путнику Луна золотая и месяц кровавый? Как же тьма? – Прим мое, Л.Г.)

С надеждою робость он в сердце несет,
Склонясь над дорожной клюкою, (Куда это и с какой срочной целью старика понесло на ночь глядя? – Прим мое, Л.Г.)

На холм он взобрался, и в тусклую даль, (Куда смотрит? В даль? Он же во тьме заблудился, ничего в дали не видно! – Прим мое, Л.Г.)

Он смотрит и сходит – и звонкую сталь (Латы изготавливали из железа, а не из стали. Сталь использовали при изготовлении сварных мечей. Заржавелые доспехи, о чём написано в 9 строчке, звенеть не будут! – Прим мое, Л.Г.)

Толкает усталой ногою.
Хладеет пришелец, - кольчуги звучат. (Пришелец с клюкою, значит, не молодой и испугался доспехов мёртвого рыцаря? Слово кольчуга, как защитный доспех одного воина, употребляется в единственном числе. Или пушкинский рыцарь одел на себя не одну кольчугу, а сразу несколько? Там ржавые латы звонкие, а тут ржавая кольчуга как-то звучит… – Прим мое, Л.Г.)

Погибшего грозно в них кости стучат, (Грозно? Представляют опасность? От рыцаря остались одни кости, значит, прошло много лет, и много лет «Вкруг холма обходит друг… конь» «И дико трепещет, и стонет» – Прим мое, Л.Г.)

По камням шелом покатился, (Ранее написано: «На холм он взобрался… и сходит,» т.е. пришелец сходит (спустился) с холма. Что же? Рыцарь не на холме лежит, а внизу? А если внизу, то куда шлем покатился? Наверх холма покатился? – Прим мое, Л.Г.)

Скрывался в нем череп… при звуке глухом
Заржал конь ретивый - скок лётом на холм, - (Что за ретивость и скок лётом у старого коня? – Прим мое, Л.Г.)
Взглянул… и главою склонился.

Уж путник далече в тьме бродит ночной,
Все мнится, что кости хрустят под ногой…(Путник скорее был бы озабочен поисками дороги и голодом, чем костями рыцаря. В те времена не редкость было встретить у европейской дороги и повешенного, а то и не одного, не боялись, привыкли! Также см. примечание к 25 строчке. – Прим мое, Л.Г.)

Но утро денница выводит -
Сраженный во брани на холме лежит, (А где другие воины от брани? – Прим мое, Л.Г.)
И латы недвижны, и шлем не стучит, (Удивительное дело! Почему недвижны? Побежали бы куда? А шлем почему стучать может? – Прим мое, Л.Г.)
И конь вкруг погибшего ходит. – «Сражённый рыцарь.» 1815 г .

Есть несколько иной вариант:
Недвижные латы на холме лежат,
В стальной рукавице забвенный булат,
И щит под шеломом заржавым,
Вонзилися шпоры в увлаженный мо х,
Копье раздробленно, и месяца рог
Покрыл их сияньем кровавым.
http://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/03juv_misc/1815/0184.htm

По содержанию стихотворения получается, что рыцарь лежит здесь давно, но обычно после боя доспехи павших воинов собирали, а не бросали, ибо дорого стоили. К тому же у рыцаря всегда были слуги, подобрали бы хозяина и коня.
По общему тону данное стихотворение создаёт героический и благородный образ европейского рыцаря, хотя рыцари таковыми и не являлись. Весьма характерно для писателей «Золотого века» хвалить ВСЁ европейское, Пушкин сему тоже следует на протяжении всего своего творчества.
Я понимаю, автору стиха всего 15-16 лет, однако ляпы Пушкина встречаются и в поздних стихах.
Думаю Пушкин на меня не в обиде, ибо и сам любил указывать ближнему на творческие и иные погрешности…

О вере родимой православной

А.С. Пушкин. Сочинение в трёх томах. Москва. «Художественная литература.» 1985 г.
Первый том.

Второе стихотворение от начала Первого тома.

Хочу воспеть, как дух нечистый ада
Оседлан был брадатым стариком,
Как овладел он черным клобуком,
Как он втолкнул монаха грешных в стадо. –»Монах» 1813 г. Пушкину 13 лет.

Четвёртое стихотворение от начала «творчества»
В деревне, помнится, с мирянами простыми,
Священник пожилой и с кудрями седыми,
В миру с соседями, в чести, довольстве жил
И первым мудрецом у всех издавна слыл.
Однажды, осушив бутылки и стаканы,
Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный – «К другу стихотворцу».1814 г.

Спеша на новоселье,
Оставлю темну келью,
Поля, сады свои;
Под стол клобук с веригой –
И прилечу расстригой
В объятия твои. – «К сестре.» 1814 г

Не дерзал в стихах бессмысленных
Херувимов жарить пушками,
С сатаною обитать в раю
Иль святую богородицу
Вместе славить с Афродитою.
Не бывал я греховодником! — «Бова» 1814 г.

Прочитала скорым шепотом
То, что ввек не мог я выучить:
Отче наш и Богородице,
И тихохонько промолвила:
«Что я вижу? Боже! Господи…
О Никола! Савва мученик! – «Бова» 1814 г

свечка нагорела;
Стоит богов домашних лик
В кивоте небогатом,
И тих мой будет поздний час;

выходит 7 глава
И смерти добрый гений
Шепнет, у двери постучась:
«Пора в жилище теней! ..» –»Мечтатель» 1814 г.

А вот эпизод из Евгения Онегина»

«Увидеть барский дом нельзя ли?» –
Спросила Таня.
Вот это барский кабинет;
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на всё глядит ,
И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полу-мучительной отрадой:
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом. – Глава.7.19 1830 г.18-19 марта выходит 7 глава романа. Пушкину 30 лет.

Что изображает этот эпизод из 7.19?
Под шляпой, небрежно брошенной Онегиным на стол, находится Распятие Иисуса Христа изготовленное из металла. (Из чугуна?)

В последний год жизни Пушкин пишет:
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». 1836 г.

Весьма некорректно по отношению к Господу нашему написаны в 1836 году стихи: «Мирская власть,» «Подражание италиянскому,»
а также:
«Пошли мне долгу жизнь и многие года!»
Зевеса вот о чём и всюду и всегда
Привыкли вы молить. ..»

«Напрасно я бегу к сионским высотам,
грех алчный гонится за мною по пятам…»

Свобода! Уря!

Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода;
«Свободой Рим возрос, а рабством погублен» – Лицинию. 1815 г.

Где ты,… гроза царей,
Свободы гордая певица?
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Тираны мира! трепещите!
Восстаньте, падшие рабы!
Везде бичи, везде железы,
Везде неправедная Власть
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Граждан над равными главами
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой. – «Вольность.» 1817.г. Пушкину 18 лет

И дум высокое стремленье
Доходит мой свободный глас
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут. 1827 г.. Декабристам.

Что в мой жестокий век восславил я Свободу . – «Памятник.» 1836 г.

А что же такое СВОБОДА?!

УЧАСТЬ МОЯ РЕШЕНА. Я ЖЕНЮСЬ…

(С французского)

Я женюсь, т. е. я жертвую независимостию, моею беспечной, прихотливой независимостию , моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством.
Утром встаю когда хочу , принимаю кого хочу, вздумаю гулять - мне седлают мою умную, смирную Женни,.. Приеду домой - разбираю книги, бумаги, привожу в порядок мой туалетный столик, одеваюсь небрежно, если еду в гости, со всевозможной старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю или новый роман, или журналы; если ж Вальтер Скотт и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса, то требую бутылки шампанского во льду, смотрю, как рюмка стынет от холода, пью медленно, радуясь, что обед стоит мне 17 рублей (Месячная зарплата рабочего. – Прим. мое. Л.Г.) и что могу позволять себе эту шалость. Еду в театр , отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение – я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в шумном обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и всё и где никто меня не замечает, или в любезном избранном кругу, где говорю я про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно ; засыпаю, читая хорошую книгу . На другой день опять ….- Вот моя холостая жизнь. 1831 г.

И мало горя мне, свободно ли печать
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать ;
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права.. … – «Из Пиндемонти.» 1836 г. Авторство Пушкина!
» …отсылка к Пиндемонти была признана мистификацией, так как ни сходства, ни заимствования идей Пушкиным у Пиндемонти найдено не было.» https://ru.wikipedia.org/wiki/Из_Пиндемонти

]. Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами[88

], которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание[89

], прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания. Начав еще в Лицее, он после, в свете, предался всем возможным распутствам и проводил дни и ночи в беспрерывной цепи вакханалий и оргий[90

], с первыми и самыми отъявленными тогдашними повесами. Должно удивляться, как здоровье и самый талант его выдерживали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались частые любовные болезни, низводившие его не раз на край могилы. Пушкин не был создан ни для службы, ни для света, ни даже - думаю - для истинной дружбы. У него были только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обеих он ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств; он полагал даже какое-то хвастовство в высшем цинизме по этим предметам: злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над всеми связями общественными и семейными, все это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда говорил даже более и хуже, нежели думал и чувствовал. Ни несчастие, ни благотворения государя его не исправили: принимая одною рукою щедрые дары от монарха, он другою омокал перо для язвительной эпиграммы. Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда и без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в тесном знакомстве со всеми трактирщиками, ...ями и девками, Пушкин представлял тип самого грязного разврата. Было время, когда он от Смирдина получал по червонцу за каждый стих; но эти червонцы скоро укатывались, а стихи, под которыми не стыдно было бы выставить славное его имя, единственная вещь, которою он дорожил в мире, - писались не всегда и не скоро. При всей наружной легкости этих прелестных произведений, или именно для такой легкости, он мучился над ними по часам, и в каждом стихе, почти в каждом слове было бесчисленное множество помарок. Сверх того, Пушкин писал только в минуты вдохновения, а они заставляли ждать себя иногда по месяцам. Женитьба несколько его остепенила, но была пагубна для его таланта. Прелестная жена, любя славу мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире и, по странному противоречию, пользуясь всеми плодами литературной известности мужа, исподтишка немножко гнушалась того, что она, светская дама par excellence 3 , в замужестве за homme de lettres 4 , за стихотворцем. Брачная жизнь привила к Пушкину семейные и хозяйственные заботы, особенно же ревность, и отогнала его музу[91

]. Произведения его после свадьбы были и малочисленны, и слабее прежних. Но здесь представляются, в заключение, два любопытные вопроса: что вышло бы дальше из более зрелого таланта, если б он не женился, и как стал бы он воспитывать своих детей, если б прожил долее?

У кандидата Московского университета Андрея Леопольдова в сентябре 1826 года оказалась копия известной пушкинской элегии «Андрей Шенье», с надписью, что она «сочинена на 14-е декабря 1825 года»[92

]. Леопольдов был предан суду, которому вменено было в обязанность истребовать, в чем нужным окажется, объяснения от «сочинителя Пушкина». Это объяснение и было истребовано, и «коллежский секретарь Пушкин» показал, «что означенные стихи действительно сочинены им; что они были написаны гораздо прежде последних мятежей и элегия „Андрей Шенье" напечатана, с пропусками, с дозволения цензуры 8 октября 1825 года, что цензурованная рукопись, будучи вовсе не нужна, затеряна, как и прочие рукописи напечатанных им сочинений; что оные стихи явно относятся к Французской революции, в коей Шенье погиб; что оные никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря; что не знает он, Пушкин, кто над ними поставил ошибочное заглавие, и не помнит, кому он мог передать элегию „Шенье"; что в сем отрывке поэт говорит о взятии Бастилии, о клятве du jeu de paume 5 , о перенесении тел славных изгнанников в Пантеон, о победе революционных идей, о торжественном провозглашении равенства, об уничтожении царей, - но что же тут общего с несчастным бунтом 14 декабря, уничтоженным тремя выстрелами картечью и взятием под стражу всех заговорщиков?». На вопрос же Новгородского уездного суда: каким образом отрывок из «Андрея Шенье», не быв пропущен цензурою, стал переходить из рук в руки, Пушкин отвечал, что это стихотворение его было всем известно вполне гораздо прежде его напечатания, потому что он не думал делать из него тайны.

Дело это дошло до сената, который в приговоре своем изъяснил, что, «соображая дух сего творения с тем временем, в которое выпущено оное в публику, не может не признать сего сочинения соблазнительным и служившим к распространению в неблагонамеренных людях того пагубного духа, который правительство обнаруживало во всем его пространстве. Хотя сочинявшего означенные стихи Пушкина, за выпуск оных в публику прежде дозволения цензуры, надлежало бы подвергнуть ответу перед судом; но как сие учинено им до составления всемилостивейшего манифеста 26 августа 1826 года, то, избавя его, Пушкина, по силе оного, от суда и следствия, обязать подпиской, дабы впредь никаких своих творений, без рассмотрения и пропуска цензуры, не осмеливался выпускать в публику, под опасением строгого по законам взыскания». Государственный совет согласился с сим приговором, но с тем, чтобы «по неприличному выражению Пушкина в ответах на счет происшествия 14 декабря 1825 года (несчастный бунт) и по духу самого сочинения, в октябре 1825 года напечатанного, поручено было иметь за ним, в месте его жительства, секретный надзор». Решение сие было высочайше утверждено в августе 1828 года.

В апреле 1848 года я имел раз счастие обедать у государя императора. За столом, где из посторонних, кроме меня, были только графы Орлов и Вронченко, речь зашла о Лицее и оттуда - о Пушкине. «Я впервые увидел Пушкина, - рассказывал нам его величество, - после коронации, в Москве, когда его привезли ко мне из его заточения, совсем больного и в ранах... „Что вы бы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?" - спросил я его между прочим. „Был бы в рядах мятежников", - отвечал он, не запинаясь. Когда потом я спрашивал его: переменился ли его образ мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать впредь иначе, если я пущу его на волю, он очень долго колебался и только после длинного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться иным[93

]. И что же? Вслед за тем он без моего позволения и ведома уехал на Кавказ! К счастию, там было кому за ним приглядеть: Паскевич не любит шутить. Под конец его жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах, которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастия мужа, при известной его ревнивости. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. „Разве ты и мог ожидать от меня другого?" - спросил я его. „Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою..." Три дня спустя был его последний дуэль».

Все это перешло и на детей. Сестра поэта Ольга в зрелом уже девстве сбежала и тайно обвенчалась, просто из романтической причуды, без всяких существенных препятствий к ее союзу, с человеком гораздо моложе ее. Брат Лев - добрый малый, но тоже довольно пустой, как отец, и рассеянный и взбалмошный, как мать, в детстве воспитывался во всех возможных учебных заведениях, меняя одно на другое чуть ли не каждые две недели, чем приобрел себе тогда в Петербурге род исторической известности, и наконец, не кончив курса ни в одном, записался в какой-то армейский полк юнкером, потом перешел в статскую службу, потом опять в военную, был и на Кавказе, и помещиком, кажется - и спекулятором, а теперь не знаю где. Наконец, судьбы Александра, нашего поэта, более или менее всем еще известны.

Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания.

Начав еще в Лицее, он после, в свете, предался всем возможным распутствам и проводил дни и ночи в беспрерывной цепи вакханалий и оргий, с первыми и самыми отъявленными тогдашними повесами. Должно удивляться, как здоровье и самый талант его выдерживали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались частые любовные болезни, низводившие его не раз на край могилы.

Пушкин не был создан ни для службы, ни для света, ни даже - думаю - для истинной дружбы. У него были только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обеих он ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств; он полагал даже какое-то хвастовство в высшем цинизме по этим предметам: злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над всеми связями общественными и семейными, все это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда говорил даже более и хуже, нежели думал и чувствовал. Ни несчастие, ни благотворения государя его не исправили: принимая одною рукою щедрые дары от монарха, он другою омокал перо для язвительной эпиграммы. Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда и без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в тесном знакомстве со всеми трактирщиками, блядями и девками, Пушкин представлял тип самого грязного разврата.

Было время, когда он от Смирдина получал по червонцу за каждый стих; но эти червонцы скоро укатывались, а стихи, под которыми не стыдно было бы выставить славное его имя, единственная вещь, которою он дорожил в мире, - писались не всегда и не скоро. При всей наружной легкости этих прелестных произведений, или именно для такой легкости, он мучился над ними по часам, и в каждом стихе, почти в каждом слове было бесчисленное множество помарок. Сверх того, Пушкин писал только в минуты вдохновения, а они заставляли ждать себя иногда по месяцам.