Возвращение черткова. Сверхтайный дневник льва толстого

В 2010 году писательница русского происхождения Александра Попофф (Alexandra Popoff) опубликовала биографию жены великого писателя Софьи Толстой, в которой героиня предстает перед нами совершенно не такой, какой ее считали на протяжении долгого времени. В последние годы жизни Толстого многие стали воспринимать Софью как ревнивую, сварливую и избалованную аристократку, мелочность и меркантильность которой мешали ее великому супругу жить просто — что в его представлении означало без денег и имущества. Ее глупые подозрения стали настолько невыносимыми, что, как и следовало ожидать, у Толстого не оставалось другого выхода, кроме как в возрасте 82 лет уйти из собственного дома. В результате этот побег писателя-идеалиста закончился тем, что в ноябре 1910 года он умер в доме начальника станции в Астапово. На основе новых ценных архивных материалов, в том числе неопубликованных дневников и переписки Софьи Толстой, автору книги удалось полностью опровергнуть поверхностные и карикатурные представления о своей героине и представить ее в совершенно ином свете. В книге это — любящая жена и мать, неутомимая труженица, которая постоянно переписывала черновики его работ, и секретарь, преданный делу своего мужа, и просто женщина, пытающаяся жить рядом с исключительно сложным в общении человеком, которого весь мир считал святым. Жизнь жены «гения» была совершенно невыносимой.

Другую книгу Марии Попофф — «Лжеученик Толстого» (Tolstoy’s False Disciple) — следует воспринимать как окончание этой биографии Софьи Толстой: решив сначала восстановить репутацию жены Толстого, теперь она решила похоронить репутацию человека, считавшегося самым ревностным последователем Толстого. Толстой был уже известным писателем, когда в 1883 году он познакомился с Владимиром Чертковым — бывшим офицером лейб-гвардии, который был на 26 лет младше его. Чертков, родившийся в богатой и известной дворянской семье, был высок и красив, и в модных столичных салонах его называли «красавцем Димой». Это был сложный период в жизни Толстого. Пережив духовный кризис, он перестал писать прозу и увлекся вопросами религии, но его новые произведения не нашли своего читателя. Сам Чертков интересовался теми же вопросами, и между двумя мужчинами сразу же возник большой взаимный интерес.

И вскоре Чертков стал не просто одним из многих последователей Толстого, а самым близким задушевным другом, которому писатель доверял больше всех. На протяжении следующих 30 лет Толстой написал ему более 930 писем — столько писем они не написал никому. Автор книги строит свой разоблачительный и ошеломляющий рассказ об их отношениях на основании этих писем, хранящихся в московском музее Толстого, а также статей Черткова, хранящихся в Российской государственной библиотеке, к которым имели доступ лишь немногие исследователи.

Чертков, описываемый в Книге Марии Попофф, был отнюдь не безобидным почитателем учения Толстого, а беззастенчивым и ловко манипулировавшим людьми хищником, намеревавшимся получить полную власть над человеком, которому он, якобы, служил. Используя лесть, обман и свою силу воли, Чертков добился для себя права быть единственным представителем его творчества за границей и ухитрился получить исключительное право на последние и наиболее ценные сочинения Толстого. Кроме того, Чертков выпросил у Толстого исключительное право копировать его дневники и всю переписку. Но на этом он не остановился. Начиная примерно с 1890 года, Чертков начал редактировать работы Толстого и даже указывать ему, что писать. Он нанял для своего учителя секретарей и заставлял их шпионить за ним, утверждая, что должен знать все, что Толстой делает, что говорит, и с кем встречается. А к концу жизни писателя Чертков решал, кого к Толстому пускать, а кого нет.

Дурное влияние Черткова многие люди замечали и раньше, но книга Марии Попофф стала на сегодняшний день самым убийственным обвинением. Чертков вторгался в самые интимные тайны семейной жизни Толстого — ничто, по его мнению, не должно было выпадать из его поля зрения. «Если Чертков и любил Толстого, то эта его любовь была эгоистичной, навязчивой, маниакально-паталогической», — пишет автор. Методом жесткого давления на Толстого Чертков даже убедил его подписать тайное завещание, благодаря которому Чертков стал единственным душеприказчиком, имевшим право распоряжаться литературным наследием Толстого. Причиной того, что все совершалось в тайне, была Софья — единственный человек, который мог остановить Черткова. Она насквозь видела этого интригана, но от сознания своего бессилия и невозможности раскрыть глаза мужу на его манипуляции она едва не сходила с ума. С помощью одной из своих подлых уловок Чертков вынудил ее пройти осмотр у психиатра, который обнаружил у нее паранойю и истерию. Разумеется, Чертков не преминул предать гласности поставленный диагноз.

Но весь трагизм этого рассказа заключается в том, насколько активно сам Толстой участвовал во всем этом. Человек, который противостоял деспотизму российского самодержавия и догматизму православной церкви, был не в состоянии дать отпор ничтожному деспотизму своего ученика — более того, он поощрял его, описывая в своих письмах Черткову бесчисленные несправедливые замечания и нападки в адрес жены и детей. Обвиняя Софью в жестокости за то, что она хотела нанять кормилицу (она родила ему 13 детей), Толстой при этом оправдывал жену Черткова, нанявшую кормилицу, и даже изрядно постарался, чтобы помочь ей найти такую кормилицу. Жалуясь Черткову на то, что из-за меркантильности Софьи он превратился в пленника, Толстой при этом ни разу не упомянул о трех поместьях Черткова и его любви к дорогим вещам.

Но почему такой человек как Толстой попал под чары Черткова — до сих пор остается загадкой. А может, они были любовниками? Как замечает автор, их «любовно-дружеская переписка. . . дает основание предполагать, что у них были гомосексуальны отношения», да и Софья была убеждена, что их связывает физическая близость. Не отрицая такую возможность, автор находит самое разумное объяснение всем недостаткам характера Толстого. Однажды он признался Софье, что внутри него живет «слабый человек», любящий лесть и внимание, которыми Чертков щедро одаривал его, хотя писатель и знал, что все это фальшь. «Наверное, это потому, что ты чересчур меня хвалишь, — писал в 1910 году Толстой Черткову, размышляя о том, почему он плакал, читая его последнее письмо, — но надеюсь, что это оттого, что я очень тебя люблю».

Толстой и Чертков.

От П.А.Буланже-1911г.

-- "Непорядочный" друг, оказавший "неумное" влияние -- так определил В. Г. Черткова Л. Л. Толстой.
А сам Лев Николаевич 1 мая 1910 года, когда я провожал его в Кочеты, к Т. Л. Сухотиной, сказал мне о Черткове:
-- Бог дал мне высшее счастье, -- он дал мне такого друга, как Чертков.
И вот об этой-то трогательной, удивительной дружбе Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова, -- дружбе, продолжавшейся около 27 лет, мне и хотелось бы рассказать русскому обществу.
Последний год моей жизни я прожил вблизи Ясной Поляны, имея возможность наблюдать отношения Л. Н. Толстого к Черткову, очень часто лично слышал отзывы Л. Н. о Черткове, и, к счастью, мне удалось воспользоваться такими "документами", которые, и помимо общих, ясных для всех соображений, с ясностью покажут весь вздор и недостойность пущенных в печать обвинений против Черткова.

В. Г. Чертков родился в аристократической, богатой семье и, получив домашнее воспитание, поступил на военную службу в конно-гвардейский полк.
Служба эта проходила, как вообще она проходит у золотой молодежи.
"Всем трем классическим порокам -- вину, картам и женщинам -- я предавался без удержу, живя, как в чаду, с редкими промежутками душевного отрезвления. В эти периоды внутреннего просветления я чувствовал отвращение к своему беспутному поведению и мучительно тяготился своим положением. Ища из него выхода, я напряженно задавался основными вопросами жизни и религии" 1). Русло, по которому потекли эти напряженные искания смысла жизни, нашло себе ход в Евангелии. Надо заметить, что мать и родственники В. Г. Черткова были люди религиозные, увлекавшиеся в то время учениями Редстока и Пашкова, но молодой Чертков не удовлетворялся этими учениями, а искал более рационального понимания Евангелия и был в этих исканиях совершенно одинок.

Во время своих дежурств в военных госпиталях молодой гвардейский офицер, после бессонных ночей, проведенных в кутежах, очутившись в строгой обстановке, среди больных и умирающих, отдавался чтению Евангелия. Свои досуги на дежурстве посвящал тому, что читал Евангелие тяжело больным и всегда при этом чувствовал, как между ним, полным жизни, молодым, жизнерадостным человеком и несчастным, иногда умирающим, возникала живая, трогательная связь, которой не было у него в кругу его обычных товарищей и друзей.
Характерная черта, отличавшая Черткова еще в ранней молодости, заключается в необыкновенной искренности, прямоте и последовательности. Здоровый, сильный, богато одаренный, с перспективами на блестящую карьеру, он ни на минуту не задумывался над тем, чтобы пожертвовать всей своей будущностью ради исполнения долга, как это диктовала ему совесть. И первое испытание в этом отношении ему пришлось перенести, когда ему было всего 22 года, во время своего дежурства в военном госпитале. Случайно он увидел, в каких тяжелых, мучительных условиях держали там "политического" чахоточного Подлевского. Не останавливаясь ни перед чем, не поддаваясь увещаниям и угрозам, он заступился за страдавшего.
Чтение Евангелия и напряженное искание "истинной жизни" привели молодого гвардейца к убеждению в несовместимости военной службы с исповеданием христианства, к которому он тянулся всей своей душой, и молодой Чертков решил выйти в отставку. Родители были, естественно, очень огорчены тем, что сын губит себя таким поступком, и отцу удалось уговорить сына не приводить пока, в исполнение своего намерения, а уехать в Англию в 11-месячный отпуск. Вернувшись из отпуска, В. Г. Чертков "протянул", по желанию отца, еще год на службе в конной гвардии, но после 1 марта 1881 г. бросил службу и уехал в имение отца, в Воронежскую губернию.
Ехал он в деревню с определенным настроением: сблизиться с "кормящим обеспеченные классы населением" и заняться той деятельностью, которая была бы в интересах этого населения. В деревне он принимает живейшее участие в земстве, строит школы, больницы, создает потребительские лавки, ссудо-сберегательные товарищества для крестьян и т. п. и с головой уходит в интересы простого народа.
Эта внешняя деятельность не мешала совершаться той внутренней работе, которая все больше и больше занимала Черткова. Главный вопрос, который мучил его, это -- то значение, которое должно иметь в нашей жизни христианское учение и, в частности, как одно из главных следствий этого, отношение к военной службе христианина и вытекающие из этого отношения последствия. Чертков был почти одинок в этой своей душевной работе, если не считать художника Крамского и морского офицера П. И. Бирюкова, которые отчасти поддерживали его в этом периоде искания.
Изредка Чертков наезжал из деревни в Петербург к родителям, и вот во время этих наездов он не раз слышал, что известный романист Л. Н. Толстой тоже мучится душевными сомненьями и религиозными вопросами в том же направлении. Эти слухи побудили Черткова лично познакомиться с Л. Н. Толстым, что он и сделал в конце 1883 года, проездом через Москву. Первый вопрос, который задал Чертков Л. Н-чу, был вопрос о христианстве и военной службе. Это был теперь пробный камень при общении Черткова с людьми. Вместо ответа на вопрос, Л. Н. стал читать из рукописи, которую он только что кончил перед тем. Рукопись эта была: "В чем моя вера".
Чертков радостно слушал чтение, поняв, что, наконец-то, он не один в своих душевных исканиях и сомнениях.
Если был взволнован и счастлив Чертков, то был рад и Л. Н. Толстой, найдя в Черткове почти первого единомышленника, строго и серьезно относившегося к жизни, твердого и сильного человека, готового итти на все, лишь бы двигаться вперед, в направлении "истинной жизни". И между обоими сразу же установилась тесная духовная связь, которая только росла, и крепла с течением времени.

Насколько Льву Николаевичу был ценен и полезен его новый друг Чертков, и какую он находил в нем поддержку и утешение, -- вскоре же показали события. Л. Н. все время искал случая, как отслужить огромному русскому трудовому народу за ту долголетнюю его службу "по прокормлению и поддержанию нетрудящегося класса людей", к которому причислял он и себя. Л. Н. был удивительный художник, но и этот его дар был доступен только избранным, только сливкам общества, не доходя до трудовых масс. Чертков, живя в деревне, тоже отлично видел, что приобретения нашей культуры, науки, искусства не доходят в глубь деревни, а остаются где-то далеко от нее. Народ жаждет книги, народ тратит деньги на книгу и на картину, но покупает специально создаваемую для него "лубочную" литературу, нисколько не отвечающую тем запросам, которые он к ней предъявляет. Наша интеллигенция прекрасно это сознавала, но сделать почти ничего не могла.
Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков принимаются за дело создания народной литературы и за то, чтобы литература эта доходила до народа. Л. Н. пишет ряд своих удивительных народных рассказов: "Чем люди живы", "Где любовь, там и Бог", "Свечка" и т. д., а Чертков организует издательское дело. Он приглашает сотрудников, пересматривает изданные уже книжки, отмечая те, которые считает желательными распространить в народе, деятельно списывается с известными писателями и художниками, поддерживает и ободряет начинающих писать, в особенности вышедших из народа, наконец, очень удачно сходится с одним издателем и чрезвычайно умелым организатором распространения народных книг и народной литературы в широких слоях народа, -- и через год-два в России совершился тот переворот, о котором только мечтали лучшие люди: хорошая книга и картина пошли в народ и достигли его.
Здесь не место подробно распространяться о значении того, что сделал В. Г. Чертков в деле народной литературы; достаточно указать на то, что теперь в России есть народная литература, что народ наш знает своих великих писателей и художников. Теперь существуют десятки издательств, делающих это дело. Но любопытно отметить одно: как коротка память у представителей нашей интеллигенции. В прошлом году исполнилось 25 лет со времени основания Чертковым "Посредника", -- той издательской фирмы, которая впервые ввела в народ много миллионов хороших дешевых книг и картин. В прошлом же году был съезд писателей в Петербурге, и, насколько мне помнится, писатели не вспомнили на своем съезде Черткова, первого человека, доставившего русским писателям возможность быть доступными для своего народа. Правда, Чертков скромно скрылся за ширмой "Посредника", но всему интеллигентному обществу хорошо известно, что он создал и провел это огромной исторической важности дело.
3а этой издательской работой Чертков особенно сблизился с двумя писателями: В. М. Гаршиным и А. И. Эртелем, с которыми он был связан сердечной дружбой до самой их смерти.
Но, разумеется, деятельность по издательству, главным образом, была все-таки деятельностью внешней, требовавшей много труда и отвлекавшей от сложной духовной работы, которая, не переставая, совершала свое дело в душе. Вопросы религиозные, которыми был занят Л. Н. Толстой, привлекали к нему все больше и больше внимания, и Л. Н., получая письма, принимая лиц, сочувственно и единомышленно относившихся к этой его новой деятельности, радовался тому, что таких людей становится все больше и больше, и увлекал в общение с этими новыми людьми своего друга В. Г. Черткова. Помимо личных свиданий, между ними установилась постоянная переписка. Лев Николаевич делился с Чертковым своими планами, присылал ему на предварительное прочтение свои писания, требуя от него критики, советов. И Чертков искренно и строго высказывал свои суждения, веря, что дело, делаемое Л. Н. Толстым, -- дело Божие, дело общее, в которое надо вкладывать всю душу, чтобы оно лучше отвечало своему назначению.
Может показаться странным, что Л. Н. искал критики у Черткова и всегда внимательно и с благодарностью ее принимал. Но все те, кто сходился с Л. Н., очень хорошо знают, как строго относился Л. Н. к своим произведениям, как дорого он ценил добросовестную критику людей. Но обыкновенно или эта критика исходила от тех людей, которым были совершенно чужды основы жизнепонимания Л. Н., или же перед Л. Н. находились люди, столь благоговейно относившиеся к нему, что не решались критиковать. И в этом духовном одиночестве Л. Н. находил поддержку у своего друга -- В. Г. Черткова.
К этому времени относится и знакомство Черткова с сектантами. Чертков входит с ними в близкое общение, собирает материалы об их жизни и готовить большую книгу для того, чтобы осветить жизнь сектантов, предъявить эту книгу правительству и обществу и добиться облегчения участи сектантов, как это было сделано им несколько позже по другому случаю. Но, к несчастью, этому не суждено было сбыться, так как во время произведенного у него обыска все материалы были отобраны.
Вслед за этим начинаются отказы от воинской повинности по религиозным побуждениям. Эти отказы заставляют Черткова заняться помощью и облегчением участи молодых людей, которым предстояли тяжелые испытания за их отказ. Благодаря своим связям, ему удавалось видеться с этими лицами в дисциплинарных батальонах, тюрьмах, оп передавал им письма, ободрял их, утешал, собирал всевозможные данные о жизни этих людей, содействовал всячески лицам, описывавшим эту их жизнь, и т. д.
Все эти хлопоты и волнения отвлекали его от издательской деятельности, которая, под его руководством, шла все-таки при содействии его друзей. Но цензурный условия заставляют его уйти от созданного им дела, и в 1895 году он оставляет эту деятельность, совершенно поглощенный новым движением среди духоборов.
После разорения и расселения духоборов по пустынным гористым местам Кавказа, где их ждала гибель, Чертков стал широко распространять в обществе и среди высших правительственных лиц составленное им, совместно с друзьями, воззвание "Помогите!" Около того же времени он написал свою статью "Напрасная жестокость", посредством которой он надеялся повлиять на высшие правительственные сферы в смысле облегчения участи как духоборов, так и вообще всех, отказывающихся от исполнения воинской повинности по религиозным убеждениям. Эту записку свою Чертков доставил покойному государю Александру III, которому она была прочтена. На государя записка произвела благоприятное впечатление, следствием чего была замена заключения в дисциплинарные батальоны ссылкой в Якутскую область на определенный срок. Но с наступлением русско-японской войны мера эта была снова отменена. Никто до сих пор еще не подумал ее восстановить, и люди, продолжающее отказываться от отбывания воинской повинности по религиозным убеждениям, снова предоставлены "напрасной жестокости" дисциплинарных батальонов и одиночного тюремного заключения.
Л. Н. Толстой не только следил с живейшим интересом за деятельностью своего друга, но эта деятельность еще теснее сближала его с ним, так как интересы их в этом отношении совершенно совпадали. Оба делали одно и то же дело.
Однако деятельности Черткова в этом направлении был положен предел. После обыска, во время которого у него был отобран дальнейший материал по сектантскому движению, он был выслан в 1897 г. за границу на неопределенный срок".

С этих пор Чертков переселяется в Англию и почти в течение 10 лет посвящает себя деятельности распространения писаний Л. Н. Толстого. В первые два года жизни за границей от этой деятельности его сначала отвлекали хлопоты по устройству переселения духоборов за границу. Черткову удалось заинтересовать английских квакеров в судьбе единомышленных им русских духоборов (и те и другие не признавали возможным, по религиозным убеждениям, служить в войсках), и квакеры собрали достаточные средства для того, чтобы перевезти часть духоборов сначала на остров Кипр, а когда поселение там было признано неудобным, то вошли в соглашение с канадским правительством и перевезли их в Канаду.
И здесь снова приходится подчеркнуть, что около 7.000 томившихся по ссылкам людей, благодаря железной энергии, настойчивости и любви к ним Черткова, были, наконец, поселены в Канаде и теперь составляют там одну из богатых колоний, почти ни в чем не стесняемые канадским правительством. Л. Н. старается всячески помочь Черткову в его деятельности или, вернее, в их общей деятельности, пишет статьи, предисловии к разным изданиям Черткова, доставляет ему материалы о сектантском движении в России и, наконец, кончив свой роман "Воскресение", продает право первого пользования его Марксу в "Ниве" и вырученные деньги отдает Черткову на помощь духоборам.
Будучи еще в России, Чертков тщательно собирал все писания Л. Н., и так как эти писания, по тогдашним цензурным условиям, немыслимо было издавать в России, он обдумывал план издания их за границей. Еще до переселения за границу Черткова некоторые из запрещенных в России произведений Л. Н. были изданы в Женеве у Эльпидина, но издания эти были, к сожалению, с большими ошибками. Поселившись около Лондона в деревне, Чертков устраивает русскую типографию и приступает к тщательному изданию сочинений Л. Н.
К этому времени выяснилось и другое обстоятельство, которое было крайне тяжело для людей, любивших Л. Н. Сочинения его последнего периода часто подхватывались людьми, желавшими первыми перевести их на иностранные языки. Люди эти, торопясь сделать перевод, делали его крайне несовершенно, часто совершенно искажали смысл писаний Л. Н. и передавали произведения его иностранцам в превратном виде. Чертков, с присущей ему энергией и настойчивостью, берется за то, чтобы наладить и это дело. Он условливается с Л. Н., чтобы тот не обнародовал своих произведений до тех пор, пока они не появятся в переводах на главные европейские языки, избирает вполне надежных переводчиков и издателей и с тех пор каждое написанное Л. Н. произведение стало появляться одновременно на русском языке в типографии Черткова, в Англии, и на главных европейских языках во всех странах.
Произведения Л. Н. с этого времени являются доступными для всех и на всех новых европейских языках. На всех своих изданиях Чертков ставил надпись, что за книгой не сохранено авторских прав.
С 1897 г. Чертков начинает за границей издание повременных органов "Свободное Слово" и "Листки Свободного Слова". В своих повременных изданиях Чертков преследует три задачи: дает писания Л. Н. Толстого последнего периода, и сведения как о деятельности Толстого, так и единомышленных с ним людей. Посвящает отдел сектантскому движению и преследованиям сектантов.
Вместе с тем Чертков организует в Англии дешевые издания произведений Л. Н. Толстого на английском языке. Эти издания находят огромное распространение среди английских рабочих и вообще бедного люда, и взгляды Л. Н. Толстого находят более широкое распространение в Англии и Америке, чем у нас в России. Кроме того, Чертков время от времени выступает на общественных собраниях англичан с изложением взглядов Толстого и вскоре уже пользуется широкой известностью, доброжелательством и авторитетом у англичан, как друг Толстого.
На ряду с повременными изданиями, Чертков выпускает целый ряд книг: издает записки австрийского военного врача Шкарвана, отказавшегося от военной службы, прекрасную биографию Дрожжина, умершего в воронежском дисциплинарном баталионе, не говоря о том, что постепенно из года в год публикует запрещенные в России большие сочинения Л. Н.
Нечего и говорить о том, кал ценил Л. Н. такую деятельность Черткова.
В виду того, что много мыслей и ценных рассуждений по разным вопросам Л. Н. высказывал в своей обширной переписке с разными лицами, а письма эти было бы крайне трудно собрать впоследствии, Чертков организовал, совместно с Л. Н., возможность передачи в его архив копий всех писем Л. Н., а также доставку ему копий дневников и записок Л. Н. Так что с отъездом за границу у Черткова, при постоянном содействии Л. Н., образуется единственный полный архив всего написанного Львом Николаевичем. К этому архиву приходится обращаться всем за верными списками писаний Л. Н.

После того как явилась возможность возвратиться в Россию, Чертков, для удобства сообщения с Л. Н., покупает в трех верстах от Ясной Поляны несколько десятин земли и поселяется тут. Л. Н. был занят в это время своей капитальной работой над "Кругом чтения". Трудно представить себе, какого гигантского труда стоила эта работа. И в этом случае Чертков оказал Л. Н. незаменимые услуги. Благодаря имевшемуся у него огромному архиву писаний Л. Н., Чертков группировал мысли Л. Н. по разным вопросам и чрезвычайно облегчал этим труд Л. Н.
Но недолго пришлось Черткову жить в сообществе с Л. Н. Чертков был, как известно, выслан из пределов Тульской губернии, "в виду вредного влияния на окружающее население". Чертков поселился в Московской губернии и с тех пор виделся с Л. Н. или у себя, или же в имении дочери Толстого Т. Л. Сухотиной, на границе Орловской губернии.
Л. Н. в последние годы все чаще и чаще возвращался к вопросу, мучившему его всю жизнь, о том, чтобы сделать свои писания достоянием всех людей. Он советовался со многими о том, как это сделать, и, наконец, остановился на мысли о завещании. Напрасно думают о том, что Л. Н. держал этот вопрос в строгой тайне. Намерения его были известны некоторым друзьям и детям. Правда только, то, что Л. Н. не делал этого вопроса гласным в своем семейном кругу. Правда и то, что Л. Н--ча мучил иногда вопрос о том, что он сделал завещание тайным от семьи, как бы оберегая этим свой покой. Но когда он обсудил этот вопрос и понял, что делать тайну необходимо было не для его спокойствия, а для спокойствия той, в пользу которой было сделано завещание, он уж больше не возвращался к этому вопросу. Любопытно отметить здесь одну особенность. Первоначально Л. Н. предполагал сделать общим достоянием свои сочинения, написанные только после 1881 г. В этом смысле он писал и говорил Черткову. Совершенно независимо, и к удивлению Черткова и друзей, он сделал завещание в еще более радикальном смысле.

Дружба Л. Н. и Черткова была дружбой двух людей, стремившихся к одному идеалу, чутко прислушивавшихся один к другому, глубоко уважавших духовную работу другого и, разумеется, в виду этого, не считавших возможным вмешиваться в жизнь и поступки один другого. Это так понятно. Дико говорить о том, чтобы Чертков мог вмешиваться и влиять на жизнь Толстого; это было бы не только умалением величия памяти Толстого, но и совершенно базарным, грубым отношением к 30-летней дружбе этих двух людей, молитвенно стремившихся к Богу.
Приведу здесь выдержки из письма Черткова к Досеву за девять дней до ухода Л. Н. из Ясной Поляны. Досев писал Черткову, что ему непонятно, как Л. Н. продолжает оставаться жить в мучительных для него и во всех отношениях неблагоприятных условиях жизни Ясной Поляны. Что такая жизнь "затушевывает в глазах людей все значение и смысл его слов и мыслей..."
Таких писем и Л. Н. получал очень много.
К сожалению, я не могу принести здесь целиком всего ответа Черткова, но вот некоторые выдержки из этого письма:
"Если он (Л. Н. Толстой) до сих пор еще этого не сделал (т. е. не ушел из Ясной Поляны), то... поверь мне, -- единственно потому, что он недостаточно еще уверен в том, что ему, действительно, следует уйти, что воля Божия в том, чтобы он ушел. Ему лично настолько было бы приятнее, покойнее и во всех отношениях удобнее, если бы он ушел, что он боится поступить эгоистично, сделать то, что ему самому легче, и отказаться, из малодушия, от несения того испытания, которое ему назначено.
"Очевидно, что если он не делает этого, то никак не из слабости или малодушия, не из эгоизма, а, напротив того, из чувства долга, из жертвы своими предпочтениями, своим личным счастьем, ради исполнения того, что он для себя считает высшей волей.
"В июле 1908 года Л. Н. переживал один из тех мучительных душевных кризисов, которые у него почти всегда оканчивались серьезной болезнью. Так было и в этот раз: он тотчас после этого заболел и некоторое время находился почти при смерти.
"Приведу несколько выдержек из его дневника, записанных им в дни, предшествовавшие болезни:
-- "Если бы я слышал про себя со стороны, -- про человека, живущего в роскоши, отбивающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог и исповедующего и проповедующего христианство, и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, -- я бы не усомнился назвать его мерзавцем! А это-то самое и нужно мне, чтобы мне освободиться от славы людской и жить для души...
-- ..."Все так же мучительно. Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду, -- стыд и страдание...
-- ..."Одно все мучительнее и мучительнее: неправда безумной роскоши среди недолжной нищеты, нужды, среди которой я живу. Все делается хуже и хуже, тяжелее и тяжелее. Не могу забыть, не видеть...
-- ..."Приходили в голову сомнения, хорошо ли я делаю, что молчу, и даже не лучше ли было бы мне уйти, скрыться... Не делаю этого преимущественно потому, что это для себя, для того, чтобы избавиться от отравленной со всех сторон жизни. А я верю, что это-то перенесение этой жизни и нужно мне...
-- ..."Я не могу далее переносить этого, не могу и должен освободиться от этого мучительного положения. Нельзя так жить. Я, по крайней мере, не могу так жить, не могу и не буду...
-- ..."Помоги мне, Господи. Опять хочется уйти. И не решаюсь. Но и не отказываюсь. Главное: для себя ли я сделаю, если уйду? То, что я не для себя делаю, оставаясь, это я знаю"...
"Мы можем предположить, что на месте Л. Н. мы поступили бы иначе, хотя нам трудно сказать, сделали ли бы мы, поступая иначе, лучше или хуже, чем он. Мы можем не понимать всего, что твориться в его душе, а потому можем недоумевать перед некоторыми его поступками. Но я, по крайней мере, не могу не относиться с величайшим уважением к тем чистым, самоотверженным побуждениям, которые им руководят; не могу не чувствовать к нему полного доверия в том смысле, что если человек, жертвуя всеми своими личными потребностями и удовольствиями и несмотря ни на какие свои страдания и лишения, неуклонно старается исполнять требования своей совести, то он делает все, что можно ожидать от человеческого существа, и никто не имеет ни права его осуждать, ни надобности беспокоиться за него.
"И как бы Л. Н. дальше ни поступил, -- останется ли он до конца в теперешних условиях, или же найдет когда-нибудь нужным выйти из них, -- я уверен в одном: что в этом деле он поступит только так, как велит ему совесть, -- а потому поступит правильно".
Это письмо было написано за полторы недели до ухода Л. Н. из Ясной Поляны. Письмо это было известно Л. Н., и тот так отозвался о нем в письме к Черткову: "Письмо ваше Досеву, кроме всего другого, мне было и есть очень полезно, уясняя и прошедшее и настоящее".
..."Дорого мне то духовное общение с вами, с той лучшей маленькой частью меня, которую вы одну видите и которая получает несвойственное ей значение без знания всей остальной, большой, гадкой части меня. Спасибо и за то, что вы признаете существование ее. Такое знание и прощение дороже всего для твердого дружеского общения".
И каким утешением, какой поддержкой для Л. Н. был в последний период жизни Чертков, можно видеть из следующих отрывков из писем Л. Н. к Черткову, написанных в октябре 1910 г.:
..."Нынче в первый раз почувствовал с особенной ясностью -- до грусти, -- как мне недостает вас. Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно (делиться), зная, что я вполне понят, как с вами... Саша сказала вам про мой план, который иногда, в слабые минуты, обдумываю (Речь идет об уходе из Ясной Поляны). Сделайте, чтобы слова Саши об этом и мое теперь о них упоминание было бы comme non avenu... Если что-нибудь предприму, то, разумеется, извещу вас. Даже, может быть, потребую от вас помощи".
..."А вы также открывайте мне свою душу. Не хочу говорить вам: прощайте, потому что знаю, что вы не хотите даже видеть того, за что бы надо было меня прощать, а говорю всегда одно, что чувствую благодарность за вашу любовь"...
Наконец 2 ноября, когда Л. Н. лежал больной в Астапове, он попросил телеграммой вызвать к себе Черткова, и хотя обстоятельства складывались так, что Л. Н. не мог видеться с своим другом в последнее время в Ясной Поляне, он провел с ним последние дни своей жизни.

180 лет назад родился человек, которого одни считали гениальным писателем и совестью земли Русской, другие - матерым человечищем, рядом с которым некого поставить в Европе, третьи - великаном, колеблющим трон Николая 11 и его династии. Но были и другие, те которые называли Льва Николаевича не иначе, как антихристом и исчадием ада, зверем, врагом царя и отечества, а также опаснейшим антиправительственным злоумышленником.

Этот трехголовый змий, имя которому церковь, жена и жандармерия, не давал покоя Великому старцу всю его долгую жизнь, и, в конце концов, своего добился, предав его анафеме, выгнав из дома и окружив доносчиками и филерами. О том, как это было, и как до последнего вздоха Лев Николаевич сражался с этим змием сегодня наш рассказ.

ВОЙНА В ЯСНОПОЛЯНСКОМ ДОМЕ

Как ни грустно об этом говорить, но эта печальная история началась из-за денег. Причем, не из-за тех, которые есть, но их трудно поделить, а из-за тех, которые, возможно, потекут рекой после смерти Великого старца - именно так вся Россия называла выдающегося писателя и совесть земли Русской графа Толстого. Самое удивительное, и благородное семейство во главе с его женой Софьей Андреевной, и его ближайшие друзья, не стесняясь, обсуждали этот вопрос в присутствии самого Льва Николаевича. Со временем, эти, с позволения сказать, обсуждения приобрели такой скандально-позорный характер, что дочь Александра перестала разговаривать с матерью, а потом вообще съехала из Ясной Поляны, а его ближайший друг Владимир Чертков называл графиню погибшим существом, потерявшим человеческий облик, которое всю жизни занимается убийство мужа.

Формально речь шла о том, в чьих руках после смерти Льва Николаевича окажется право собственности на его произведения. И хотя сам Толстой еще в 1892 году отказался от права собственности на все свои сочинения, написанные после 1881 года, а это означало, что весь его гонорар шел на покрытие издательских расходов, что, в свою очередь, позволяло продавать его брошюры - именно брошюры, а не книги - не более чем по две копейке, оба враждующих лагеря, не пренебрегая никакими средствами, сражались не на жизнь, а на смерть за право обладания его рукописями и, что особенно важно, неизданными дневниками.

С дневников-то все и началось. Все знали, что в них есть такие откровенные и нелицеприятные высказывания не только о родственниках, но также о друзьях и поклонниках, что после их публикации, если так можно выразиться, мало никому не покажется. А когда стало известно, что в соответствии с неписаным договором, эти дневники хранятся у Черткова, который, конечно же, даст им ход и позволит напечатать, в Ясной Поляне объявили ему войну. И это несмотря на то, что Великий старец считал его своим «одноцентренным», то есть равноправным другом, отвергнувшим соблазны светской жизни и посвятившим ему свою жизнь. А вот Софья Андреевна думала иначе, и называла Черткова не иначе, как злым гением их дома.

Так кто же он такой, этот Владимир Чертков, сыгравший столь огромную роль в последних тридцати годах жизни Льва Николаевича Толстого? Происхождения Владимир Григорьевич был самого, что ни на есть, благородного. По материнской линии он потомок декабристов Чернышевых, а по отцовской - из аристократов, близких к царскому двору. О богатстве рода Чертковых ходили легенды: у них были десятки имений и тысячи крепостных. Одним из крепостных Чертковых, между прочим, был дед Антона Павловича Чехова.

Так случилось, что в ранней юности, во время охоты в воронежских степях, Володю хватил солнечный удар, да такой сильный, что он едва пришел в себя. А врачи, обследовав юношу, строго-настрого запретили ему усиленные умственные занятия. С мечтой об университете пришлось расстаться, зато кавалергарды охотно приняли молодого аристократа в свои ряды. Но скачки, кутежи и скандальные пирушки быстро ему надоели. Все чаще юного подпоручика можно было встретить не в бальном зале или ресторане, а в Чертковской библиотеке, той самой, которую основал его родственник, археолог и историк Александр Дмитриевич Чертков.

Мало кто знал, что Владимир вырос в обстановке острых религиозных дискуссий: побывав в Англии и познакомившись с учением лорда Редстока, в Россию его мать вернулась убежденной евангелисткой и стала одной из создательниц русской организации евангелистов. А так как и отец, и все остальные родственники были православными христианами, домашние дискуссии часто перерастали в яростные споры, а споры в скандалы.

Наслушавшись всего этого, Владимир все чаще стал задавать себе вопрос: «В чем моя вера?» И надо же так случиться, что именно в это время таким же вопросом стал задаваться Лев Толстой. Чертков об этом, конечно же, не знал, он шел своим путем. Для начала Владимир оставил военную службу и почти на целый год уехал в Англию. По возвращении он решил стать, как тогда говорили, прогрессивным помещиком, и в своем родовом имении основал ремесленную школу: он считал, что, освоив несложные ремесла, крестьяне бросят пить, станут более развитыми и - тут он употреблял никому не понятное заграничное слово, коммуникабельными. Не тут-то было! Русского мужика заграничными штучками не возьмешь: заниматься резьбой по дереву, чеканкой или гончарным делом в свободное от пахоты время он не станет, а пойдет в кабак, напьется и набьет морду соседу.

Разочаровавшись в делах просветительских, Чертков с удвоенной силой ударился в изучение глубинных основ религии. В 1883 году он обратился с пространным письмом к Толстому, и попал, если так можно выразиться, на свежевспаханную почву: как раз в это время Лев Николаевич работал над рукописью, которая называлась «В чем моя вера?» Через некоторое время они встретились и больше не расставались: никто не понимал Толстого так, как Чертков, никто не разделял его взглядов так преданно и безоглядно, как Чертков, поэтому никто, кроме Черткова, не мог стать его «одноцентренным» другом. По сути дела, Владимир Чертков стал первым истинным толстовцем, а впоследствии бесспорным и общепризнанным руководителем того общероссийского движения, которое получило название толстовства.

Самое удивительное, первое время и Софья Андреевна была в полном восторге от Черткова. Они познакомились в Петербурге, и своих письмах мужу она так и писала: «Чертков мне очень понравился. Он такой простой, приветливый и, кажется, веселый». А несколько позже, когда он появился в Ясной Поляне, то произвел там самый настоящий фурор. Толстой не удержался и отметил это в одном из писем: «Чертков мне очень помог в семье. Он имел влияние на весь наш женский персонал. И, может быть, это влияние оставит следы. Меня же он раззадорил писать для народа - тем бездна, не знаю, что выбирать».

Но как только Чертков создал народное издательство «Посредник» и стал там печатать так называемые народные рассказы Толстого, идиллии пришел конец. Как так, раньше об этом и речи не было?! Все, что выходило из-под пера Толстого автоматически становилось собственностью Софьи Андреевны! Она, и только она определяла, в каком издательстве печатать то или иное произведение, и какой за это запрашивать гонорар. А тут, нет, вы только представьте, в «Посреднике» великому Толстому, рукописи которого с руками оторвет любой издатель, не платят ни копейки!

Скандал вышел страшенный! «Ты зверь! - кричала в лицо мужу Софья Андреевна. А потом, накинув на рубашку халат, выскочила на улицу. Дело было зимой, да не в имении, а в Москве, где масса народу, и все графиню знают, а она, наплевав на приличия, бегала по улице, понося последними словами непутевого мужа. «Уеду! - заходилась она в истошном вопле. - Уеду, куда глаза глядят, лишь бы, тебя, зверя, не видеть!»

Никуда она, конечно же, не уехала, а вот простудилась сильно. «Кликуша! - прячась по углам, шепталась прислуга. - Больной притворяется. И как ее граф терпит?! В деревне такую бы враз вылечили. Как? А вожжами! Ничто так не лечит полоумных баб, как хорошая порка!»

А тут еще масла в огонь подлил старший сын Сергей, который стал на сторону матери. Тогда-то в тайном дневнике Льва Николаевича появилось полная горечи запись: «Сереже я сказал, что тяжесть хозяйства должны везти все, а не отвиливать, говоря, что, мол, повезу тогда, когда повезут другие. И тут он заметил, что первым не везу я. Это оскорбило меня больно. Такой же он, как мать, злой и не чувствующий. Очень больно было. Хотелось сейчас же уйти…И в самом деле, на что я им нужен. На что все мои мучения?»

Но, поразмыслив, Лев Николаевич никуда не ушел. Да и куда идти? В конце концов, он в своем доме, в своем родом поместье, и с какой стати его надо покидать?! А вот на компромисс он пошел и выдал Софье Андреевне полную доверенность, включающую в себя исключительное право на издание своих сочинений, написанных до 1881 года, и, само собой, на получение доходов от этих изданий.

Как ни странно, обстановка в доме от этого лучше не стала. В июне 1884 года в его дневнике появляется еще одна горькая запись. «Сегодня косил, потом купался. Вернулся бодрый, веселый, и вдруг со стороны жены начались бессмысленные упреки. Я ничего не ответил, но мне стало ужасно тяжело. Я ушел, и хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу. Ночью родилась дочка - Александра. Казалось бы, живи и радуйся, а радости и счастья нет».

Проходит три недели и появляется еще более грустная запись.«От тоски не спал до 5-го часа. Разрыв с женою уже нельзя сказать, что больше, но полный».

Продолжение следует

Павел Александрович Буланже Толстой и Чертков Date: 2 августа 2009 Изд: П. А. Буланже " Толстой и Чертков ", М., Тип. И. Д. Сытина, 1911 OCR: Адаменко Виталий ([email protected])

Толстой и Чертков .

В. Г. Чертков. Знакомство

О том, как появился в доме Толстого Е. Г. Чертков, Павел Бирюков в биографии Толстого рассказывает обстоятельно, но со слов Черткова.

В словах, которые мы приведем, обращает на себя внимание их спокойное высокомерие. Чертков настаивает на самостоятельности своего духовного развития, на первоначальной своей независимости от проповеди Толстого. Думаю, что он прав и что Толстого и Черткова нельзя смешивать.

Павел Бирюков пришел ко Льву Николаевичу как к автору «Анны Карениной» и «Войны и мира». Чертков захотел прийти в дом Толстого как религиозный реформатор, заключающий блок с другим реформатором.

«Не только духовное мое рождение, но и главный перелом в моей внешней жизни произошли до моего знакомства со Л. Н-чем или какими-либо из его религиозных писаний. В 1879 году я решил оставить военную службу, но по желанию отца взял 11-ти месячный отпуск, который провел в Англии. Потом 80-й год, опять по настоянию отца, я еще провел на службе в конной гвардии и как раз после 1 марта уехал в имение родителей в Воронежскую губернию для сближения с кормящим нас крестьянским населением и деятельности в его интересах. Там я прожил подряд несколько лет, изредка навещая родителей в Петербурге. И вот во время этих поездок я стал все чаще и чаще слышать от встречаемых мною собеседников, что Толстой, автор „Войны и мира“, стал исповедовать точь-в-точь такие же взгляды, какие высказываю я. Это, разумеется, возбудило во мне потребность лично познакомиться с ним, что я и сделал проездом через Москву в конце 1883 года…

Когда я ему поставил свой обычный вопрос и он в ответ стал мне читать из лежащей на его столе рукописи «В чем моя вера?» категорическое отрицание военной службы с христианской точки зрения, то я почувствовал такую радость от сознания того, что период моего духовного одиночества наконец прекратился, что, погруженный в свои собственные размышления, я не мог следить за дальнейшими отрывками, которые он мне читал, и очнулся только тогда, когда, дочитав

последние строки своей книги, он особенно отчетливо произнес слова подписи: «Лев Толстой».

Насколько мне известно, он также нашел во мне первого своего единомышленника. Понятно, что при этих условиях сразу завязавшаяся между нами тесная духовная связь должна была иметь совсем особенное для нас обоих значение: для него – в смысле оценки и поддержки в нем со стороны другого того, что он сознавал в себе наилучшего и высшего, а для меня – еще и в том отношении, что я в нем обрел ничем не заменимую помощь в моем дальнейшем внутреннем развитии».

Чертков подчеркивает, что он пришел к Толстому «…проездом через Москву». Он заявляет даже, что узнал о новых взглядах Толстого от собеседников, которые удивлялись главным образом тому, что Толстой «…высказывает точно такие же взгляды», самостоятельно до них дойдя.

Конногвардеец не отличался скромностью; предшественников своих он не признает.

В. Г. Чертков стал руководителем того, что получило название толстовства.

Берем из 85-го тома Юбилейного собрания сведения о Владимире Григорьевиче Черткове, считая, что они им самим проверены. (Письма Толстого к Черткову выделены были самим Чертковым в отдельные тома.)

Родители Черткова принадлежали к высшему кругу петербургского аристократического общества, соприкасавшегося с царским двором. Один из представителей рода, Александр Дмитриевич Чертков, был археологом, историком и создателем чертковской библиотеки, на основе которой потом было начато издание «Русского архива». Мать Черткова происходила из семьи декабристов Чернышевых. В семейной жизни она была несчастлива; за границей познакомилась с последователями лорда Редстока, основателя евангелистского учения, и на всю жизнь сделалась строгой евангелисткой. Во время приезда Редстока в Петербург она познакомила с ним мужа своей сестры В. А. Пашкова, полковника кавалергардского полка, человека чрезвычайно высокого общественного положения. Пашков содействовал возникновению русской организации евангелистов, так называемых «пашковцев».

В. Г. Чертков вырос в атмосфере религиозных интересов, но, как рассказывается в 85-м томе Юбилейного издания, очевидно, по сведениям, полученным от самого Черткова, «…вследствие тяжелой болезни, явившейся результатом солнечного удара на охоте в воронежских степях, ему были строго запрещены усиленные умственные занятия. Тогда он поступил вольноопределяющимся в конногвардейский полк и вскоре был произведен в офицеры».

Возможности у Владимира Григорьевича были большие. Чертковы имели богатые имения, много крепостных; крепостным Чертковых был, между прочим, дед Антона Павловича Чехова.

В. Г. Чертков пытался организовать в полковом клубе чтения, но начальство этому препятствовало; он видел жестокость по отношению к больным в военных госпиталях, куда он попадал по обязательным дежурствам, как младший офицер. Чертков решил уйти с военной службы, что произошло в 1879 году по окончании войны с Турцией.

В. Г. Чертков одиннадцать месяцев провел в Англии. Потом он служил еще год, поехал в свое имение Лизиновку и в «своей слободе Лизиновке, имевшей до 6000 жителей, стал насаждать ремесла, основав там ремесленную школу… что давало крестьянам дополнительный заработок…».

С таким прошлым в 1883 году пришел аристократ и богач Чертков в декабре месяце к Толстому. До этого он написал Льву Николаевичу письмо о разных религиозных вопросах.

Ответ Льва Николаевича благожелателен, но ироничен.

«О воскресении мне не нравится. Чем больше это доказывают, тем больше сомнений. Да и доказательства, как, напр., правдивости свидетелей, которых не было, уже слишком плохи; но главное – зачем доказывать. Я верю, что когда я надену подштанники навыворот, то будет неприятность; и не могу отделаться от этой веры… Но доказывать истинность этой веры я никому не стану… Но ваша рекомендация прочесть о воскресении огорчила меня. Неужели вас интересует этот вопрос?»

Чертков написал матери о впечатлениях от первых свиданий с Толстым: «…В наших личных представлениях о боге мы, кажется, значительно расходимся».

Мне кажется, что утверждение Черткова о самостоятельности своего мышления и его представление о своем духовном росте как о чем-то параллельном с развитием мышления Толстого ошибочно.

Чертков был хорошим, благоразумным организатором, хорошим пропагандистом, хотя пропагандировал он не полностью то, что пропагандировал Толстой.

Лев Николаевич, обосновывая свое учение, все время в качестве примера приводил факты из жизни России. Его отрицательные характеристики существующего имели огромное пропагандистское значение. Толстой разоблачительно выступал против всего строя жизни: недаром в это время он увлекался Герценом и считал Герцена и самым талантливым русским писателем, и самым необходимым. Во время пребывания Черткова за границей Толстой все время советовал ему руководствоваться в издательской деятельности опытом Герцена. Герценовская разоблачительная сила ожила в Толстом, и толстовское слово, распространяющееся путем рукописным и путем привоза заграничных изданий, имело далеко не только значение проповеди обновленной религии, в отрицаниях сказалась вся сила толстовского художественного видения.

Проповедь Черткова религиозна. Если Толстой восходит к Герцену, то Чертков идеологически связан с полковником кавалергардского полка Пашковым. Вместе с Чертковым в жизнь Толстого вошел П. Бирюков. Он приведен к Толстому Чертковым.

Павел Иванович Бирюков стал одним из ближайших друзей Толстого – первым его биографом. Происходил он из семьи костромских дворян, обучался сперва в пажеском корпусе, потом в морском училище и морской академии. Разочаровался в военной службе, познакомившись с Чертковым, ушел с военной службы, служил одно время в главной физической обсерватории, потом вместе с Чертковым был руководителем издательства «Посредник». Работал с Толстым на голоде. В 1897 году был выслан, жил в Англии, потом в Швейцарии.

В семье Толстого звали его Пошей и очень любили.

Чертков и друг его Бирюков были толстовцами нового типа, которые стали рядом со старыми толстовцами, сменив выходцев из разгромленных народнических организаций. Сам Чертков считал себя первым толстовцем.

Что же привело Толстого к Черткову, почему он придавал работе и дружбе Владимира Григорьевича такое значение?

Чертков и Бирюков по происхождению и рождению были близки Толстому. Первое время к Черткову в семье Толстого относились хорошо, он не был «темным». Те люди, которых Толстой считал своими учителями, – Сютаев и Бондарев, – были людьми далекими.

Чертков занимался утверждением толстовства. В годы отчаяния его болезненная работоспособность, европейская отчетливость, отсутствие увлечений производили на Толстого впечатление, как бы подчиняли его. Чертков больше всего значил для Толстого в последнее пятилетие жизни.

Если говорить об отношениях Черткова с Софьей Андреевной, то нужно сказать, что первоначально они были со стороны Софьи Андреевны восторженные, и мы по ее письмам можем понять, как выглядел Чертков для обитателей дома Толстого.

Софья Андреевна приехала в 1885 году зимой в Петербург хлопотать о напечатании 12-го тома Полного собрания. Это была заря новой хозяйственной деятельности Софьи Андреевны. Она хлопотала по цензуре. У одной своей дальней родственницы, Екатерины Николаевны Шостак, в Институте для благородных девиц видела императрицу: «…я очень была взволнована, но не растерялась». Все это очень укрепило Софью Андреевну в ее собственных глазах.

В этот же приезд видела она Черткова: «Сегодня видела Черткова, он опять придет завтра вечером. Он мне очень тут понравился; такой простой, приветливый и, кажется, веселый».

Происходит почти что семейная идиллия.

В том же году в марте из Москвы Софья Андреевна пишет мужу, поехавшему в Крым с Урусовым: «Получила сегодня милейшее письмо от Черткова».

Через некоторое время осенью Чертков побывал в Ясной Поляне. Там он всем тоже очень понравился и как светский человек. Приняли его радушно. Приехал Чертков вместе с Бирюковым. В письме к князю Урусову Толстой пишет:

«Вчера уехал только Чертков с Бирюковым. Они приезжали на 3 дня… Он мне очень помог в семье. Он имел влияние на наш женский персонал. И, может быть, влияние это оставит следы. Меня же он раззадорил писать для народа – там бездна, не знаю, что выбирать». Об этом же он пишет несколько раз.

19 августа Толстой сообщает жене: «Чертков с Бирюковым остались нынче утром, до ночи… Я его просил поговорить с тобой о подписке и помочь через Сытина, все это знающего. Они очень милы, и, кажется, для всех не тяжелы – просты». 20 августа Лев Николаевич сообщает об успехе Черткова в доме: «Гости уехали. Чертков имел успех и влияние на девочек. Турнюры опять сняты, и разные хорошие планы».

Прибавлю еще одно: Чертков часто давал художественные советы Толстому, например, он советовал смягчить развязку рассказа «Свечка», выкинув гибель приказчика. Он позднее мягко и настойчиво рекомендовал переделать характеристику революционеров в «Воскресении», сделать ее более критической. Он был инициатором послесловия в «Крейцеровой сонате».

Чертков был не только организатором народного издательства «Посредник», он хотел создать вокруг Толстого что-то вроде организации. Одно время чертковцы думали даже о съезде толстовцев, но Толстой иронически сказал: «И меня выберете генералом и какие-нибудь кокарды сделаете?»

Очевидно, он иронизировал над Армией спасения, которая тогда процветала в Англии и Америке.

Не будем переносить на крутые плечи Черткова все блуждания Толстого, но в сухости «народных рассказов» и в запретности широкого творчества для Толстого Чертков виновен.

В художественных вещах Толстого было сложное сочетание мысли, то, что Лев Николаевич сам называл «лабиринтом сцеплений». Он исследовал жизнь, пробовал разные развязки и в результате приходил к долго существующим, человечески ценным решениям. Иногда Толстой унижал свой дар, пренебрегая им для того, чтобы говорить прямо и черство, как Чертков.

Для Черткова нужны прямые, черство сказанные слова.

Может быть, отчасти этим объясняется то, что, несмотря на отдельные удачи, толстовские «народные рассказы» не были приняты народом. Сам же Толстой в романе «Воскресение», в повести «Хаджи Мурат», выясняя жизнь, вернулся к «сочетанию звуков и формальных образов» и не только для «личного удовольствия».

Мы должны уважать волю Толстого, который так уважительно относился к Черткову, но для того, чтобы читать письма Черткова о несопротивлении, надо совершать насилие над собой.

Чертков в юбке У Льва Толстого была своя Ольга Ивинская – Владимир Чертков. Но поскольку Толстой за свою жизнь хорошо проборолся с дьяволом, у его последней привязанности не было ни круглых колен, ни улыбок, ни приятной полноты. По мере приближения принципала к смерти

(Знакомство) Через Джонни я познакомился с русским, живущим в Токио.Георгий Борисович содержит бар в районе Эбису. Я ел у него винегрет, цыпленка, икру, красную рыбу. Он научил меня наливать пиво в кружку из аппарата. Оказывается, чтобы было меньше пены, ее нужно под струей