И.А. Ильин «О сопротивлении злу силой
произведение И. А. Ильина, вышедшее на русском языке в Берлине в 1925. Последнее издание: Собр. соч., т. 5. M., 1995 (здесь же полемика вокруг книги). Книга посвящена проблеме активного противостояния злу и возможности нравственно и духовно оправданных средств сопротивления злу. Проблему сопротивления злу Ильин рассматривает как одну из трагических проблем нравственно-религиозного опыта человека на пути его духовного развития. Основной вопрос книги: может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, бороться со злом силой и мечом? Может ли человек, верящий в Бога и принимающий бремя жизни и свое место в мире, не бороться со злом силой?
Почти половина книги посвящена критике учения Л. Н. Толстого, в котором, по мнению Ильина, лежали идейные основы победного шествия революции в России. Ильин критиковал Толстого за примиренчество и попустительство злу, считал его духовный опыт ограниченным рассудочной моральностью. Философия непротивления, по мнению Ильина, коренилась в неправильном понимании Толстым природы зла и роли страданий: он отождествлял страдание и зло и, отвергая путь страдания, отвергал и цель страдания - духовное восхождение. Указывая вслед за Вл. Соловьевым на недостаточность духовно-душевных способов борьбы со злом, Ильин настаивал на том, что не всякая сила - зла и не всякое применение силы есть злодейство. Исследуя волевое воздействие на других и насилие, считал, что по отношению к насилию «заставление» является более широким понятием, родовьм. Насилие - это заставление, проистекающее из злой души и направленное на зло. Самым острым вопросом книги и полемики вокруг нее стал вопрос о допустимости смертной казни. Ильин подверг всестороннему анализу саму ситуацию физического пресечения, доказывая, что акт физического пресечения не становится актом насилия ни по целям, которые в нем преследуются, ни по способу воздействия на другого. Необходимость внешнего сопротивления злу возникает только при условии, что все остальные способы оказались бессильны. При этом недопустимость убийства Ильин, естественно, относил к числу нравственных аксиом. Ильин исходил из того, что нравственное совершенствование не является главной целью человеческой жизни. Исполнение воли Божьей может потребовать от человека принятия духовного компромисса, выражающегося в решении отступить от пути нравственного совершенствования, чтобы остановить злую волю в ее злых поступках. Сопротивляющийся злу, т. о., должен быть готов принять ответственность, вину за свой поступок или даже поплатиться собственной жизнью.
Полемика вокруг идей Ильина возникла еще до выхода в свет книги и продолжалась до 1950-х гг. В ней приняли участие видные русские философы, ученые, критики, публицисты. Но, как отметил наиболее известный исследователь творчества Ильина Н. П. Полторацкий, с самого начала полемика пошла по политической линии. Вследствие этого в основной своей части она «не дотягивала» до уровня книги, которая ее вызвала. С критикой Ильина выступили 3. Гиппиус. Вакар, И. П. Демидов, Е. Д. Кускова, Л. М. Добронравов, Д. С. Пасманник, Е. М. Кольцов, В. Чернов, Н. А. Бердяев, Ю. Айхенвальд и др. В поддержку идей Ильина высказались В. Даватц, митрополит Антоний, архиепископ Анастасий Иерусалимский, В. Арденский, П. Петропавлов, П. Б. Струве, А. Д. Билимович, Э. К. Кейхель и др. В полемику были вовлечены также В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский.
Отличное определение
Неполное определение ↓
О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ СИЛОЮ
одно из наиболее значительных произв. И. А. Ильина. Вышло в свет в 1925 г. в Берлине. Центральная тема книги - тема зла и средств его устранения, а также связанная с нею проблема нравственной оценки способов сопротивления злу. Рассмотрению этих вопросов предшествует острая критика концепции Толстого о непротивлении злу, категорически запрещающая человеку обращение к силе и принуждению. Приемлемое решение указанных вопросов Ильин усматривает в богословии и философии православия, исходящих из духа и буквы Евангелия, творений отцов церкви и рус. святителей прошлого. Применение принуждения и силы Ильиным хотя и не оправдывается, не освящается, не возводится в ранг добродетелей, но вместе с тем рассматривается как вполне допустимое в определенных, четко и строго оговоренных условиях и обстоятельствах, когда все др. средства исчерпаны или их вообще невозможно применить. С его т. зр., отношение ко злу - это прежде всего проблема нравственного выбора личности, ее нравственного долга. Но чтобы долг был исполнен, он должен быть понят, т. е. жизненная ситуация, в к-рой оказался человек, должна быть опознана как взывающая к его нравственному самоопределению. Наблюдая одну и ту же жизненную ситуацию, один человек воспринимает ее безлико и безучастно, просто как повод для нравственного резонерства. Другой может переживать эту же жизненную ситуацию как обращенную лично к нему, к его непосредственному участию. Чтобы это могло произойти, надо за поверхностью явления разглядеть его глубинный смысл, смысловые связи ситуации. Наложение вечных заповедей на конкретную жизненную ситуацию не происходит автоматически. Я сам должен осознать, что между ними есть соответствие. Я должен пережить как откровение явленность этой связи. Заповеди вечны, но в понимание их смысла надо каждый раз "впадать" заново. Нельзя, раз получив смысл, положить его в карман и вынимать его по мере надобности. Нет никакого единообразного и постоянного механизма понимания экзистенциального опыта и долга. Одна и та же нравственная заповедь вечной любви "положи жизнь за други своя" может быть понята - причем с равным основанием - и как благословение крайнего непротивления, и как призыв к активному и даже вооруженному вмешательству. Поэтому не может быть однозначного и категоричного ответа на вопрос, поставленный в книге Ильина. Он не предписывает в качестве обязательного сопротивление злу силою, не навязывает к.-л. одного типа поведения при встрече со злом. Он лишь поясняет, что в принципе толстовство не более чем ересь, т. е. учение, возводящее частный случай, конкретную частную ситуацию во всеобщую и универсальную, абсолютизирующее ее. Безусловно, для нравственного здоровья человека лучше противостоять злу лишь любовью и добром, если нужно, то принять на себя и удар, не защищаясь. Однако, подчеркивает Ильин, существуют и др. ситуации, когда в интересах человека и об-ва необходимо прибегнуть ж принуждению и силе. Но чтобы не ошибиться и правильно уловить, что повелевает та или иная конкретная ситуация в данный момент, надо знать, что ответ может быть в принципе разным. Возможность разных ответов и обосновывает Ильин. Какой из них и в какой ситуации мы услышим - зависит от нашей внимательности, нашей нравственной интуиции. Ильин лишь вынимает из наших ушей "затычки" толстовства. Мы же должны слушать: "...только чистое око способно верно увидеть, где недуг или зло. Увидеть и найти их "верный смысл" и "верную меру", "вынь прежде бревно из твоего глаза" я тогда увидишь... И тогда увидишь, "необходим ли меч и где именно". Позитивное решение проблемы преодоления морального зла Ильиным основывается на различии между насилием принуждением, грехом и неправедностью. Апелляция к силе, ее применение не может стать добродетелью. Бороться со злом надо любовью, т. е. ненасильственными средствами: убеждением, добрым примером, религиозным и нравственным самосовершенствованием, духовным воспитанием других, и только когда все духовно-нравственные, ненасильственные методы испробованы и они не принесли успеха, то правомерным становится и обращение к использованию принуждения. С т. зр. Ильина, применение силы, и особенно смертной казни, при всех обстоятельствах является делом неправедным. Применение насилия, в особенности его крайних форм, он называл трагедией человеческого бытия. Обращение к силе, требующее определенного нравственного компромисса, предполагает, во-первых, высокий уровень духовного развития человека, вынужденно прибегающего к насильственным средствам, во-вторых, сознание неправедности этих средств и связанную с этим постоянную заботу о самоочищении и покаянии. Вопрос о противостоянии злу силой, по Ильину, затрагивает не только сферу индивидуально-нравственного выбора личности, но и ее отношения к государству и его ин-там - вооруженным силам, полиции, суду и т. п. Является ли нравственно оправданным использование всей мощи государственной машины для пресечения социального и морального зла и какую позицию нравственно здоровый человек (для Ильина человек, наделенный христианским сознанием) должен занять по отношению к государству? Рассматривая эту проблему, он следует той же логике, что и в решении вопроса о нравственном выборе личности при встрече ее со злом. Государство, полагал Ильин, может и должно поощрять добро и сдерживать зло. Хотя возможности государственных (властных) начал в нравственном воспитании человека ограничены, это не значит, что нужно совершенно отказываться от опоры на государство в вопросе о преодолении зла. Пожалуй, наиболее резко Ильин критиковал толстовство и рус. либеральную идеологию вообще за то, что они способствовали, по его мнению, разрушению государственного, а вместе с ним и всякого волевого начала в исторической жизни России. Но одновременно Ильин выступает и с резкой критикой идеологии и практики всякого рода тоталитаризма, абсолютизировавших роль насилия и государственных ин-тов жизни об-ва; он отмежевывается от характерных для них попыток возвести силу в ранг этической добродетели. После выхода в свет книга стала предметом острой полемики, продолжавшейся несколько лет. В ней принял участие почти весь цвет философской мысли рус. зарубежья тех лет: Бердяев, Мережковский, Н. О. Лосский, Струве, Франк, иерархи рус. зарубежной православной церкви - митрополит Антоний (А. П. Храповицкий) и писатели И. С. Шмелев, А. М. Ремизов, 3. Н. Гиппиус и др. (в России на книгу откликнулись М. Горький и М. Кольцов). Однако впоследствии эта работа на много десятилетий практически исчезла из поля зрения философов, как отечественных, так и зарубежных. В наши дни, когда вновь предпринимаются попытки истолковать христианскую этику в духе этики ненасилия и одновременно возродить предрассудки о враждебности сильного государства и власти становлению свободной личности, можно говорить о втором рождении этой книги, ибо поднятые в ней вопросы и предложенные автором подходы к их решению обретают новую остроту и актуальность.
Структура
В качестве эпиграфа взята фраза из Евангелия от Иоанна (II,15): «И,сделав бич из верёвок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул».
- Введение
- О самопредании злу
- О добре и зле
- О заставлении и насилии
- О психическом понуждении
- О физическом понуждении и пресечении
- О силе и зле
- Постановка проблемы
- О морали бегства
- О сентиментальности и наслаждении
- О нигилизме и жалости
- О мироотвергающей религии
- Общие основы
- О предмете любви
- О границах любви
- О видоизменениях любви
- О связанности людей в добре и зле
- Обоснование сопротивляющейся силы
- О мече и праведности
- О ложных решениях проблемы
- О духовном компромиссе
- Об очищении души
Поскольку книга написана к критике учения Л. Н. Толстого , в ней присутствует множество ссылок на его работы, особенно на «Круг чтения».
Энциклопедия «Русская философия» о книге
Первой значительной работой, обозначившей поворот Ильина к социальной философии, явилась книга "О сопротивлении злу силою". В этой книге Ильин выступил с резкой критикой толстовской идеи непротивления злу и пытался обосновать мысль: несмотря на то что с христианской точки зрения зло всегда побеждается любовью (нравственным, духовным воспитанием и т.п.), в определённых случаях, когда уже все другие способы сопротивления злу исчерпаны и не принесли успеха, правомерно применение средств внешнего принуждения, в т.ч. смертной казни и военной силы. При этом Ильин не освящает вынужденного обращения к силе, не возводит его в ранг добродетели - применение насилия всегда остаётся делом неправедным (хотя и не всегда греховным). Как вести себя при встрече с социальным и моральным злом, какими средствами противодействовать ему - дело нравственного выбора: правильный выбор может сделать только духовно и нравственно здоровая личность. Позитивное решение проблемы преодоления зла перерастает у Ильина в более широкую проблему формирования и воспитания высоконравственного человека, которая стала центральной для последующего творчества ("Путь духовного обновления" и др.) .
Проблематика
Основная проблема книги определена Ильиным так: «Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и своё место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? Вот двуединый вопрос, требующий ныне новой постановки и нового разрешения». Отмечая, что вопрос этот глубок, утончён и сложен, Ильин пишет, что упрощение его чревато ложными выводами и теориями.
О непротивлении злу вообще
Прежде чем начать исследование основной проблемы труда, Ильин прежде определяет, что «никто из честных людей» не думает в буквальном смысле о полном несопротивлении злу, то есть покорении ему, влекущему за собой «самопредание злу», поскольку человек, несопротивляющийся злу, рано или поздно приходит к необходимости уверить себя, что зло не является злом.
Тезис «несопротивляющийся злу поглощается им и становится одержимым» возводится в ранг духовного закона. Душа, покорившаяся злу, начинает верить в то, что чёрное является белым, приспособляется ко злу и в результате уподобляется ему. Несопротивляющийся злу сам уже зол.
Определение добра и зла
Внешнее состояние человеческого тела, никакой внешний поступок человека не могут рассматриваться как зло или добро сами по себе, взятые отдельно от человеческого душевно-духовного мира, который является «истинным местонахождением добра и зла».
Зло есть, прежде всего, душевная склонность человека, присущая каждому из нас; как бы некоторое живущее в нас страстное тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата. Зло является противодуховной враждой. Однако «вражда ко злу не есть зло».
Добро не является внешним обрядом доброты, оно обязательно должно включать в себя одухотворение и любовь. Человек духовен тогда, когда обращён к объективному совершенству. Добро и зло определяются через наличие или отсутствие в них любви и одухотворения. Причём, настоящее добро должно сочетать в себе оба признака. Так любовь, лишённая одухотворенности, слепа, своекорыстна, подвержена опошлению.
Соотношение заставления и насилия
Ильин определяет, что волевые действия могут быть свободными и заставляющими.
Понятие «заставление» определено как родовое и под ним понимается «такое наложение воли на внутренний или внешний состав человека, которое обращается не к духовному ви́дению и любовному приятию заставляемой души непосредственно, а пытается понудить её или пресечь её деятельность ». Следует различать психическое и физическое заставление, причем самозаставление и заставление других могут иметь и психический и физический характер. Психическое самозаставление - самопонуждение , физическое заставление - самопринуждение (самонасилие).
Человеку не дано принуждать других к подлинным деяниям, то есть к духовно и душевно цельным поступкам. Ильин считает, что разумнее будет говорить о физическом понуждении, а не о физическом принуждении, поскольку принуждённость сама собою угаснет в момент личного, духовного восстания человека. Кроме всего прочего, возможно физическое пресечение, направленное на прекращение определённой деятельности.
По мнению Ивана Александровича, необходимо разделять заставление и насилие. Насилие является чем-то необоснованным, возмутительным, а насильник является угнетателем, злодеем. Поэтому нельзя доказывать «допустимость недопустимого» или «правомерность неправомерного». Поэтому термин «насилие» должен использоваться для обозначения случаев предосудительного заставления. Ильин критикует Л. Н. Толстого, говоря, что он и его последователи отождествляют всякое заставление с насилием.
Таким образом, понятию внешнего заставления подчинены, с одной стороны, понятия психического понуждения, физического понуждения и пресечения, с другой стороны, соответствующие виды насилия над другими.
Самопонуждение и самопринуждение имеют решающее значение в цивилизации и во внутренней культуре человека. Глубочайшая основа духовного воспитания состоит в самовоспитании. Все люди, осознанно или неосознанно, непрерывно воспитывают друг друга.
Примечания
Литература
Wikimedia Foundation . 2010 .
- О служебная
- О странностях любви (фильм, 1936)
Смотреть что такое "О сопротивлении злу силою" в других словарях:
О сопротивлении злу силою Русская Философия. Энциклопедия
О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ СИЛОЮ - одно из наиболее значительных произв. И. А. Ильина. Вышло в свет в 1925 г. в Берлине. Центральная тема книги тема зла и средств его устранения, а также связанная с нею проблема нравственной оценки способов сопротивления злу. Рассмотрению этих… … Русская философия: словарь
Библиография работ об И. А. Ильине - Содержание 1 1900 е 1.1 1909 2 1910 е 2.1 1912 2.2 … Википедия
Библиография работ об И.А. Ильине - Содержание 1 1900 е 1.1 1909 2 1910 е 2.1 1912 2.2 1916 2.3 1917 2.4 … Википедия
ИЛЬИН Иван Александрович - (1883 1954) философ, правовед, публицист. Род. в Москве в дворянской семье. Окончил юридический факультет Московского ун та (1906). Был оставлен на факультете для подготовки к профессорскому званию. В 1910 И. отправлен в научную командировку в… … Философская энциклопедия
Библиография Ивана Ильина - Содержание 1 1900 е 1.1 1903 1.2 1904 1.3 1905 1.4 … Википедия
ИЛЬИН - Иван Александрович (1883 1954) религ. философ, правовед, занимающий видное место в рус. культурном ренессансе перв. пол. 20 в. Окончил в 1909 юрид. ф т Моск. ун та, получив фундаментальную подготовку под руководством выдающегося философа… … Энциклопедия культурологии
Ильин Иван Александрович - (1882 1954) выдающийся русский философ, политический мыслитель, теоретик и историк культуры и религии. Родился в Москве, окончил юридический факультет Московского университета, в котором он после завершения учебы в Германии преподавал. Его… … Великие философы: учебный словарь-справочник
Ильин, Иван Александрович - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Ильин. В Википедии есть статьи о других людях с именем Иван Ильин. Ильин Иван Александрович … Википедия
Ильин, Иван Александрович - философ, теоретик религии и культуры, полит. мыслитель. Род. в Москве. Учился на юрид. ф те Моск. ун та. С 1909 читал на Высших женских юрид. курсах осн. курс "История философии права" и … Большая биографическая энциклопедия
Наше время, общественная жизнь наполнены злом.И как очевидность встаёт вопрос: «Правильно ли по христиански в этой ситуации оставаться созерцателем? Может ли человек, верующий в Бога не сопротивляться злу силою?»
«Зло» – не пустое слово, не отвлеченное понятие, не «результат субъективной оценки». Зло – прежде всего – душевная склонность человека, присущая каждому из нас. Зло стремится усыпить бдительность совести, порядочности, нравственности, справедливости, ослабить силу стыда и отвращения, привить равнодушие.
Чем бесхарактернее и беспринципнее человек тем естественнее для него вовсе не сопротивляться злу.
Однако, христианин не может не быть воином! Каждую минуту своей жизни он в бою, и для победы ему нужна и мудрость и решимость. Человек не может быть не свободным. Только животное живёт по необходимости. Никакой поступок волка нельзя назвать ни злым, ни добрым. Он ест овец? А как же волку жить? Нет у него выбора, нет и суда!
Бог не сотворил зла, оно проистекает только из злоупотребления человеком своей свободой, свободой выбора между добром и злом. Вот здесь трагедия, трагедия бытия общества людей..
И всему вина – свобода! Но почему же тогда святые отцы так воспевают свободу и называют её главным признаком, отличающим человека от прочей твари? Почему, говорят они – Бог может всё, кроме одного – лишить человека его Свободы? – Потому что, человек создан по образу и подобию Божьему! Лишённый свободы он – просто живая тварь! Рационально мыслящая, но тварь, не способная к любви, творчеству, состраданию, милосердию.
Духовный опыт человечества свидетельствует о том, что несопротивляющийся злу не сопротивляется ему потому, что он сам уже зол, поскольку он внутренне принял его и стал им
Тот, кто совсем не сопротивляется злу, тот воздерживается и от порицания его, ибо порицание, хотя бы внутреннее и молчаливое – есть уже само по себе внутреннее сопротивление. Пока живо в душе неодобрение или хотя бы смутное отвращение ко злу, до тех пор человек еще сопротивляется, он борется внутри себя, и вследствие этого самое приятие зла не удается ему; даже совсем пассивный вовне, он сопротивляется злу внутренне, осуждает его, разоблачает его перед самим собою, не поддается его страхам и соблазнам и, даже поддаваясь отчасти, корит себя за это, собирается с духом, негодует на себя, отвращается от него и очищается в покаянии.
Полное отсутствие всякого сопротивления, и внешнего и внутреннего, требует, чтобы прекратилось осуждение, чтобы стихло порицание, чтобы возобладало одобрение зла Поэтому несопротивляющийся злу рано или поздно приходит к необходимости уверить себя, что существующее зло – не совсем плохо, что в нем есть некоторые положительные черты, что их притом немало, что они, может быть, даже преобладают. И по мере того, как ему удается уговорить себя – угасают остатки сопротивления и осуществляется личное самопредательство.
Отдельные лица своё «непротивление» оправдывают любовью, подменяя её или сентиментальным умилением или собственной трусостью.
Христианская любовь приобретает свой настоящий смысл и свою настоящую чистоту только тогда, когда она одухотворяется в своём направлении и избрании. Только признавший свою сотворённость Богом, будет видеть в других и образ и подобие Божье, своих братьев, а не врагов. Только он признает Величие человека и преклонится пред его Свободой, как богоданной. Только он может согласиться с тем, что всякая человеческая душа в очах Бога – драгоценнее всего мира, всех этих дворцов, золотых запасов и прочей житейской мишуры..
Добро - одухотворенная любовь, зло – противодуховная вражда. Добро по самой природе своей религиозно – поскольку оно состоит в преданности божественному. Зло по самому естеству своему противорелигиозно, ибо оно состоит в слепой, разлагающей отвращённости от божественного..
Преображение зла, обращение, очищение и перерождение может быть осуществлено только силою одухотворённой любви. Но если только одухотворенная любовь имеет способность преображать зло, то значит ли это, что в процессе сопротивления злу – всякая сила совершенно немощна, бесцельна, вредна и гибельна?
Если я обязан творить нравственное очищение внутри себя, то означает ли это, что злодей имеет право изживать своё зло во внешних злодеяниях? Если я вижу: злодей занёс над сердцем моего ближнего нож, а у меня в кармане пистолет. Имею ли я право выстрелить, и предотвратить убийство? Или я должен ждать непоправимого, а после рассуждать о праведности и любви?
Если я вижу совершаемое злодеяние, и нет никакой возможности остановить его ни словом, ни молитвою – то следует ли мне умыть руки, отойти и предоставить злодею свободу кощунствовать и духовно губить моих братьев и мою родину? Или я должен вмешаться и пресечь злодейство сопротивлением, идя сознательно на опасность, страдание, смерть и, может быть, даже на умаление и искажение моей личной праведности?
Позиция безразличия, безволия и попущения не имеет ничего общего с христианским прощением и не может быть обоснована никакими ссылками на Священное Писание.
Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды, и чем искреннее и полнее это прощение, тем более простивший способен вести неличную, предметную борьбу со злодеем, тем более что он призван быть органом живого добра, не мстящим, а понуждающим и пресекающим. Но в душе его не должно быть места наивным и сентиментальным иллюзиям, будто зло в злодее побеждено в тот момент, когда он лично простил его. Прощение есть первое условие борьбы со злом или, если угодно, начало ее, но не конец и не победа. Ибо для этой великой борьбы со злом необходимо иметь поистине не менее «нежели двенадцать легионов ангелов» (Мтф. 26. 53), И настоящий злодей, пока не увидит этих легионов, всегда будет усматривать в «прощении» прямое поощрение, а может быть и тайное сочувствие.
Но нужна сущая духовная слепота, для того чтобы сводить всю проблему сопротивления злу к прощению личных обид к «моим» врагам, «моим» ненавистникам и к «моему» душевно-духовному преодолению этой обиженности.
Простить обиду, погасить в себе ее злотворную силу и не впустить в себя поток ненависти и зла, совсем не значит победить силу злобы и зла в обидчике. После прощения остается открытым и неразрешенным вопрос: что делать с обидевшим, не как с человеком, который меня обидел и которому за это «причитается» от меня месть или «возмездие», а как с нераскаявшимся и не исправляющимся насильником? Ибо бытие злодея есть проблема совсем не для одного пострадавшего, это – проблема для всех.
Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в своем сердце свою обиженность, но именно его личным сердцем ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и его призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права – прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы, – если только, конечно, он не священник, властный отпускать грехи кающемуся. В составе каждой неправды, каждого насилия, каждого преступления, кроме личной стороны «обиды» и «ущерба», есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога, и понятно, что личное прощение частного лица не властно погасить эту подсудность и эти возможные приговоры.
Именно в этой связи, следует понимать и евангельские слова «не противься злому». Истолковывать этот призыв к кротости и щедрости в личных делах как призыв к безвольному созерцанию насилий и несправедливостей или к подчинению злодеям в вопросах добра и зла было бы бессмысленно и противоестественно. Учение Апостолов и Отцов Церкви выдвинуло, конечно, совершенно иное понимание. «Божии слуги» нуждаются в мече и «не напрасно носят его» (Римл. XIII. 4); они – гроза злодеям. И именно в духе этого понимания учил св. Феодосии Печорский, говоря: «живите мирно не только с друзьями, но и с врагами; однако только со своими врагами, а не с врагами Божиими».
Призывая любить врагов, Христос никогда не призывал благословлять тех, кто ненавидит и попирает все Божественное, содействовать попирающим всякую мораль и добропорядочность, сочувствовать растлителям человеческих душ и всячески заботиться о том, чтобы кто-нибудь, воспротивившись, не помешал их злодейству. Напротив, для таких людей он имел и слово обличения, и изгоняющий бич и грядущие вечные муки. Поэтому христианин, стремящийся быть верным слову и духу своего Господа, совсем не призван к тому, чтобы противоестественно вызывать в своей душе чувства нежности и умиления к нераскаянному злодею. Он не может также видеть в этой заповеди ни основания, ни предлога для уклонения от сопротивления злодеям. Ему необходимо только понять, что настоящее, истинное сопротивление злодеям ведет с ними борьбу именно не как с личными врагами, а как с врагами дела Божия на земле.
А. Соколовский
В столице Республики Татарстан завершился XIV Международный фестиваль мусульманского кино, в этом году побивший прежние рекорды по количеству заявок: отборщики отсмотрели 967 фильмов из 56 стран. Гран-при взяла картина «Ласковое безразличие мира» режиссера из Казахстана Адильхана Ержанова. В этом году она соревновалась в Каннах за награду «Особый взгляд».
Жюри казанского кинофорума впервые в его истории возглавила женщина, актриса Мая-Гозель Аймедова, и это породило у фестивальной публики шутку, что эмансипация мусульманок достигла здесь своего пика. Но очевидны и другие, пусть не столь осязаемые новые повороты.
- В предыдущие годы в программе нашего фестиваля преобладала тема мигрантов, - поделился с «Известиями» программный директор кинофорума Сергей Лаврентьев. - Может быть, наступила усталость высказывания, но таких фильмов в этом году нет. Не потому, что мы их забраковали, они попросту не заявлялись в основном конкурсе, где участвовали Иран, Бангладеш, Египет, Турция и другие восточные страны. И сам собой сменился фокус: взгляд на мусульманский мир не извне, как раньше, а изнутри.
Впрочем, героев картины-победительницы тоже можно назвать мигрантами, хотя и внутренними. Из родного села они попадают во враждебный город, где сталкиваются с несправедливостью мира. Парень и девушка из далекого аула в картине «Ласковое безразличие мира» пленяют первозданной, «инопланетной», почти детской природой и сопротивляются, насколько могут, жестокости и цинизму.
Похожих персонажей выводит в своем фильме «Мопед» режиссер Шамира Наотунна из Шри-Ланки (приз Гильдии киноведов и кинокритиков России). Фильм явно перекликается с неореалистическими «Похитителями велосипедов» Витторио де Сика, где через судьбу маленького человека раскрывается нездоровье социума.
Большинство фестивальных картин сделали акцент на лирической истории. Героями могли быть дети, как в пронзительной короткометражной драме «Дерево» (фильм Хавы Мухиевой победил в разделе «Россия молодая»). Или пожилые люди, как в египетской ленте «Ксерокопия» (приз за лучшую актерскую работу получил Махмуд Хэмида) и в короткометражке «Отчий дом» Насура Юрушбаева и Амира Галиаскарова. Независимо от того, счастливый или трагический финал у фильмов, именно в сохранении любви режиссеры видят мощную альтернативу злу.
Со стороны может показаться, что фестиваль мусульманского кино тематически ограничен рамками конфессии, но это совсем не так. Да, среди документальных фильмов есть, скажем, короткометражная работа Амира Гатауллина «Коран: от ниспослания до Казанского издания», а среди игровых - драма Рамиля Фазлиева и Амира Галиаскарова «Мулла». Но даже картины с ярким национальным колоритом были универсальными по смыслу, общечеловеческими. И зритель, когда-то сострадавший главному герою ленты «Поп» Владимира Хотиненко, здесь сострадал бы мулле из одноименной драмы, который тоже несет свое подвижническое служение в глуши.
Если же переключиться с сюжетных параллелей на эстетические особенности фильмов, то очевидна их повествовательность - в противовес авторскому кино в европейском варианте, которое ее часто избегает, стремясь к «чистому кино» с доминантой визуальности. Но нарративность, представленная на этом фестивале, произрастает из исконных эпических черт восточного искусства, сказовых традиций. И в итоге отражает национальную самобытность мышления. А сохранение своей самобытности и верность своим корням делают национальное искусство интересным всему миру.
Только для лицемера или слепца равноправны Георгий Победоносец и закаляемый................................................. им дракон; только лицемер или слепец может при виде этого подвига «держать................................................. нейтралитет» и взывать к «гуманности», ограждая себя и выжидая. (Стр. 68)
Цитаты и номера страниц приведены по книге:
Ильин И.А.
И46 Путь к очевидности. – М.: Республика, 1993. – 431с. – (Мыслители
XX века).
ISBN
5 – 250 – 01895 – 5
О сопротивлении злу силою (1925 г.)
Да будет ваш меч молитвою, и молитва ваша да будет мечом! 6
*
В страданиях мудреет человечество. Невидение ведет его к
испытаниям и мукам; в мучениях душа очищается и прозревает; прозревшему взору
дается источник мудрости – очевидность. 6
*
И вот эти духовные необходимости поступать «так-то» и
невозможности поступить «иначе» – сообщают единство и определенность личному
бытию; они слагают некий духовный уклад, как бы живой костяк личного духа,
поддерживающий его строение, его оформленное бытие, сообщающий ему его мощь и
державу. Размягчение этого духовного костяка, распадение этого духовного уклада
означало бы духовный конец личности, превращение ее в жертву дурных страстей и
внешних воздействий, возвращение ее в то хаотически-разрешенное состояние, где
духовных необходимостей нет, а душевные возможности неисчислимы. 10
*
Понятно, что внешне-материальный процесс,
пробуждающий в одних душах божественные силы и развязывающий в других диавола,
не является сам
по себе
ни добром, ни злом.
Зло начинается
там, где начинается человек,
и
притом именно не человеческое тело во всех его состояниях и проявлениях как
таковых,
а человеческий душевно-духовный мир -
это истинное местонахождение добра и
зла. Никакое внешнее состояние человеческого тела само по себе, никакой внешний
«поступок» человека сам по себе, т. е. взятый и обсуждаемый отдельно, отрешенно
от скрытого за ним или породившего его душевно-духовного состояния, – не может
быть ни добрым, ни злым. 14
*
Это значит, что добро
не есть просто «любовь» или просто «духовная» зрячесть: ибо
религиозно-неосмысленная страстность и холодная претенциозность не создадут
святости. И точно так же это значит, что зло не есть просто «вражда» или просто
«духовная слепота»: ибо вражда ко злу не есть зло
и беспомощное метание непрозревшей
любви не составляет порочности.
15
*
Таинственный процесс
расцвета добра и преображения зла осуществляется, конечно, любовью, а не
принуждением, и противиться злу следует из
любви, от
любви и посредством
любви. 16
*
Благое самозаставление
призвано вести активную борьбу с противодуховным, озлобленным, упрямым «не
хочется». Неспособность к этой борьбе есть первое проявление бесхарактерности.
21
*
и пока цела в человеке
волевая направленность ока на совершенство, до тех пор слабость автономного
самостояния нуждается не в пресечении и понуждении, а в любовном содействии
усилиям самовоспитания. 31
*
Моралист всегда
внутренне раздвоен; он напуган собственной грешностью, мнительно оглядывается
на нее, педантически следит за ней, судит ее, запугивает ее и остается сам
запуганным ею, всегда готовым к самопонуждению и неспособным
к цельному,
сильному героическому порыву.
Но именно
такая цельность и такой порыв бывают необходимы для внешнего пресечения зла.
44
*
Ибо сущность страдания
состоит прежде всего в том, что для человека оказывается закрытым или
недоступным путь вниз, к низшим наслаждениям. Эта закрытость низшего пути не
означает еще духовного достижения, но есть первое и основное условие
восхождения. 57
*
Такое противодуховное
сострадание недостойно человека, его духа и его призвания, ибо любовь
унизительна и для любимого, и для любящего, если она не есть при всей своей
радостной нежности духовная воля к духовному совершенству любимого. 59
*
Если внешний мир «лежит
во зле» и «вечный», «неотразимый закон, правящий им, «безнравствен - то не
следует ли, в самом деле, отвернуться и бежать от мира, спасаясь? И вот
моралист освобождает человека от призвания участвовать в великом процессе
природного просветления и в великом историческом бое между добром и злом; он
избавляет его от задания найти свое творчески-поборающее место в мире вещей и
людей; он снимает с него обязанность участвовать в несении бремени мироздания;
он дает ему в руки упрощенный трафарет для суда над миром и ставит его перед
дилеммой: «или идиллия, или бегство»; и этим он научает его морализирующему
верхоглядству и безответственному духовному дезертирству. 64
*
Настоящая религия начинает от Бога и идет к
мироприятию, а это учение начинает от человека и идет к мироотвержению.
Настоящая религия приемлет мир волею, но цельно не приемлет восстающего в нем
зла и потому ведет с ним волевую, героическую борьбу, а это учение не видит
мира из-за гнездящегося в нем зла и потому отвертывается и от зла, и от мира, и
от волевой борьбы с ним. Настоящая религия есть творческое горение о добре, т.
е. о духе и любви, а это учение утверждается как практическое безразличие к
работе зла в мире, к духовности человека и к ее судьбам на земле. 67
*
Только для лицемера или слепца равноправны
Георгий Победоносец и закаляемый им дракон; только лицемер или слепец может при
виде этого подвига «держать нейтралитет» и взывать к «гуманности», ограждая
себя и выжидая.
Именно природою
самого добра
определяется и вопрос
о
допустимости физического
понуждения и пресечения, и ответ
на
него, ибо живое добро (живущее в своих носителях, осуществителях и слугах) есть
подлинный источник, направление и цель понуждения и пресечения, направленного
против злодеев.
По самой природе
своей добро и зло имеют душевно-духовную природу, и «местонахождением» их
является человеческая душа. Поэтому борьба со злом
есть процесс душевно-духовный;
побеждает зло тот, кто превращает его
в добро, т. е. из глубины преображает духовную слепоту в
духовную зрячесть, а силу каменеющей ненависти в благодатность приемлющей любви
. 68
*
Физическое понуждение и пресечение имеет
дело не с самим злом, а только с его внешним проявлением; оно не проникает в
необходимую глубину ожесточенной души, и тот уровень, до которого доходит его
положительное влияние, остается сравнительно весьма поверхностным; поэтому оно
бессильно преобразить зло как таковое и настигает его только тогда, когда
духовное преображение уже не состоялось и злу удалось излиться во внешний
поступок. В качестве несамодовлеющего, вторичного и подчиненного средства оно
должно сообразоваться не только с законами духа и добра, но и с природою
главных средств и с потребностями основной борьбы; оно отнюдь не должно
посягать на замену духовных усилий и мероприятий - физическими; оно отнюдь не
должно вредить духовному преображению человека. Физическое понуждение и
пресечение есть крайняя
мера борьбы, и сфера ее применения
начинается только там, где внутренние меры оказываются несостоятельными и
недостаточными.
Это означает, что
физическое понуждение и пресечение, во-первых, не должно пытаться вызвать в
душе человека очевидность
(познание, признание, приятие,
убеждение, верование или исповедание). 69
*
Во-вторых, физическое понуждение и
пресечение не должно пытаться вынудить у человека чувство любви
(напр., личной преданности,
партийной приверженности, согласия на брак, верности, патриотизма). Всякая
такая попытка заранее обречена на неудачу: в лучшем случае, понуждаемый вступит
на путь лжи и предательства; в худшем случае, душа его проникается презрением и
ненавистью к понуждающему и к навязываемому ей предмету и ожесточится до полной
неспособности любить вообще. Тюрьмы, пытки и казни не могут вызвать в душе ни
любви, ни верности. Любовь или добровольна и искренна, или ее нет. Поэтому
физическое воздействие должно при всех условиях беречь способность человека к
любви, усматривая в ней основную преображающую силу жизни и духа. Вот почему
должны быть осуждены и отвергнуты все формы физического понуждения,
ожесточающие человека, озлобляющие его и превращающие его в слепого
ненавистника и мстителя: грубое, оскорбительное обхождение, лишение
заключенного всех знаков любви и внимания, недопущение богослужения и
духовника, снабжение человеконенавистнической литературой, пытки и телесные
наказания и
т. д.
Наконец,
в-третьих, физическое понуждение и пресечение, обращаясь непосредственно не к
очевидности и любви, а к воле
человека,
и притом с требованием самопонуждения и самопринуждения, должно беречь волевую
способность человека, не расшатывая и не расслабляя ее, а напротив, укрепляя ее
и содействуя ее духовному воспитанию. Всякая форма понуждения, разлагающая
волю, делает свою собственную цель недостижимой и становится бессмысленной, ибо
задача понуждения состоит в том, чтобы сделать человека ненуждающимся в
понуждении, а не в том, чтобы довести его до полной неспособности к волевому
самоуправлению и тем превратить его навсегда в объект пресечения. Вот почему
должны быть осуждены все формы физического понуждения, повреждающие и не
укрепляющие волю человека: вынужденная праздность, бессмысленные работы,
беспросветность пожизненного приговора, обезличивающие наказания и
т. д. 70
*
Только дух, духовная
сила в человеке, как бы ее ни называть – «духовный вкус», «чутье к
совершенству», «видение божественного», «боголюбивый ум», «очевидность», –
только эта сила открывает человеку настоящий, подлинный, достойный Предмет для
его любви, тот Предмет, который сам по себе выше мира, но который таится и в
природе,
и в вещах, и в людях, и в человеческих отношениях и созданиях, которым стоит
жить, который стоит любить и за который поэтому стоит и умереть. 74
*
Понятно, что для
слабого человека это испытание может превратиться в непосильное искушение, а
искушение может привести его к покорности злу. И это искушение и падение может
осуществиться не только в обычном порядке слепого или наивного заражения злом,
но и вследствие неверного понимания пределов любви.
Достаточно мягкосердечному человеку
упустить из вида, что любовь кончается там, где начинается зло, что любить
можно и должно только искру, луч и лик, если они не померкли еще до конца за
буйством расплескавшегося зла, что в обращении к злу от любви остается только
духовное благожелательство
и что это духовное благожелательство,
направленное на диавола, всегда может приобрести единственно верную форму –
форму посекающего меча; достаточно упустить это из вида – и победа зла
обеспечена. Есть мудрая христианская легенда об отшельнике, который долгое
время побеждал диавола во всех его видах и во всех, исходивших от него
искушениях, пока, наконец, враг не постучался к нему в его уединилище в образе
раненого, страдающего ворона, и тогда слепое, сентиментальное сострадание
победило в душе отшельника: ворон был впущен, и монах оказался во власти
диавола… Именно этой сентиментальной любви, проистекающей из слабости и имеющей
значение соблазна, духовная зрячесть и духовная воля полагают предел; они
заставляют человека установить верную грань для своей неразборчивой и
беспринципной чувствительности и обращают его прозревающее око к водительным
образам архангела Михаила и Георгия Победоносца. 78
*
Для того чтобы понять
этот отрицательный лик любви, необходимо иметь в виду, что
духовно-опредмеченная и оформленная любовь, оставаясь всегда
благо-желательством, т. е. желая каждому
человеку духовного просветления и
преображения, в то же время не может любить зла в человеке.
Поэтому
всюду, где она воспринимает в человеке подлинное зло
(не слабость, не заблуждение, не падение, не
грешность, а самоутверждающуюся противодуховную злобу), – она оказывается
вынужденной видоизменить свое индивидуальное отношение к данному человеку в
соответствии с наличным в его душе злом. По-прежнему всегда желая ему обращения
и очищения и, может быть, радостно трепеща от одной мысли о возможности такого
преображения злой души – духовно-любящий человек по необходимости переживает
целый ряд видоизменений во всех остальных функциях своей любви: в сочувствии,
одобрении, содействии, в творческом приятии, в желании «входить в его
положение» (отождествляться), в готовности общаться и, наконец, даже в
способности отнестись к нему с элементарною жалостью. Каждый из нас должен
знать это по собственному опыту: есть злые поступки, которым мы не можем дать
ни сочувствия, ни одобрения; есть злые цели, которым мы не можем творчески
содействовать так, что от одной идеи о том, что «я был ей косвенно полезен»,
душою овладевает смертная тоска; есть злые жизненные положения, входить в
которые воображению - отвратительно, а воле – невыносимо; есть злые люди, от
простого разговора с которыми душа начинает стонать, как раненая; есть злодеи,
по отношению к которым последняя вспышка угасшей жалости только и может
выразиться в ускорении их смертной казни. Все эти состояния в их основном
существе, в насыщающей их стихии – остаются видоизменением духовности и любви,
и потому они не становятся злыми состояниями и не ведут к злым делам; и только
близорукость или верхоглядство может характеризовать их как проявления зла и
злобы. Однако в пределах доступной человеку любви и возможного нравственного
совершенства эти состояния являются, конечно, нецельными и ущербными. 83
*
В этом предметно
вынужденном функциональном скудении своем и в постепенном усилении элемента
«нет» в лоне «да» – духовная любовь проходит через целый ряд классических
состояний, духовно необходимых, предметно обоснованных и религиозно верных. Эти
состояния выражают собою постепенное отъединение и удаление того, кто любит, от
того, кто утрачивает право на полноту любви; они начинаются с возможно полной
любви к человеку и кончаются молитвою за казненного злодея. Таковы в постепенно
нарастающей последовательности: неодобрение, несочувствие, огорчение, выговор,
осуждение, отказ в содействии, протест, обличение, требование, настойчивость,
психическое понуждение, причинение психических страданий, строгость, суровость,
негодование, гнев, разрыв в общении, бойкот, физическое понуждение, отвращение,
неуважение, невозможность войти в положение, пресечение, безжалостность, казнь.
84
*
Вследствие такой
бессознательной цельности общения и передачи – ни добро, ни зло не имеют в
жизни людей «чисто личного» или «частного» характера. Всякий добрый –
независимо даже от своих внешних поступков – добр не только «про себя», но и для
других;
всякий
злой – даже если он злится «про себя» – зол, и вреден, и ядовит для всего
человечества. То, что я есмь, то я размножаю и в других душах – сознательно и
бессознательно, деланием и неделанием, намеренно и ненамеренно. Человеку не
дано «быть» и не «сеять», ибо он «сеет» уже одним бытием своим. Каждый, самый
незаметный и невлиятельный человек создает собою и вокруг себя атмосферу того,
чему предана, чем занята, чем одержима его душа. Добрый человек есть живой очаг
добра и силы в добре, а злой человек есть живой очаг зла, силы во зле и
слабости в добре. Люди непроизвольно облагораживают друг друга своим чисто
личным благородством и столь же непроизвольно заражают друг друга, если они
сами внутренне заражены порочностью и злом. Поэтому каждый отвечает не только
за себя, но и за все то, что он «передал» другим, что он послал им, влил в них,
чем он их заразил или обогатил, и если эта посланная им зараза – заразила
чью-нибудь душу, и отравила ее, и привела ее к совершению дел, то он отвечает в
свою меру и за эти дела, и за последствия этих дел. Вот почему в живом общении
людей каждый несет в себе всех и восходя тянет всех за собою, и падая роняет за
собою всех. И потому «стояние города на десяти праведниках» - не есть
пустое слово или преувеличение, но есть живой и реальный духовный факт.
89
*
Подавляющее большинство
людей предстоит злодеянию в состоянии внутренней неготовости: их собственная,
лично-внутренняя борьба со злом не закончена и не завершена, и из этого
неустойчивого равновесия они вынуждены совершить внешнее волевое оказательство,
резко ставящее их на одну
сторону и нередко заставляющее их нести
длительные или вечные последствия этого поступка. Вот почему большинство людей
оказывается растерянными перед лицом злодеяния, и растерянность эта бывает тем
большею, чем дерзновеннее и самоувереннее злодей. И какие только благовидные
мотивы не приходят здесь на помощь тому, кто тянется к «безопасной»
пассивности: и «отвращение к насилию», и «жалость» к злодею, и ложное смирение
(«я и сам грешный человек»), и ссылка на свою «неуполномоченность», и обязанность
сохранить себя «для семьи», и нежелание «стать доносчиком», и мудрое правило «в
сомнении воздержись», и многое другое.
96
*
Именно там, где зверь
укрощен и диавол в душе подавлен, - просыпается способность, и склонность, и
объективная общественная возможность воспитывать души словом разума и делом
уступчивой любви; но где этого нет, там слово падает на бесплодный камень и
расточенная доброта попирается свирепыми животными (Мтф. VII. 6)… Там
по-прежнему необходима гроза, посылающая страх и страдание. 97
*
Напротив, чем глубже он уходит в себя, чем
зорче он видит тайные гнездилища своего инстинкта и своих страстей – тем более
чуждою становится ему точка зрения морального максимализма, тем более скромным
он делается в оценке своих собственных сил и возможностей и тем более
снисходительным он делается к слабостям ближнего. Он научается понимать
Евангельский завет «совершенства» (Мтф. V. 48; Луки V. 35)
как долгую лестницу страдающего
восхождения, как зов сверху и как волевое начало совести в душе, но не как суровое
мерило, ежеминутно пригвождающее слабую душу или педантически требующее
непрерывной безукоризненности. 103
*
Ибо есть определенные
жизненные положения, при которых заведомо следует искать не праведности и не
святости, а наименьшего зла
и наименьшей несправедливости,
и в этих случаях практический
максимализм всегда будет проявлением наивности или лицемерия. 103
*
…в Посланиях дело меча и светского повиновения
устанавливается не в смысле их божественного совершенства, а в порядке земной
необходимости бороться со злом и «заграждать уста невежеству безумных людей» (1Петра. II. 15). 115
*
Счастливы в сравнении с
государственными правителями монахи, ученые, художники и созерцатели: им дано
творить чистое дело чистыми руками. Но не суд и не осуждение должны они нести
политику и воину, а благодарность к ним, молитву за них, умудрение и очищение:
ибо они должны понимать, что их руки чисты для чистого дела только потому, что
у других нашлись чистые руки для нечистого дела. Они должны помнить, что если
бы у всех людей страх перед грехом оказался сильнее любви к добру, то жизнь на
земле была бы совсем невозможна. 125
*
Действие человека есть
его выявленное бытие. Наивно – пренебрегать основами своего духовного бытия и
думать, что в момент испытания поступки окажутся «как-нибудь» «сами» на высоте.
Наивно – таить от себя самого свои подлинные мотивы, побуждения, склонности и
страсти и воображать, что «незаметное» – бессильно в душе и что укрытые страсти
не изливаются в поступки, не искажают их по существу, не наполняют их
«неожиданным» содержанием, не освещают их отсветами затаившегося зла. Ни один
поступок человека не случаен; каждый – есть созревший результат всей его
предшествующей жизни, проявление всего его личного уклада. И потому каждый из
нас совершает свой поступок не только усилием, фактически его осуществляющим,
но и всем процессом своей предшествующей жизни. 127
*
Необходимость
духовно-нравственного очищения прямо предуказана и установлена в Евангелии, и
притом именно для тех, кто посвящает себя борьбе с чужим злом и с чужими
злодеяниями. Тот, кто не умеет вынуть «бревно из своего» собственного глаза
(Мтф. VII. 3-5; Луки. VI. 41-42), тот не сумеет вынуть и сучок из глаза брата своего, и весь
суд его превращается в лицемерие. Только чистое око способно верно увидеть, где
в чужой душе слабость, где недуг и где зло, увидеть и найти верный «суд» и
верную «меру» (Мтф. VII. 1-2, Луки. VI. 37-38), тот «суд» и ту «меру», которыми он сам с радостью будет
«судим» и «измерен». 131
