Роль предписаний и запретов в становлении культуры. Взгляд З

Согласно концепции З. Фрейда, по мере развития культуры число запретов растет. Целостная когда-то психика, действовавшая под влиянием сиюминутных агрессивных и эротических импульсов, вынуждена все чаще отказываться от их удовлетворения. С возрастанием и усложнением мира культуры, нарастает конфликт человека (его бессознательного) с культурой. Смысл конфликта человека с культурой З. Фрейд особенно четко описал в работе "Неудобства культуры" (1930), где отмечено всевозрастающее вытеснение природных влечений человека культурой. Эти критические положения З. Фрейда во многом напоминают идеи Л. Шопенгауэра, Ф. Ницше и других мыслителей "философии жизни". Процесс приобщения к культуре, или инкультурация личности, расценивается как умаление человеческого счастья и приводит к развитию немотивированного чувства страха, вины, социального дискомфорта, а подчас и к психическим расстройствам: "Было установлено, что человек становится невротиком, потому что не может вынести ограничений, налагаемых на него обществом ради идеалов своей культуры; а из этого сделали вывод: если бы эти ограничения были сняты или значительно уменьшены, это означало бы возвращение утраченных возможностей счастья". Таким образом, в своей основе культура есть совокупность бессознательных запретов, ограничений, накладываемых на инстинкты. Все эти формы социальных установок несовершенны и не гарантируют всеобщего счастья. Утверждение, что таковое возможно, - иллюзия, хотя человечество ищет разнообразные пути совершенствования культуры.

Вытесненные или запрещенные (табуированные) цензурой предсознания (Я) влечения ищут иные, приемлемые для общества и культуры, пути реализации. Эта реализация осуществляется различными способами: у части людей приводит к нарушению психики - неврозам и психозам; у большинства проявляется в сновидениях, фантазировании, описках, оговорках; у некоторых осуществляется в форме творческой деятельности - в науке, религии, искусстве, другой социально значимой деятельности, т.е. сублимируется. Сублимация (от лат. sublimo - возвышать, возносить) - основополагающая категория в рамках психоаналитической теории, обозначающая психический процесс, в результате которого энергия природных чувственных инстинктов и влечений, бушующая в бессознательной сфере человека, находит выход в сферы сознания и действия, переключаясь, преобразуясь в творческую энергию человека в разнообразных феноменах культуры. Понятие "сублимация" в этом смысле не является изобретением З. Фрейда. Оно появилось в немецкой литературе еще в конце XVIII в. и использовалось уже А. Шопенгауэром и особенно Ф. Ницше как общепринятое в психологии. На концепции сублимации основана психоаналитическая теория искусства и художественная критика. Однако эта концепция не является бесспорной. Сошлемся на ее неприятие упомянутыми ранее французскими исследователями, которые убеждены, что человек должен полностью доверяться собственным желаниям, а не "репертуарам воображаемого удовлетворения".

Итак, общий объяснительный принцип психоанализа состоит в том, чтобы показать, каким образом комбинации и столкновения психических сил рождают социокультурные явления. Что касается отдельного человека, то единственное, что может посоветовать психоанализ, - это умеренность, экономия жизненной энергии, которую следует равномерно распределять между различными целями и занятиями в соответствии с их значимостью. В этой связи уместно напомнить высказывание С. Цвейга, согласно которому Фрейд не делает человечество счастливее, он делает его сознательнее. По утверждению З. Фрейда, подобно тому, как смысл взросления состоит в развитии разума, благодаря которому человек учится управлять своими желаниями, смысл истории состоит в росте социальных, альтруистических чувств, в развитии науки, обуздании инстинктов культурой. Выступая в защиту культуры и ратуя за раскрепощение человека, Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают, что "кульминация психоанализа обнаруживается в теории культуры, берущей на себя старую роль аскетического идеала".

Поэтому когда сталкиваешься с людьми, отвергающими эти основные, базовые представления, не сразу находишься, как им возразить. Представьте себе человека, который настаивает на том, что мочиться в лифте — его неотъемлемое право; что всякий, кто его оспаривает, есть нацист/ сталинист/ инквизитор/ мракобес, и что он сам, назло врагам свободы, просто обязан мочиться в лифте, потому как запрет на это отважное действие приведет к установлению в стране мрачной клерикальной диктатуры, шариата саудовского образца, фашизма и костров инквизиции.

Именно в таком затруднительном положении оказываешься, пытаясь что-то возразить устроителям выставки «Запретное искусство»; сама выставка прошла уже некоторое время назад, сейчас продолжаются вызванные ей споры и судебные разбирательства.

Недавно я увидел фотографии ее экспонатов; икона Богоматери, с проемами, заполненными черной икрой вместо ликов, Распятие с орденом Ленина на месте лика Спасителя и другие подобные произведения. Почему это может именоваться «искусством» — непонятно. «Художниками» обычно называются люди, создающие художественные произведения; люди, которые ничего не создают, а только уродуют то, что создали другие, должны бы называться каким-то другим словом.

Средневековый художник желал обратить внимание зрителей на Бога; он изображал события истории спасения. Создание иконы, фрески или картины было исповеданием веры, актом послушания истине. Преп. Андрей Рублев, Джотто, или Ян Мемлинг не занимались самовыражением; они выражали в красках истины веры. (Замечу в скобках, что их помнят, их работами восхищаются спустя столетия; кто будет помнить «Запретное искусство» через 15 лет?) Потом произошло определенное смещение — художники стали уделять больше внимания красоте тварного мира, человеческого тела, плодов, деревьев и облаков. И в этом можно найти нечто доброе — художник помогал зрителю увидеть мир по-другому, почувствовать красоту, которую тот раньше не замечал. Постепенно, однако, дело дошло до того, что художники (или люди, себя к таковым относящие) поставили своей целью привлечь внимание к себе — причем любой ценой. В наше время нам предлагают почтить званием «людей искусства» людей крайне неискусных — неискусных в самом обычном, традиционном смысле, не умеющих обращаться ни с карандашом, ни с кистью; людей, предлагающих общему вниманию поделки, которые может составить любой школьник-второгодник, вооружившись ножницами и клеем.

От нас при этом ожидают, что мы не только согласимся считать их художниками, но и признаем за ними некий сверхчеловеческий статус, право пренебрегать моральными и культурными нормами, очевидными для всех остальных. Как пишет известный современный галерист Марат Гельман, «Художник всегда прав…. Когда у тебя есть сверхзадача, ты считаешь, что ты имеешь право на многое. Например, в фильме милиционер, который гонится за преступником, легко разбивает чужие машины. Почему? Потому что у него есть великая цель. Он хочет поймать преступника и для достижения этой цели позволяет себе преступить закон. А если любой обыватель это делает, то сразу скандал, арест».

Но в чем «сверхзадача» такого рода «искусства»? Какое послание передает автор? Такого послания просто нет; король гол. Раньше художник говорил — посмотри на волхвов, явившихся поклониться Младенцу; потом — посмотри, как солнечный свет играет в листве; авторы нынешних «инсталляций» говорят «посмотри на меня»; они визжат, кричат, кривляются, все только затем, чтобы привлечь внимание к себе. Характерен пример с «художником» Александром Бремером, который совершил акт публичной дефекации перед картиной Ван Гога.

Все это представляло бы очень ограниченный интерес — мало ли на свете людей с огромными притязаниями и скромными талантами. Однако некоторые «художники» избрали для своих игр православные святыни.

Дело тут даже не в оскорблении чувств верующих; дело в разрушении самых основании человеческой культуры. Как замечательно сказал Юрий Лотман, «культура начинается с запретов». Культура, благодаря которой мы живем в человеческом обществе, а не в джунглях, предполагает множество «нельзя» — от «не убий» до «не смей мочиться в лифте». Среди этих «нельзя» - «не глумись над Распятым». Люди, которые занимаются демонстративным нарушением самых глубоких «нельзя» которые есть в нашей культуре, эту культуру разрушают. Не случайно большевизм известен своим яростным богохульством; для того, чтобы разрушить цивилизацию, надо глумиться над ее святынями.

Разрушение моральных и культурных норм очень быстро бьет по самим разрушителям — как и по обществу в целом. Вспомним «разгромленную» выставку «осторожно, религия». После того, как несколько молодых православных разрушили ее «экспонаты», негодованию прогрессивной общественности не было предела — «погром!», «вандализм!». Но «художники» это не те люди, которые могут тут негодовать. Ведь эти молодые алтарники — тоже своего рода художники; если устроение инсталляций есть священный и неприкосновенный акт художественного самовыражения, то и их разрушение надо считать художественным актом. Молодые люди совершили то, что в артистической среде называется «перформансом». Они имеют такое же право на художественное самовыражение, что и устроители выставки, а всякого, кто попробует их ограничить, мы обвиним в попытках введения цензуры и заклеймим фашистом-сталинистом-мракобесом-инквизитором. Вам не понравился перформанс? Это Ваши проблемы, кто же виноват, что Вы так невежественны в современном искусстве. В самом деле, несколько непоследовательно настаивать на том, что «художник» имеет право на всякое безобразие и хулиганство, а потом возмущенно кричать «безобразие!» «хулиганство!». Вы имеете право на художественное самовыражение, и Вам нет дела до того, что кого-то это больно задевает? Хорошо, но тогда другие тоже имеют право на художественное самовыражение, и им тоже нет дела до того, что Вас это больно задевает. Когда люди настаивают на своем праве раздавать «пощечины общественному вкусу», а потом страшно удивляются и негодуют, сами получив пощечину, это просто инфантилизм. «Художник всегда прав?» Отлично, я тоже художник. Если права есть, они есть у всех.

Один из сторонников выставки, Сергей Зенкин, заметил: «Есть разные святыни, и одни вызывают к себе желание ернически издеваться над ними, а другие такого желания не вызывают. Скажем, никому не придет в голову издеваться над памятью жертв лагерей - гитлеровских, сталинских - неважно. А вот в отношении религии почему-то возникает такое желание». Он ошибся; с циничными шуточками на тему Холокоста легко столкнуться в интернете; отпускают их люди того же психологического типа, что и авторы выставки, только других политических пристрастий. В самом деле, если можно насмехаться над Распятым, почему бы не понасмехаться над отравленными газом? Ломая моральные запреты, «художники» ломают их не только в отношении ненавистного им христианства; они ломают их в отношении всего. Православным людям не придет в голову посмеяться чьей-то лютой смерти — но мы, увы, живем в обществе, во многом оторвавшемся от православных корней. В нем пример, показанный выставкой — над всем глумиться, над всем издеваться — может быть воспринят с энтузиазмом, который ужаснет самих «художников».

Конечно, возможности православных — и всех остальных — угощать «художников» их же фирменным блюдом, неизбежно ограниченны. Ни один оскорбленный православный не станет устраивать, например, художественную выставку, на которой будет изображать матушку художника в непотребном виде. Мы никогда не будем делать некоторых вещей. Мы поддерживаем ту самую культуру запретов, которую «художники» старательно разрушают. В конце концов, это в интересах самих «художников».

В ситуации политического межсезонья, когда от новостей, связанных с деятельностью Алексея Навального, все изрядно устали, а новой повестки дня ждать особо не приходится, Елена Борисовна Мизулина преподнесла сетевой аудитории и вообще читающей общественности большой сюрприз. И это несмотря на то, что депутаты Государственной думы отправились в отпуск. Выходит, что некоторые из них все-таки не знают отдыха.

К сожалению, сюрприз, который преподнесла Мизулина сетевой общественности, для этой самой общественности скорее неприятный. Депутат предложила разработать законопроект, согласно которому можно было бы «блокировать сайты, форумы и страницы в социальных сетях с матерными постами, если такие посты не будут удалены в течение суток ». Чуть позже появилась информация, что депутаты совершенно не против, если борьбой с матом займется сама интернет-отрасль. Депутаты или сама отрасль, но это новость об очередном запрете. А тренд на запреты уже устоялся в нашей политической культуре.

Поэтому «молния», которая бы начиналась со слов «Депутат предложил разрешить…» - а далее поставьте самую невероятную фразу, типа «есть желтый снег», «пить коньяк по утрам, но строго до обеда» или «думать о судьбах родины больше трех часов в сутки», - произвела бы настоящий фурор. Притом совершенно не важно, что бы этот депутат лишь предложил разрешить. Само слово «разрешить» в формулировке привлекло бы всеобщее внимание и сделало бы политическую сенсацию. Но никто не говорит, что запреты - всегда плохо.

Культура в самом широком смысле невозможна без запретов. По большому счету, возникновение культуры и есть установление запретов, а сама культура - система запретов, в чем соглашаются многие социологи и философы. Но при этом самых важных запретов - запретов инцеста, каннибализма, оставления без погребения покойников и пр. Разумеется, многое в запретах может варьироваться в зависимости от национальных особенностей и традиций. Следовательно, многие запреты - это попытки очертить контуры современной культуры конкретного общества. И если этих запретов нет в традиции, их нужно навязать извне, сконструировать, ввести законодательно. Конечно, такая искусственно формируемая культура может нам не нравиться. А нынешняя, вероятно, даже обязана не нравиться. Действительно, кому вообще может нравиться, когда ему постоянно запрещают буквально всё, пусть бы он даже этого и не хотел? Но, так или иначе, с каждым новым запретом эта культура приобретает всё более очевидные черты.

При этом стараниями депутатов в культурную и политическую повестку в итоге входят темы, которые абсолютно не характерны для нашего общества и к которым наше общество долгое время оставалось безразличным. Кажется, сексуальные меньшинства никогда так активно не обсуждались в традиционных и социальных медиа. Таким образом, стараниями законодателей в отечественный дискурс проникают темы, вполне себе характерные для Запада. И так вот, хотя и максимально изощренно, в России формируется то, что в США уже давно известно как «культурные войны».

Очередная инициатива Елены Мизулиной заставляет воевать сторонников свободы слова, пускай бы и крепкого (я бы даже сказал, словца), и охранителей нравственного здоровья нации и в первую голову детей. Но это - лишь летнее сражение, небольшой эпизод в долгой культурной войне, в которой консервативно-традиционалистский лагерь неизбежно будет побеждать, пока будет существовать тренд на запреты, то есть на формирование новой культуры, а вернее, новой старой культуры - патриархальной.

Но дело в том, что вместе с этим «запретительным характером культуры» украдкой пробирается и отнюдь не очевидная идея. Поскольку депутаты так стремятся ограничить общество в тех или иных действиях, значит, всё же вектор развития этого общества сводится к формуле «всё, что не запрещено, разрешено», ну или «почти всё». Поэтому Дума и производит в массе законы, которые запрещают, запрещают и запрещают.

Оттого инициатива Елены Мизулиной в очередной раз обозначает весьма серьезную проблему. Утверждается, что в комитет Госдумы по вопросам семьи, женщин и детей приходит много писем с жалобами на мат, якобы обильно присутствующий в социальных сетях. Хотя мы не знаем, что такое «большое количество писем», давайте представим, что это действительно так и писем очень-очень много. Тогда наше общество, кажется, вообще лишено либертарианских инстинктов, связанных с личной сферой. Например, вместо того чтобы запретить своим детям читать в интернете, что не следует, родители пишут гневные письма непосредственно государству с просьбой срочно решить вопрос. А государство радо стараться. А между тем в Соединенных Штатах, к примеру, существует «детский фильтр», позволяющий родителям ограничивать сетевой контент без обращения за помощью к государству. Забавно, что страдать от отсутствия инстинктов свободы должны именно те, у кого эти инстинкты есть и кто хочет если не ругаться матом в Сети, то хотя бы сохранить за собой это право.

Так вот, постоянные ограничения и запреты в итоге приводят к тому, что сфера дозволенного, разрешенного максимально сужается и людям, привыкшим понимать, что культурное пространство, в котором они росли и формировались, исчезает на глазах, тяжело осознавать, что маневра для того, чтобы развернуться, больше не существует. В итоге они попадают в условия, когда самые элементарные проступки автоматически превращают их в «самых радикальных революционеров». В том случае, если матом ругаться в блогах всё же запретят, матерщинник, например, сам того не ведая, будет совершать сразу антикультурное, антисоциальное и антиполитическое действие. И тогда число протестующих будет расти, и в конце концов не останется даже тех, кого нужно охранять от вредной информации, потому что вся информация будет вредной.

Согласно концепции З. Фрейда, по мере развития культуры число запретов растет. Целостная когда-то психика, действовавшая под влиянием сиюминутных агрессивных и эротических импульсов, вынуждена все чаще отказываться от их удовлетворения. С возрастанием и усложнением мира культуры, нарастает конфликт человека (его бессознательного) с культурой. Смысл конфликта человека с культурой З. Фрейд особенно четко описал в работе "Неудобства культуры" (1930), где отмечено всевозрастающее вытеснение природных влечений человека культурой. Эти критические положения З. Фрейда во многом напоминают идеи Л. Шопенгауэра, Ф. Ницше и других мыслителей "философии жизни". Процесс приобщения к культуре, или инкультурация личности, расценивается как умаление человеческого счастья и приводит к развитию немотивированного чувства страха, вины, социального дискомфорта, а подчас и к психическим расстройствам: "Было установлено, что человек становится невротиком, потому что не может вынести ограничений, налагаемых на него обществом ради идеалов своей культуры; а из этого сделали вывод: если бы эти ограничения были сняты или значительно уменьшены, это означало бы возвращение утраченных возможностей счастья". Таким образом, в своей основе культура есть совокупность бессознательных запретов, ограничений, накладываемых на инстинкты. Все эти формы социальных установок несовершенны и не гарантируют всеобщего счастья. Утверждение, что таковое возможно, - иллюзия, хотя человечество ищет разнообразные пути совершенствования культуры.

Вытесненные или запрещенные (табуированные) цензурой предсознания (Я) влечения ищут иные, приемлемые для общества и культуры, пути реализации. Эта реализация осуществляется различными способами: у части людей приводит к нарушению психики - неврозам и психозам; у большинства проявляется в сновидениях, фантазировании, описках, оговорках; у некоторых осуществляется в форме творческой деятельности - в науке, религии, искусстве, другой социально значимой деятельности, т.е. сублимируется. Сублимация (от лат. sublimo - возвышать, возносить) - основополагающая категория в рамках психоаналитической теории, обозначающая психический процесс, в результате которого энергия природных чувственных инстинктов и влечений, бушующая в бессознательной сфере человека, находит выход в сферы сознания и действия, переключаясь, преобразуясь в творческую энергию человека в разнообразных феноменах культуры. Понятие "сублимация" в этом смысле не является изобретением З. Фрейда. Оно появилось в немецкой литературе еще в конце XVIII в. и использовалось уже А. Шопенгауэром и особенно Ф. Ницше как общепринятое в психологии. На концепции сублимации основана психоаналитическая теория искусства и художественная критика. Однако эта концепция не является бесспорной. Сошлемся на ее неприятие упомянутыми ранее французскими исследователями, которые убеждены, что человек должен полностью доверяться собственным желаниям, а не "репертуарам воображаемого удовлетворения".

Итак, общий объяснительный принцип психоанализа состоит в том, чтобы показать, каким образом комбинации и столкновения психических сил рождают социокультурные явления. Что касается отдельного человека, то единственное, что может посоветовать психоанализ, - это умеренность, экономия жизненной энергии, которую следует равномерно распределять между различными целями и занятиями в соответствии с их значимостью. В этой связи уместно напомнить высказывание С. Цвейга, согласно которому Фрейд не делает человечество счастливее, он делает его сознательнее. По утверждению З. Фрейда, подобно тому, как смысл взросления состоит в развитии разума, благодаря которому человек учится управлять своими желаниями, смысл истории состоит в росте социальных, альтруистических чувств, в развитии науки, обуздании инстинктов культурой. Выступая в защиту культуры и ратуя за раскрепощение человека, Ж. Делёз и Ф. Гваттари отмечают, что "кульминация психоанализа обнаруживается в теории культуры, берущей на себя старую роль аскетического идеала".

В качестве далеко немаловажной характеристики культуры мы должны удостоить внимания тот способ, каким регулируются взаимоотношения людей, социальные отношения, касающиеся человека. Здесь нельзя отойти от определенных идеальных требований и уловить, что вообще в данном случае принадлежит к культуре. Фрейд считает, что, возможно, с самого начала следовало бы заявить, что элемент культуры присутствует уже в первой попытке урегулировать социальные отношения. Не будь такой попытки, эти отношения подчинялись бы произволу, т. е. устанавливались бы в зависимости от интересов и влечений физически сильного индивида. Совместная жизнь впервые стала возможной лишь с формированием большинства - более сильного, чем любой индивид, и объединившегося против каждого индивида в отдельности. Власть такого общества противостоит теперь как «право» власти индивида, осуждаемой отныне как «грубая сила». Замена власти индивида на власть общества явилась решающим по своему значению шагом культуры. Сущность его в том, что члены общества ограничивают себя в своих возможностях удовлетворения влечений, тогда как индивид не признает каких бы то ни было ограничений.

Следующим культурным требованием, рассмотренным Фрейдом, является требование справедливости, т. е. гарантия того, что раз установленный правопорядок не будет нарушен в пользу отдельного индивида. В дальнейшем культурное развитие было направлено на то, чтобы право не превращалось в произвол небольшого сообщества (касты, сословия, племени), которое занимало бы по отношению к более широким массам положение правящего посредством насилия отдельного индивида. Конечным результатом чего должно быть право, распространяющееся на всех приносящих в жертву свои инстинктивные склонности, и никто не должен становиться жертвой грубого насилия.

По Фрейду индивидуальная свобода не является культурным благом. Она была максимальной до всякой культуры, не имея в то время, впрочем, особой ценности, так как индивид не мог ее защитить. Свобода ограничивается вместе с развитием культуры, а справедливость требует, чтобы ни от одного из этих ограничений нельзя была уклониться. То, что заявляет о себе в человеческом обществе как стремление к свободе, может быть бунтом против имеющейся несправедливости и таким образом благоприятствовать дальнейшему развитию культуры, уживаться с культурой. Но это же стремление может проистекать из остатков первоначальной, неукрощенной культурой личности и становиться основанием вражды к культуре. Стремление к свободе, таким образом, направлено либо против определенных форм и притязаний культуры, либо против культуры вообще. В результате немалая часть борьбы человечества сосредоточивается вокруг одной задачи - найти целесообразное, т. е. счастливое равновесие между индивидуальными притязаниями и культурными требованиями масс, из чего и вытекает одна из роковых проблем человечества.

В итоге мы пришли к мысли, что культура равнозначна совершенству или пути к этому совершенству. Посмотрим теперь с другой стороны.

«Культурные запреты»

Культура начинается с запретов.

Юрий Лотман

Фрейд замечает, что нельзя не заметить одного из самых важных свойств культуры - насколько культура строится на отказе от влечений, настолько предпосылкой ее является неудовлетворенность могущественных влечений. Эти «культурные запреты» господствуют в огромной области социальных отношений между людьми. Известно, что они - причина враждебности, с которой вынуждены вести борьбу все культуры. Нелегко понять, что вообще в силах заставить влечение отклониться от удовлетворения. Это совсем небезопасно: если нет экономической компенсации, то можно ждать серьезных нарушений.

Тенденция к ограничению сексуальной жизни со стороны культуры проявляется не менее отчетливо, чем другая ее тенденция, ведущая к расширению культурного круга. Уже первая фаза культуры, фаза тотемизма, принесла с собою запрет на кровосмешение - запрет, нанесший, вероятно, самую глубокую за все время рану любовной жизни человека. Посредством табу, закона, обычая вводятся дальнейшие ограничения, касающиеся как мужчин, так и женщин. Экономическая структура общества также оказывает влияние на меру остающейся сексуальной свободы. Культура действует принуждением экономической необходимости, тем самым отнимает у сексуальности значительную часть психической энергии, каковой культура пользуется в своих целях. Страх перед восстанием угнетенных принуждает ввести строжайшие меры предосторожности. Высшая точка такого развития обнаруживается в западноевропейской культуре. Запреты и ограничения преуспевают лишь в организации беспрепятственного протекания сексуальных интересов по допустимым каналам Современная культура ясно дает понять, что сексуальные отношения допустимы лишь в виде единственной и нерасторжимой связи между одним мужчиной и одной женщиной. Культура не желает знать сексуальности как самостоятельного источника удовольствия и готова терпеть ее лишь в качестве незаменимого средства размножения.

Культура не удовлетворяется уже существующими союзами, она желает связать членов сообщества либидонозно, пользуется для этой цели любыми средствами, поощряет установление сильных идентификаций между членами сообщества. Культура мобилизует все силы заторможенного по цели либидо, чтобы подкрепить общественные союзы отношениями дружбы. Для исполнения этого намерения она неизбежно ограничивает сексуальную жизнь.

Так как культура требует принесения в жертву не только сексуальности, но также агрессивных склонностей человека, становится понятнее, по чему людям нелегко считать себя ею «осчастливленными». Культурный человек променял часть своего возможного счастья на частичную безопасность. Не следует, однако, забывать, что в первобытной семье только ее глава пользовался подобной свободой удовлетворения влечений, все прочие жили порабощенными. Контраст между наслаждающимся преимуществами культуры меньшинством и лишенным этих выгод большинством был, таким образом, максимальным в начале культурного существования. Тщательное исследование живущих в первобытном состоянии племен, по замечанию Фрейда, свидетельствует о том, что свободе их влечений не позавидуешь: она подлежит ограничениям иного рода, но, пожалуй, еще более строгим, чем у современного культурного человека.