«Ваня и Соня и Маша и Гвоздь» в театре «Сатирикон. "ваня и соня и маша и гвоздь" в театре "сатирикон" Народная артистка России Лика Нифонтова в роли Маши

Героев американской пьесы зовут чеховскими именами не случайно - их родители были поклонниками Чехова, играли в любительском театре, родных детей назвали Ваней и Машей, приемную дочь Соней. Маша стала актрисой, уехала в Голливуд, личная жизнь у нее не сложилась (пять раз была замужем и снова в разводе), со сценой еще хуже (зато прославилась участием в многосерийном эротическом триллере, сыграв нимфоманку-убийцу). Пока Маша зарабатывала деньги на содержание дома, Соня и Ваня ухаживали за престарелыми отцом и матерью пятнадцать лет, когда любители Чехова окончательно стали беспомощными маразматиками. Родители умерли и Соня с Ваней оказались в доме одни. Как вдруг Маша, неожиданно нагрянувшая в гости с молодым любовником по кличке Гвоздь, заявляет, что намерена имение продать.

"Русское варение" Улицкой, "После занавеса" Брайана Фрила... - пьес, представляющих собой микс из хрестоматийных чеховских мотивов, не так уж мало, и они вовсю идут на сценах, в том числе московских. "Ваня, и Соня..." - вероятно, не худшее из подобных сочинений (если сравнивать с Улицкой - уж точно не худшее). В моменты, когда Чехов автором пародируется, прямолинейность режиссуры и жирные актерские краски оказываются уместными, дают нужный эффект. К сожалению, к пародийной игре с классиком замысел драматурга явно не сводится.

По сюжету замыслившая продажу родового гнезда с "вишневым садом" (из десяти не то одиннадцати деревьев, но все-таки "сад") Маша ревнует Гвоздя к приехавшей погостить у соседей Нине, еще одной жертве американской "чеховомании". Нину назвали, соответственно, в честь героини "Чайки", и как чайку, ее тянет к артистической среде, она сама мечтает о карьере, о славе. Гвоздь сразу берет ее в оборот, не стесняясь присутствия Маши - потом, правда, окажется, что у него еще и роман с Машиной ассистенткой, которой и принадлежала инициатива о продаже дома, но дело молодое - парня хватит и на Нину, и на Машу с помощницей пополам. Нина же увлекается Ваней, озабоченным проблемой изменения климата и между делом сочиняющим современную версию пьесы Треплева про героиню-молекулу. Соня страдает от одиночества, однако благодаря участию в костюмированной вечеринке, куда всех затащила Маша, похоже, встречает мужчину своей мечты, хотя до этого только и кричала "я дикая индейка!" да поджидала на пруду "голубую цаплю". Короче, вишневый сад не продается, у Вани все хорошо с пьесой и с Ниной, Соня выйдет замуж, Маша после пяти разводов успокоится и сосредоточится на творчестве, все будут работать, работать и отдохнут, отдохнут, что станется с Гвоздем ясно менее всего, но надо полагать, и юноша не пропадет.

Кроме всего прочего, в доме присутствует, а можно сказать что и хозяйничает, домработница Кассандра, изрекающая корявым гекзаметром импровизированные пророчества и небезуспешно пробавляющаяся вудуистскими ритуалами. В составе, который видел я, Кассандру играет Елизавета Мартинес Карденас - роль очень ей подходит, она яркая, энергичная, пестрые этнические наряды прекрасно на ней сидят, но по правде говоря, хотелось бы уже увидеть актрису в несколько ином, менее привычном амплуа. Очень ждал свежей работы Натальи Вдовиной, которую помню по "Великолепному рогоносцу" Фоменко, "Гедде Габлер" Чусовой, "Ричарду Третьему" Бутусова - премьер в "Сатириконе" у нее не случалось давно, здесь ей досталась роль Маши, вроде бы выигрышная, но образ Маши оказался лишен объема и внутреннего содержания даже на том скромном уровне, который способна предложить пьеса. Если на то пошло, то Ваня и Соня - Денис Суханов и в моем составе Елена Бутенко-Райкина - получились более осмысленными, хотя излишне "масляных" красок и на них не пожалели. Никита Смольянинов органичен в роли Гвоздя, пластика, эксцентрика, обаяние молодого мужчины - все при нем, и не возникает вопросов, почему этот туповатый нахал пользуется таким успехом (а Гвоздь еще и охотно раздевается в присутствии Вани, которого все по умолчанию считают гомосексуалом, хотя сам он в свои зрелые годы по инерции полагает иначе) - но линия Гвоздя хуже всего прописана в пьесе, она откровенно нелогичная. Нина же невнятная, и меньше всего в том можно упрекнуть любую из исполнительниц (Алена Разживина в очередь с Софьей Щербаковой).

Вообще исполнителей вроде упрекнуть не в чем, и режиссура Райкина соединяет ироничность с серьезность в "правильных", казалось бы, пропорциях. Но в какой-то момент вслед за драматургом юмор отказывает и постановщику - тогда истерический монолог "дяди Вани" о том, что прежде, дескать, люди лизали марки языками, заклеивали конверты и были счастливы вместе, а теперь даже дурацкие шоу смотрят по телевизору врозь, оказывается совершенно непереносимым, несовместимым с жизнью. Зато он, да и пьеса в целом, позволяет всякому желающему почувствовать себя знатоком Чехова, не перенапрягая ни интеллект, ни память: забывчивым подскажут, незнающим сообщат. Лично меня такой контрафактный "чехов" в антрепризной обертке мало радует, честнее было бы взять незамысловатую, но свободную от псевдоинтеллектуальных претензий комедию положений, и сыграть ее запросто, от души (как бывало прежде в "Сатириконе"); за глубиной же, за чеховской сложностью, многозначительностью вернее обращаться к Чехову напрямую - и никаких Гвоздей. Ну и добил меня пассаж Вани о том, что "отец мечтал посмотреть "Чайку" в России, но так и не решился поехать, боялся, что его сочтут сторонником Советов - во всех бедах Америки винили русских, возможно, русские во всем винили Америку, но не могут же в стране Чехова жить такие же идиоты, как мы" - не знаю, сколько здесь от Кристиана Дюрана, а сколько от переводчика Михаила Мишина, но потуги на "чеховский" подтекст и двойное дно оборачиваются так или иначе конфузом.

Пьеса американская. Имена в ее заглавии русские – родители в американской глубинке, где и такси-то нет, детей своих назвали чеховскими именами.
Тот, кто неплохо знает произведения автора, чей бюст водружен на шкаф, опознает целый ряд слегка искаженных цитат и ситуаций.

Вот, например, сцена, где персонажи пьесы играют продолжение пьесы Кости Треплева, дописанное Ваней (дядей Ваней) – прямая, хоть и упрощенная цитата из бутусовской «Чайки», которая здесь же, в Сатириконе, идет.

Я вообще люблю, когда в театре играют про театр и получается этакий театр в квадрате. Здесь это было интересно (хотя у Бутусова, конечно, намного интересней).
Правда, Юрий Николаевич, выстраивая из героев «нулевой ряд», присоединяет их к сатириконовскому залу и объединяет зал в зале и зал на сцене в обожании театра и (отчасти) в недоумении по поводу его сложности… А вот в «Ване и Гвозде» публику в зале еще и носом ткнули: мол, кто от действия отвлекается на гаджеты, тот дурак.

Вы знаете, всю первую половину спектакля я не могла отделаться от впечатления, что смотрю фрагмент пьесы, поставленной любительским театром, существующим в этой самой американской глубинке. Тем более, про эти самые любительские спектакли нам сообщили в самом начале: родители-учителя были не просто теоретическими фанатами русского драматурга, но и играли на самодеятельной сцене.
В финале, когда все повернулись спиной к залу и там, у задника, обнаружилась рампа – в ее сторону и кланялись актеры (кстати, эти поклоны «назад» - опять искаженная цитата из «Чайки»), я поняла, что, в общем, права: нам показали не историю из жизни вань, сонь и др, а историю их жизни, показанную на театре. То есть – показ дядиваниной пьесы был не театром в квадрате, а театром в кубе: мы смотрели, как актеры играют спектакль, в рамках которого игрался другой спектакль.

Правда, в этом театре, где все актеры слегка переигрывают, бывают минуты РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ, действом не предусмотренные.
Это – когда ближе к финалу сорвется в крик огромного страстного монолога дядя Ваня (Денис Суханов).
И я заплакала. Потому что это был крик о жизни Вани… и моей жизни… и жизни тех, кому немало лет – и мы все помним, как языком лижут марки, прежде чем наклеить на письмо… и сказки тёти Вали Леонтьевой помним… и игры в московских дворах с зовом с балкона мамы… Мы это помним – и понимаем, что как бы наша жизнь ни была пройдена: разнообразно и со вкусом или скучно, провинциально… «пропала жизнь» - все равно волны океана навсегда сотрут ее следы на …
И не останется от нас ничего – о чем еще не подозревают те, кто молод и кому кажется, что личное существование – бесконечно…
Знаете, я сюда вставлю – мелким шрифтом – про этот самый вспомнившийся мне Остров Истины, описанный в пергаменте «Суер-Выер» Юрием Ковалем. Раз уж он мне вспомнился.

В общем, вот так и живем. Забывая, что в конце нашем не будет СЛОВА. И никто не вспомнит, как ты лизал почтовые марки языком. И мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было…
Если только самые близкие… Да старый дом с текущей крышей, у которого, конечно же, есть и душа, и память…

А спектакль…
Хороший спектакль. Будет еще лучше, когда наиграется и отшлифуется основное действие…
И хорошо, что из него никогда не уйдут немыслимые взлеты и бездны жизни, которые играет Денис Суханов.

Берёзки, сосны, трава и волшебная музыка птиц. Месяц май. Доброе, милое, тёплое солнышко греет полянки в дремучем лесу. Где-то рядом журчит ру-чеёк. Пчёлки нежно шуршат на цветах золотой мать-и-мачехи, на открытых цветах одуванчиков, медуницы. Чарующие ароматы наполняют вселю-бящей ласковой сказкой прозрачный, призрачный, неощутимый таинственный воздух. Муравьиные лапки скребут под корой онемевшего сто лет назад, опустевшего древнего дуба.
Избушка…

Тлеет бывший костёр. Здесь живёт молодая семья.
Семья – Ваня и Маша.
- Самоварчик вскипел. Ваня, лучик, родной… Я соскучилась. Будем пить чай?
Сегодня она была в платье. Длинное белое платье в зелёный горошек скрывало её великолепные стройные ножки. До пояса, - русые, мягкие волосы закрывали всю спину. И, словно, светились, искри-лись, сияли. Играли с тенями, и тени скрывались в заветных, наивно-заветных местах. Пояс бережно подчёркивал хрупкую талию. Пояс… Из какой-то невиданной, лёгкой, невероятно-воздушной мате-рии. Тонкие губы – голубые глаза, глубокие, как океан, в них как будто бы дверь, а за ней лабиринт. Дальше – звёзды и Небо. Бесконечная лунная тай-на. Тайну видно лишь тем, кто «ещё».
Кто «пока» - невдомёк.
Деревянные фенечки… На груди, на руках и на бархатной шее.
Музыкальные пальчики.
Девочка.
Босиком по невинной пушистой траве.
- Солнышко… Милое, - ответил ей Ваня.
Улыбнулся игриво.
Он был в джинсах и в чёрной рубашке на выпуск. Короткие белые волосы. Ростом чуть выше её. Гладко выбрит и чист. Словно ветер – свободен и прост. Как высокая птица. Нагорный хрусталь. Не имеющий здесь ничего, кроме снов и тепла, исхо-дящего прямо из сердца. Он был – сердце! Мечта! Тишина и покой. Ночь – уверенность в завтрашнем дне.
Их ждал дом. Лавочка, стол, кровать, шкаф и два простеньких стула. Огромный такой самовар, как из дедовых, или прадедовых сказок, толстенный ога-рок свечи, старовидная русская печь – в натураль-ную четверть жилого пространства.
Для поступи половички. Аккуратные, мягкие, тёп-лые, очень уютные. Древний, славный ковёр под столом.
Женский угол… Не видно совсем. То бишь, Маши-на кухня.
Великое множество разнообразнейших трав в ви-де веников по потолку. Запах – плавленый воск, зверобой и душица. И липовый мёд.
Деревянные кружки да ложечки, блюдца. Нарезка – печатные свежие рамки. Домашние булочки. Да. Так тепло и светло.
- Хорошо-то как, Машенька!
- Я старалась, любимый.
- Родная…
- Спасибо тебе.
- Милая. Добрая. Самая нежная девочка в мире. Моя. – Сказал лес за окном.
Улыбнулись.
- Всё слышит, проказник, - шепнул Ваня, глядя в тайгу сквозь стекло.
- Слышит. Видит. И знает. Наш. Батюшка – Лес. – Объяснила застенчиво Маша.
Посмотрела Ивану в глаза.
- Я люблю тебя, крошка, - донесла бесконечная лунная тайна до двери, сквозь Небо и Звёзды, сквозь весь лабиринт. – Я люблю тебя, крошка, ты слышишь?
- Да, конечно, я слышу, родной мой. Единствен-ный. Нет ничего, кроме нас. Я и ты. Ты во мне. Всё внутри. Милый, я – это ты. Мне не нужно знать слов. Чтобы слышать тебя.
- Мой котёнок! Котёнок… Иди ко мне?
- Можно на ручки?
- Лапка… Лапушка… Маша.
- Ага.
После завтрака Ваня и Маша обычно ходили ку-паться. Здесь, в лесу было озеро. В мае, в речках во-да ещё очень холодная, озеро на солнцепёке про-гревалось буквально мгновенно. Вода в озере Вани и Маши была изумительной. Чистой. Кристально-прозрачной. Живой. И ничуть не холодной. Если только слегка… Освежающей… Бодрой… И нежной. Такой, как роса по утрам. Или как слепой дождь.
До самого дна в середине, Ваня, как не пытался, но так и не смог донырнуть. Хотя и нырял он отменно,уступая в таком виде игр – забав, вероятно, одним лишь русалкам.
По периметру озеро было укрыто от внешнего ми-ра густым ивняком. Такой плотной – плотной, не-проходимой, шикарной, надёжной стеной. Что само по себе уже великолепно и сказочно, нереально – красиво!
Они называли всю эту идиллию Морем.
Это было их личное Море.
Они очень любили Его.
Сначала поверхность воды потревожила Машина ножка. Круги… Водомерки попрятались в зону кувшинок.
- Щекотно, любимый! – Воскликнула девушка.
- Милая, не простудись, - сказал шуткой Иван.
- Я хочу как всегда! Помоги мне раздеться, род-ной.
Обнажённой она погрузилась по пояс, хихикнула звонко, вздохнула всей трепетной, зрелой, кудесни-цей – грудью и плавно, неслышно, как дикая ним-фа из сказок, нырнула. Исчезла в объятиях госте-приимного Моря.
- Да… Это надолго, - подумал Иван.
И скользнул вслед за ней, вовсе не раздеваясь. В рубашке и джинсах. В надежде поймать жену там, в глубине. Под водой. Что, естественно, было не про-сто.
Они так играли.
Мужчина всегда ловил то, что навеки его. Жен-щине очень хотелось быть пойманной.
Море нежило Ваню и Машу. Желания, пусть даже самые невероятные и сокровенные, здесь для них исполнялись всегда.
Прошло время. И Море уже успокоилось. И водо-мерки покинули свои укрытия, побежали по зерка-лу, по привычной глади, стеклу вековечно спокой-ного, тихого, мирного лона. Волшебной воды.
Ваня и Машенька всплыли у самого берега. Плав-но и тихо. Не нарушив покоя природы. Словно еди-ный живой организм. В жарких сладких объятиях и в поцелуе. Душа! Одно сердце на всех.
- Я дышу тобой, милый, - сказала она.
- Я дышу!
- А иначе… Нет смысла дышать.
- Это счастье?
- Нет. Жизнь. И другой просто нет.
- Просто нет. И не будет.
- Всегда.
- Навсегда. Её имя… Любовь!
Кудрявые ветки акации свисали над ними, когда они нежились под ранним утренним солнышком после купания. Золотая лужайка скрывала их не-уловимые ласки от стайки задиристых маленьких птичек, которая бойко кружила, резвилась, звенела над Ваней и Машей, сгорая от зависти и любопыт-ства.
Поспела клубника. Посыпались ландыши и неза-будки. Влюблённые упивались дарами природы. Сам Батюшка Лес радостно хохотал, наблюдая за этим. Батюшка был доволен. И все Его дети, конеч-но же знали… О расположении Батюшки… К лю-дям.
- Было здорово, Лучик! Пора, - шепнула она, под-нимаясь с примятой травы.
- Впереди целый день. С добрым утром, родная!
Тропинка вела по лохматому тёмному ельнику, всюду рос папоротник и колючий шиповник. Ногам было очень легко, ступать мягко, холодную землю надёжно скрывала сухая хвоя.
- Я люблю это место, - сказала Маша Ивану. – Ты слышишь, как здесь звенит воздух? Словно тысячи маленьких радостных колоколов – колокольчиков, будто повсюду. Ах, какой здесь особенный воздух! Прозрачный. Мне кажется, я вижу весь лес на-сквозь. И тебя. И себя. И ещё… Что- то… Да. Да, то самое сердце, которое нам. Одно сердце на всех!
Он вёл её за руку, словно ребёнка.
- Ты красавица, Машенька. Ты – это всё! Осталь-ное живёт только лишь для того, чтобы ты была счастлива. Крошка. Ему больше незачем жить.
Тропинку перебежала маленькая зверушка. Вска-рабкалась проворно на ёлочку, разместилась там, на толстой выгнутой ветке. Не высоко. Прямо на уровне человеческих глаз. И захлопала лапками, словно приветствуя старых знакомцев.
- Лялька! Лялька! Смотри, Ваня – Лялька, - вос-кликнула весело Маша.
- Наша белочка, Солнышко, Машенька… Будто ждала. Ах, какая лапулька!
- И не просто ждала. Я же вижу… Скучала! Ма-лышка. Давай подойдём?
- У меня для неё даже кое-что есть, - загадочно произнёс муж.
Подмигнул и полез в карман джинсов.
- Да это орешки! Лесные орешки, ещё с прошлой осени. Ванечка, милый, какой же ты всё-таки… Чу-до! Специально ведь нёс для неё. Даже мне ничего не сказал. Мой молчушка.
Едва касаясь, игриво, почти не заметно, девушка поцеловала его прямо в губы, погладила по голове и могучим плечам, опустила стыдливо глаза.
- Промокли вот только. Немного, - с досадой буркнул мужчина.
- Стали мягче, родной. Ляльке точно понравятся. Ну…
Она взяла несколько штучек с ладони Ивана, по-дошла к стволу ёлки, протянула гостинец зверьку. Белочка вмиг оживилась, завиляла хвостом, расто-пырила носик, лизнула Машину руку, разместилась на ветке трапезничать. Молодая хозяюшка. Рыжая шалунишка.
- Лялька… Лялечка… Ля-ля, - шептала Машенька, смело играя своим тонким пальчиком с ушками, хвостиком и мокрым носиком белочки.
Ваня гладил жену по спине, широко улыбаясь. Так мило!
- Знаешь, когда-то очень давно, ещё в прошлой жизни, до леса, я думала, будто все белки на свете живут только в клетках. Крутят всё время колёса. Смешно? – Спросила Машенька Ваню.
- Пока ты кормила её, я практически высох. Ты хочешь орешек? У меня ещё чуть-чуть осталось.
- Нюю… Зайчушик, ты мне не ответил.
- Смешно? Нет, малыш. Это… Это печально. Бе-лочки… Посмотри на них, крошка. Разве можно их… В клетку? Даже думать об этом и то… Как-то нехорошо.
- Улыбнись, мой хороший. Прости. Я, наверное, сделала больно. Тебе. Милый, я не хотела.
- Орешек…
- Спасибо! Ммм… Как вкусно! Скажи, я похожа на белочку, да?
- Бело… Машенька… Ты моя самая лучшая белоч-ка. Слышишь? Иди ко мне, детка!
- Поцелуй меня, сладкий? Хочу тебя. Ты…
В ельнике было немного прохладнее, чем на по-лянке у Моря. Птичек здесь почти не было. Только где-то в глуши трещал дятел. Светило спряталось. Тихо. Покой.
Как избушка…
…Четыре окна, дверь, порог, печка, дым.
Покой – Родина.
За ельником располагался неровный, глубокий, практически непроходимый овраг. Тот овраг насе-ляло огромное множество сов. И поэтому Ваня на-звал это злачное место «Совиным Оврагом». На-звание так и вошло в обиход. По осени этот «Сови-ный Овраг» был богат на опята. Опята росли здесь повсюду. Пеньковые, ровные, с толстыми ножками, чистые. Они покрывали деревья и землю, коряги, поленья, и, даже опавшие мёртвые ветки. Их не нужно было искать. Ходить с палочкой. Раздвигать листья. Урожай каждый год был великим. Грибоч-ки здесь завсегда собирали мешками.
По весне, как раз в мае, «Совиный Овраг» пре-вращался в реальное дивное царство сморчков. Ва-ня с Машенькой очень любили ходить по грибы.
Как известно всем, днём совы спят. Бесцеремонно будить ночных тружениц было не вежливо.
- Мы пойдём туда тихо, как тени, - шепнул Ваня любимой.
- Как интересно… Как тени? Забавно.
- Всё равно у нас нет ни лукошки, ни сумки. Мы просто посмотрим на них. Хорошо?
- На сморчки? – Удивилась жена.
- Как же мимо пройти? Поздороваться нужно хотя бы. Мы же с ними – друзья!
- Ваня, Ванечка! Ты, как ребёнок. Любимый. Ди-тёнок совсем. Скажешь тоже: «друзья». Я согласна. Конечно, пойдём.
- Вот и славно. Моя. Моя «взрослая» девочка.
- Нюю. Я не взрослая, Ваня! Маленькая… Безза-щитная… Хрупкая… Я – твоя крошка! Забыл?
- Лапка, мы уже рядом. Мы – тени. Давай помол-чим.
- Всё, молчу. Молчу, Ванечка. Тише травы.
- Зайка, следуй шаг в шаг.
- Да, да, да…
Вероятно, «Совиный Овраг» был когда-то рекой. Руслом древней таёжной реки. Время зло изменило его внешний облик. Но осталась нетленной душа. Душа некогда чистого, животворящего, радостного водоёма. Невзирая на то, что на первый взгляд, это место казалось суровым, коварным, мрачным и не-приветливым, может быть, даже кошмарным… «Совиный Овраг» был спокойным, уютным и доб-рым. Иногда так бывает. Когда что-то грозное, жут-ко тревожное вдруг превращается в мирную дет-скую сказку. «Совиный Овраг» был волшебным. «Совиный Овраг» был живым. И Машенька с Ва-ней, конечно же, знали об этом.
Спускаться в его непролазную глушь было делом нелёгким.
Повсюду, словно застывшие змеи, прямо из-под земли, торчали корни усопших деревьев. Сумрачное подземелье. Сырость и паутина. Седой с плесенью мох. Похожие на безобразных, хищных чудовищ, коряги. Колючий кустарник, следы буреломов, труха под ногами, тропинки…
…Как странно, - тропинки. Чьи… Чьи?
Неужели какая-то тайна? Опять. Как приятно быть «в теме», когда темы нет.
Здравствуй, опытный мир!
Добрались до самого дна обращённого русла. Присели на брёвнышко. Так затаились.
- Слышишь, Ваня, - шепнула на ушко любимому девушка, - здесь комаров совсем нет. Как-то стран-но. Лес и сырость, а комаров нет. Почему?
- Нехороший, отчаянный знак, моя милая девоч-ка, - нехотя, даже с какой-то опаской, ответил Иван. – Старики говорили: «коль комаров нет, значит, гиблое место», малышка. Только ты не пугайся, родная. Возможно, давление здешнее им не подходит. Хотя…
- Что хотя, мой хороший?
- Ещё может быть газ. И лучи. Излучение может. Но тебя это пусть не тревожит. За нас… За нас Ба-тюшка Лес! Мы здесь, крошка… Свои!
- А-ааа, понятно! И всё-таки, как не печально, но здесь так красиво! Иванушка, здесь так красиво!
- Любимая, да. Здесь свой мир. Ни на что не по-хожий. Свой древний опытный мир.
- Мир грибов?
- Что-то типа того. Все грибницы живые. Все ум-ные. В них есть душа. А грибы – только то, что сна-ружи. Смотри, сколько их!
В этот самый момент, девушка удивлённо замети-ла, сколько сморчков окружало их со всех сторон. Больших, малых, красивых и неказистых… Гордых, увесистых, сильных, настойчивых и обделённых. Сморчков – родителей и их детей. Внуков и стари-ков. Целое государство! Несметные полчища! Блиц!
- Огого! – Воскликнула Маша в восторге.
- Тише, тише, красавица. Совы спят. Помнишь? Тс-ссс…
- Да, да… Помню, Ванечка. Помню, родной мой. Молчу. Всё же, сколько их здесь! Это ж надо!
Иван засмеялся в ладони.
Птах огромный стряхнулся с корявой берёзы. За-шуршала сухая листва от нечаянного сквозняка. Сквознячок колыхнул невесомое девичье платье. Щёчки Маши покрылись стыдливым румянцем. Обет молчания был непокорно расторгнут.
- Чего ты смеёшься? Неловко, - сказала она. – Ведь они же всё видят.
- Всё видят и слышат, родная. Ты самое милое, нежное, тёплое солнышко. Машенька. Звёздочка ясная. Сон мой. Мои чудеса.
- Дурачок. Я соскучилась.
- Очень?
- Смешной.
- Ах ты, кошечка! Как же грибы?
- Да, грибы. Как же нам с ними быть?
- Может так: «от нашей сказки им станет немного теплей?»
- Мой хороший. Любимый. Я здесь!
- Маша… Машенька… Ма–ша!!!
Как это ни странно, но выбраться из подземелья – оврага, оказалось значительно проще, чем спус-титься в него. Сверху был свет, а внизу – темнота, на свет всегда легче, наверное, - это закон. Кроме того, все коряги – безобразные хищные чудища, и труха под ногами, и, даже следы буреломов, вдруг стали какими-то близкими, невероятно знакомы-ми, тёплыми, словно родными. Овраг стал простым, беззащитным и трепетным. Как всё вокруг. Волшебство. Ощущение невероятной свободы и лёгкости. Словно полёт по просторам вселенской любви.
За «Совиным Оврагом» Машу и Ваню ждала «Седьмая Поляна». Чудесное, великолепное, очень красивое место. Зачем Ваня назвал ту поляну «Седьмой» никому не известно. Иван давал имена всем местам в заповедном лесу. Маше нравилось это. Так ей было удобно. Игра. Как и, собственно, вся эта жизнь.
Выбравшись из темноты на яркий солнечный свет, они вдруг увидели нечто…
…Словно гном, только гриб… Да, - сморчок. Высо-той в человеческий локоть. Выскочил вдруг по за-ветной тропинке с оврага, оставил там что-то… И тут же исчез.
Ваня с Машенькой переглянулись и… Мигом, - ту-да.
Перед ними стояло лукошко и сумочка из бересты. Сумочка и лукошко, переполненные распрекрасными, свежими, чистыми, аккуратно нарезанными грибами.
Так вот чьи это были тропинки!
Теперь тема есть?
С благодарностью. Низкий поклон тебе. Разлю-безный дружище. Дружище – «Совиный Овраг».
В это волшебное время года «Седьмая Поляна» благоухала. Поляна была довольно просторной, как дикое поле. Травы её волновались. Цвёл каждый её миллиметр. И каждый её миллиметр, каждый гре-бень волны приносил людям радость. Разноцветье места возбуждало восторг, разжигало веселье и вольные, самые вольные, сокровенные, можно ска-зать даже дикие мысли и помыслы.
Там, в груди, в потаённых её закутках, разгорался огонь. Пламя жгло изнутри, вырывалось наружу, искрило улыбками, сладкими жестами, прикосно-вением к магии чистых природных, абсолютно ес-тественных чар.
Это было само естество.
- Милая Машенька! Если бы мир был моложе, он был бы таким, как во сне. Да, родная? – Спросил трепещущим голосом Ваня, вдыхая поляну своей необъятной душой.
- Ванечка! Лучик мой солнечный! Мир и так очень молод. Ведь молодость мира – есть мы. Ты и я. То, что будет потом. Мир – младенец. Он в нас.
- Ах, любимая! Как ты сказала!!! Ты – хрупкая, нежная, слабая, беззащитная девочка. Машенька… Лепесток незабудки. И… Ты – сама мудрость. На-верное, мудрость не может быть крепкой и сильной. В ней есть пустота. Или пустоты нет?
- Пустота – это роскошь для мира. Мир скромен, Иванушка. Скромен и прост. Как любовь.
- Как моя роса… На твоих глазках, зайка.
- Как цветы на моей голове. Как венок. Как венец! Если их собрал ты.
- А душа – это «всё» и «ничто». Словно сердце. Одна на двоих.
- Мы и мир, и вселенная. Всё внутри нас. Больше нет ничего. И не стоит искать.
- Мудрость – это тогда, когда лепесток незабудки сильнее войны!
- Война? Война… Что это, Ваня?
- Это то, что вне мудрости, лапушка. Это тебе не грозит.
- Как забавно, любимый.
- Улыбайся, хорошая. Счастье. Ты – счастье! Я ря-дом. Я буду смотреть.
- И желать, и жалеть, и гореть. Твоё счастье, Ива-нушка. Знай: без тебя его нет.
- Кошка…
- Да.
- Тогда кошечка, Маша!
- Единственный! Кошечка хочет, чтоб ты её про-сто погладил.
- Действительно, милая… Скромен. И прост.
- Никакой пустоты.
- Всё исполнено смыслом.
- Бессмыслицы не существует.
Над поляной беспечно летали бабочки и стрекозы. Высоко в небесах парил зоркий палевый коршун. В травах прятались мелкие, - мыши и суслики, лишь изредка выбираясь из норок, устав от дремоты и долгого томного, скучного дня. День стремился к обеду. Машенька с Ваней уже возвращались домой.
- Будет супчик, салатик и праздничный пышный грибной пирог с чаем, - объявила она. – Варенье – клубника со льдом. Как тебе?
- Ммм, так здорово, лапка! – Воскликнул мужчи-на.
И даже не стал уточнять…
По какому же, собственно, поводу…
Праздник?..
Праздник был здесь всегда.
Существуют причины, по которым становится больно заглядывать в прошлое. Небеса слышат на-ши слепые вибрации только тогда, когда есть про-водник. Поводырь для слепого невидим. Ощутим лишь тогда, когда сам слепой в этом нуждается. Яма – гора наизнанку. Падение – взлёт.
Неужели мы знаем о том, чего нет?
Что случится с тобой, когда наша печаль превра-тится в октябрьский дождь?
Будет джаз?
Или дождь вновь убьёт… Электрический снег?
Может, нас уже нет?
Каждый день мы рисуем абстракции странных картинок в неведомых снах. В блудных снах наяву. И никто не спасёт. Не придёт помолиться за нас.
Кроме блудной души.
Наверное, эта душа уже здесь. А иначе никак. Просто хочется жить.
К вечеру, с местного пастбища, вернулись козоч-ки. Ваня и Машенька звали их плавно – Масяньки. Масяньки пришли как всегда, с молочком.
Чёрная кошка Багира укромно ютилась на печке. Рыжий кот Гугенот уже спал на ковре под столом. Огромный ротвейлер Клыкан ещё что-то ворчал в своей будке. Но рык его был совершенно не гроз-ным. Довольным и сладостным. Так Клыкан убаю-кивал кур, что никак не могли успокоиться в ветхом чулане. Пчёлки спрятались в ульи.
С тёмным временем суток!
Всех…
Всех.

Полная версия романа:

Http://petr-krestnikov.blogspot.com/

Премьера театр

Театр "Сатирикон" показал премьеру спектакля по пьесе известного современного американского драматурга Кристофера Дюранга "Ваня и Соня и Маша и Гвоздь" в постановке художественного руководителя театра Константина Райкина. Рассказывает Роман Должанский .

Герои чеховских пьес никому не дают покоя. Не только актерам и режиссерам, неустанно берущимся за тексты Чехова — это как раз легко объяснимо,— но и драматургам. Из римейков, сиквелов и всевозможных фантазий на темы хрестоматийных пьес можно составить внушительную антологию — и далеко не только русскоязычные авторы берутся додумывать судьбы персонажей Антона Павловича, переселять героев одних пьес в другие, комбинировать характеры так и эдак. А уж всякого рода ссылкам и реминисценциям, открытым и скрытым цитатам вообще нет числа: русский писатель так сильно "облучил" мировой театр, что из его силового поля не выбраться.

Американский драматург Кристофер Дюранг сочинил пьесу про современную же американскую семью, ситуация в которой словно должна подтвердить известное поверье, что имя определяет судьбу. Когда-то родители героев, увлеченные театром вообще и Чеховым в частности школьные учителя, дали детям имена героев его пьес: сына назвали Ваней, дочь — Машей, приемную дочь — Соней. Необычные для провинциальной Америки русские имена счастья их обладателям, увы, не принесли: теперь Ваня и Соня, постаревшие, одинокие и бездетные, живут в родительском доме, а про Машу, которая стала известной актрисой, можно сказать то же, что говорят про ее тезку из "Трех сестер" — "личного счастья нет у бедняжки".

Впрочем, драматург не настаивает на конкретных совпадениях: в его пьесе присутствует как бы "весь Чехов", перемешанный в произвольной пропорции. Так, Маша (Лика Нифонтова) больше похожа на Аркадину — самовлюбленная актриса, приезжающая домой с молодым любовником, правда, не писателем, а тоже актером, по прозвищу Гвоздь. А еще она немножко Раневская из "Вишневого сада". И даже профессор Серебряков — потому что хочет продать дом, где коротают свои жизни Ваня и Соня (Марина Иванова). В американском Ване (Денис Суханов) можно найти черты Андрея Прозорова, хотя здесь у него не три сестры, а две, но гораздо яснее проступают признаки Треплева — стареющий недотепа, оказывается, сочиняет пьесу и даже, как в "Чайке", устраивает экспериментальный домашний спектакль, благо и здесь по соседству находится благодарная исполнительница — мечтающая о сцене девушка по имени Нина.

Американский драматург, чтобы было ясно, все-таки сочинил комедию, и не в чеховском, то есть требующем пояснений и оговорок, а вполне в кассовом смысле. И вряд ли она, в свою очередь, стала бы коммерческим хитом и получила бы несколько лет назад важнейшую бродвейскую театральную премию "Тони", если бы ей не было сделано внятных сюжетных инъекций. Если бы к квазичеховским героям не прибавили домработницу Кассандру, которая не только предсказывает (тоже в соответствии со своим именем) неприятности, но и пытается колдовать, дабы отвести от семьи напасти. Если бы похотливый Гвоздь не был бы уличен Машей в любовной связи с ее помощницей и не был бы за это изгнан с позором из дома. Наконец, если бы в конце пьесы не забрезжил пресловутый хеппи-энд: мысли о продаже родового гнезда оставлены, у Маши произошла переоценка ценностей, а у потерявшей надежды Сони появился шанс на личную жизнь.

Трудно (да и к чему) рассуждать о том, как пьеса смотрится в американском контексте. Сравнивать ее с самим Чеховым и вовсе глупо — не в подражании ее задача и никаких существенных подтекстов в ней нет. Константин Райкин с полным на то правом увидел ее как лирическую комедию. Для полноты картины нужно сказать, что комические краски в спектакле время от времени сгущаются до откровенно фарсовых концентраций — но в огромном концертном зале "Планета КВН", где во время реконструкции своего основного здания вынужден играть "Сатирикон", это смотрится вполне естественным решением.

Константин Райкин привносит в сочинение Дюранга и нечто гораздо более важное. Как бы мы ни стремились разглядеть в пьесах Чехова сегодняшних людей и вписать его сюжеты в сегодняшние обстоятельства, судьба людей, о которых писал сам автор, нам известна — и она трагична. Кристофер Дюранг предлагает почти безболезненную, относительно умиротворенную реинкарнацию. Поверить в нее никто и не предлагает. Потому что персонажи спектакля Райкина не похожи ни на русских, ни на американцев. Они живут в совершенно особой системе, на отдельной театральной планете. Не случайно, что дом, придуманный для сценического семейства художником Борисом Валуевым,— то детский рисунок домика, то большой театральный павильон, и он легко, всего несколькими движениями, превращается в театр для домашнего представления. Что же, это иллюзия сродни чеховской, и она не менее жестока — театр еще никогда не спасал мир, но избавиться от веры в его магическую силу никак не удается.

Отошедший от шока, полученного за счет недавно услышанной информации, Тихонов прихватил с собой Костю и слинял в лабораторию. Все данные у парня руководитель компьютерного отдела взял быстро и когда он провожал его до выхода, в коридоре его перехватил Белозеров.
-Вань, Рогозина просила тебе передать, что теперь по делу Нестеровой будешь работать ты. – Улыбаясь, проговорил Сергей. – Детали узнаешь у Сони.
-Что?! А почему я? Это ведь ты начинал работать над этим делом?
-Я бы и с радостью его доработал, но у меня сын заболел. Галина Николаевна дала мне отпуск, а дело передала тебе.
-Понятно. – Вяло отозвался Иван.
-Кстати, а ты Соню сегодня видел? – Заговорщицки проговорил Белозеров и, заметив небольшое замешательство на лице друга, продолжил. – Вижу, вы уже успели встретиться. Ну и как она тебе сегодня?
-Слушай, ты вроде бы домой спешил!
-Да-да, ты прав. Я уже ухожу.
-Вот и иди.
Не говоря больше друг другу ни слова, эксперты двинулись в противоположные стороны. Как только руководитель компьютерного отдела вошел в лабораторию, ему на глаза тут же бросились рыжие волосы, сидящей за компьютером девушки. На стук закрывшейся двери она подняла голову.
-Ты Белозерова не видел? – Спокойно спросила Соня, смотря прямо в глаза Ивану.
-Он домой уехал. Рогозина дала ему отпуск по семейным обстоятельствам. Помогать с делом Нестеровой теперь буду я.
-Что? – Опешила девушка.
-То! Мне сказали, что ты введешь меня в курс дела. – Проговорил Тихонов, но заметив недоверчивый взгляд своей собеседницы, добавил. – Прости меня за вчерашнее. Я просто был в плохом настроении.
-Я знаю из-за чего. – Тихо сказала Соня. – Забудь, я уже на тебя не злюсь. Я все понимаю.
-Вот и отлично! А теперь расскажи мне о деле…
Через полчаса компьютерный гений знал все обстоятельства преступления и даже успел приступить к взлому компьютера жертвы. Параллельно он кое-что объяснял Соне. Именно за этим делом их и застал Майский, решивший проведать девушку.
-О, какая идиллия! – Улыбнулся он, подходя к экспертам. – А я-то думал, что у вас тут уже бои без правил идут.
-Очень смешно! – Отозвался Тихонов. – Кстати, почему ты без халата?
-Не кипятись Ваня, я его уже одеваю. Что-нибудь уже выяснили?
-Ещё нет. – Ответила Соня. – Мы только приступили к изучению компьютера Маришки. Какие-либо результаты будут как минимум через полчаса. Приходи к этому времени.
-А может, я лучше тут посижу? Вдруг вам придет в голову подраться. Я вас хоть разниму.
-Сереж, не бойся. Я беспомощных бить не буду. – Улыбнулась девушка. – Тем более, что мы пришли к временному мирному соглашению.
-Ну ладно, я тогда пошел. Будут результаты, тут же звоните.
-Ага! – В один голос отозвалась парочка…
Взломать компьютер Марьяны для Тихонова не составила труда. Уже через 10 минут после ухода Майского, он с напарницей во всю и исследовали информацию, хранящуюся в умной технике. Как поняли ребята, Марьяна регулярно переписывалась с неким Владимиром. Сообщения содержали в основном «любовную муть», как выразился Иван, но последние письма координально отличались. В них девушка писала, что о чем-то расскажет его отцу. Но что именно нигде не значилось. Закончив читать переписку, Тихонов потянулся к телефону.
-Майский, мы выяснили, что Нестерова активно общалась с неким Владимиром Смирновым. – Доложил он в трубку. – Адрес я тебе скинул смс-кой. Галина Николаевна в курсе.
-Понял. Уже еду за ним. – Отозвался майор и положил трубку.
-Странно, почему Галина Николаевна запретила мне ехать?! – Тихо проговорила Соня.
-Потому что она знает, что ты сейчас ещё находишься под действием эмоций, которые сильно влияют на твой здравый смысл. Рогозина боится, что ты сгоряча дров наломаешь. – Отозвался Иван. – Кстати, почему ты так сильно заинтересована в раскрытие этого преступления?
-Маришка была моей лучшей подругой. Хотя нет, даже больше. Она была мне как сестра. Всегда во всем помогала и поддерживала. Несколько раз даже жизнь мне и Косте спасла. А вот я ей помочь не смогла.
-Думаю, не стоит себя винить. Ты ведь ничего не могла для неё сделать.
-Могла, но не успела! – Вздохнула девушка. – Ладно, давай закроем эту тему. Не хочешь выпить кофе в моей компании?
-А почему бы и нет. Пошли….
Через полчаса мимо буфета, в котором мирно отдыхали Соня и Ваня, Майский провел подозреваемого. Хоть этот человек не был ей знаком, девушка тут же выскочила в коридор. Она даже уже собиралась окликнуть майора, но Тихонов, вышедший следом за ней, резко закрыл ей рот рукой. На это Соня ответила ему ударом локтя по ребрам. Не ожидавший ничего подобного Иван тут же её отпустил и согнулся о боли.
-Ты чё творишь? – Простонал он, опираясь на стенку.
-Это ты чего творишь?! Зачем ты мне рот закрыл?
-За тем чтобы ты глупостей не натворила. Сама подумай, станет ли этот субъект отвечать на вопросы Сергея после того как увидит тебя тут?! Ты же сама говорила, что знакома с ним.
-Это не тот человек, с которым меня познакомила Маришка. – Отозвалась Соня и посмотрела на Ваню. – Прости за удар. Сильно больно?
-Да ладно, не так уж и болит. Я получал удары и побольнее. Пошли лучше в лабораторию, вдруг для нас работенка найдется…