Толстой хождение по. Алексей Николаевич Толстой «Хождение по мукам

АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ

СЕСТРЫ

ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ – 1

Аннотация

Роман «Сестры» - первая часть знаменитой трилогии «Хождение по мукам», одного из самых значительных произведений русской литературы.

О, Русская земля!..
«Слово о полку Игореве»

Сторонний наблюдатель из какогонибудь заросшего липами захолустного переулка, попадая в Петербург, испытывал в минуты внимания сложное чувство умственного возбуждения и душевной придавленности.
Бродя по прямым и туманным улицам, мимо мрачных домов с темными окнами, с дремлющими дворниками у ворот, глядя подолгу на многоводный и хмурый простор Невы, на голубоватые линии мостов с зажженными еще до темноты фонарями, с колоннадами неуютных и нерадостных дворцов, с нерусской, пронзительной высотой Петропавловского собора, с бедными лодочками, ныряющими в темной воде, с бесчисленными барками сырых дров вдоль гранитных набережных, заглядывая в лица прохожих - озабоченные и бледные, с глазами, как городская муть, - видя и внимая всему этому, сторонний наблюдатель - благонамеренный - прятал голову поглубже в воротник, а неблагонамеренный начинал думать, что хорошо бы ударить со всей силой, разбить вдребезги это застывшее очарование.
Еще во времена Петра Первого дьячок из Троицкой церкви, что и сейчас стоит близ Троицкого моста, спускаясь с колокольни, впотьмах, увидел кикимору - худую бабу и простоволосую, - сильно испугался и затем кричал в кабаке: «Петербургу, мол, быть пусту», - за что был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно.
Так с тех пор, должно быть, и повелось думать, что с Петербургом нечисто. То видели очевидцы, как по улице Васильевского острова ехал на извозчике черт. То в полночь, в бурю и высокую воду, сорвался с гранитной скалы и скакал по камням медный император. То к проезжему в карете тайному советнику липнул к стеклу и приставал мертвец - мертвый чиновник. Много таких россказней ходило по городу.
И совсем еще недавно поэт Алексей Алексеевич Бессонов, проезжая ночь на лихаче, по дороге на острова, горбатый мостик, увидал сквозь разорванные облака в бездне неба звезду и, глядя на нее сквозь слезы, подумал, что лихач, и нити фонарей, и весь за спиной его спящий Петербург - лишь мечта, бред, возникший в его голове, отуманенной вином, любовью и скукой.
Как сон, прошли два столетия: Петербург, стоящий на краю земли, в болотах и пусторослях, грезил безграничной славой и властью; бредовыми видениями мелькали дворцовые перевороты, убийства императоров, триумфы и кровавые казни; слабые женщины принимали полубожественную власть; из горячих и смятых постелей решались судьбы народов; приходили ражие парни, с могучим сложением и черными от земли руками, и смело поднимались к трону, чтобы разделить власть, ложе и византийскую роскошь.
С ужасом оглядывались соседи на эти бешеные взрывы фантазии. С унынием и страхом внимали русские люди бреду столицы. Страна питала и никогда не могла досыта напитать кровью своею петербургские призраки.
Петербург жил бурливохолодной, пресыщенной, полуночной жизнью. Фосфорические летние ночи, сумасшедшие и сладострастные, и бессонные ночи зимой, зеленые столы и шорох золота, музыка, крутящиеся пары за окнами, бешеные тройки, цыгане, дуэли на рассвете, в свисте ледяного ветра и пронзительном завывании флейт - парад войскам перед наводящим ужас взглядом византийских глаз императора. - Так жил город.
В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзикхоллы, скетинги, великолепные кабаки, где люди оглушались музыкой, отражением зеркал, полуобнаженными женщинами, светом, шампанским. Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки. Инженеры и капиталисты работали над проектом постройки новой, не виданной еще роскоши столицы, неподалеку от Петербурга, на необитаемом острове.
В городе была эпидемия самоубийств. Залы суда наполнялись толпами истерических женщин, жадно внимающих кровавым и возбуждающим процессам. Все было доступно - роскошь и женщины. Разврат проникал всюду, им был, как заразой, поражен дворец.
И во дворец, до императорского трона, дошел и, глумясь и издеваясь, стал шельмовать над Россией неграмотный мужик с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой.
Петербург, как всякий город, жил единой жизнью, напряженной и озабоченной. Центральная сила руководила этим движением, но она не была слита с тем, что можно было назвать духом города: центральная сила стремилась создать порядок, спокойствие и целесообразность, дух города стремился разрушить эту силу. Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в артистическом подвале «Красные бубенцы», - и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить.
То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.
Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными.
Таков был Петербург в 1914 году. Замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильночувственными звуками танго - предсмертного гимна, - он жил словно в ожидании рокового и страшного дня. И тому были предвозвестники - новое и непонятное лезло изо всех щелей.

- …Мы ничего не хотим помнить. Мы говорим: довольно, повернитесь к прошлому задом! Кто там у меня за спиной? Венера Милосская? А что - ее можно кушать? Или она способствует ращению волос! Я не понимаю, для чего мне нужна эта каменная туша? Но искусство, искусство, брр! Вам все еще нравится щекотать себя этим понятием? Глядите по сторонам, вперед, под ноги. У вас на ногах американские башмаки! Да здравствуют американские башмаки! Вот искусство: красный автомобиль, гуттаперчевая шина, пуд бензину и сто верст в час. Это возбуждает меня пожирать пространство. Вот искусство: афиша в шестнадцать аршин, и на ней некий шикарный молодой человек в сияющем, как солнце, цилиндре. Это - портной, художник, гений сегодняшнего дня! Я хочу пожирать жизнь, а вы меня потчуете сахарной водицей для страдающих половым бессилием…
В конце узкого зала, за стульями, где тесно стояла молодежь с курсов и университета, раздался смех и хлопки. Говоривший, Сергей Сергеевич Сапожков, усмехаясь влажным ртом, надвинул на большой нос прыгающее пенсне и бойко сошел по ступенькам большой дубовой кафедры.
Сбоку, за длинным столом, освещенным двумя пятисвечными канделябрами, сидели члены общества «Философские вечера». Здесь были и председатель общества, профессор богословия Антоновский, и сегодняшний докладчик - историк Вельяминов, и философ Борский, и лукавый писатель Сакунин.
Общество «Философские вечера» в эту зиму выдерживало сильный натиск со стороны мало кому известных, но зубастых молодых людей. Они нападали на маститых писателей и почтенных философов с такой яростью и говорили такие дерзкие и соблазнительные вещи, что старый особняк на Фонтанке, где помещалось общество, по субботам, в дни открытых заседаний, бывал переполнен.
Так было и сегодня. Когда Сапожков при рассыпавшихся хлопках исчез в толпе, на кафедру поднялся небольшого роста человек с шишковатым стриженым черепом, с молодым скуластым и желтым лицом - Акундин. Появился он здесь недавно, успех, в особенности в задних рядах зрительного зала, бывал у него огромный, и когда спрашивали: откуда и кто такой? - знающие люди загадочно улыбались. Во всяком случае, фамилия его была не Акундин, приехал он изза границы и выступал неспроста.
Пощипывая редкую бородку, Акундин оглядел затихший зал, усмехнулся тонкой полоской губ и начал говорить.
В это время в третьем ряду кресел, у среднего прохода, подперев кулачком подбородок, сидела молодая девушка, в суконном черном платье, закрытом до шеи. Ее пепельные тонкие волосы были подняты над ушами, завернуты в большой узел и сколоты гребнем. Не шевелясь и не улыбаясь, она разглядывала сидящих за зеленым столом, иногда ее глаза подолгу останавливались, на огоньках свечей.
Когда Акундин, стукнув по дубовой кафедре, воскликнул: «Мировая экономика наносит первый удар железного кулака по церковному куполу», - девушка Вздохнула не сильно и, приняв кулачок от покрасневшего снизу подбородка, положила в рот карамель.
Акундин говорил:
- …А вы все еще грезите туманными снами о царствии божием на земле. А он, несмотря на все ваши усилия, продолжает спать. Или вы надеетесь, что он всетаки проснется и заговорит, как валаамова ослица? Да, он проснется, но разбудят его не сладкие голоса ваших поэтов, не дым из кадильниц, - народ могут разбудить только фабричные свистки. Он проснется и заговорит, и голос его будет неприятен для слуха. Или вы надеетесь на ваши дебри и болота? Здесь можно подремать еще с полстолетия, верю. Но не называйте это мессианством. Это не то, что грядет, а то, что уходит. Здесь, в Петербурге, в этом великолепном зале, выдумали русского мужика. Написали о нем сотни томов и сочинили оперы. Боюсь, как бы эта забава не окончилась большой кровью…
Но здесь председатель остановил говорившего. Акундин слабо улыбнулся, вытащил из пиджака большой платок и вытер привычным движением череп и лицо. В конце зала раздались голоса:
- Пускай говорит!
- Безобразие закрывать человеку рот!
- Это издевательство!
- Тише вы, там, сзади!
- Сами вы тише!
Акундин продолжал:
- …Русский мужик - точка приложения идей. Да. Но если эти идеи органически не связаны с его вековыми желаниями, с его первобытным понятием о справедливости, понятием всечеловеческим, то идеи падают, как семена на камень. И до тех пор, покуда не станут рассматривать русского мужика просто как человека с голодным желудком и натертым работою хребтом, покуда не лишат его наконец когдато какимто барином придуманных мессианских его особенностей, до тех пор будут трагически существовать два полюса: ваши великолепные идеи, рожденные в темноте кабинетов, и народ, о котором вы ничего не хотите знать… Мы здесь даже и не критикуем вас по существу. Было бы странно терять время на пересмотр этой феноменальной груды - человеческой фантазии. Нет. Мы говорим: спасайтесь, покуда не поздно. Ибо ваши идеи и ваши сокровища будут без сожаления выброшены в мусорный ящик истории…
Девушка в черном суконном платье не была расположена вдумываться в то, что говорилось с дубовой кафедры. Ей казалось, что все эти слова и споры, конечно, очень важны и многозначительны, но самое важное было иное, о чем эти люди не говорили…
За зеленым столом в это время появился новый человек. Он не спеша сел рядом с председателем, кивнул направо и налево, провел покрасневшей рукой по русым волосам, мокрым от снега, и, спрятав под стол руки, выпрямился, в очень узком черном сюртуке: худое матовое лицо, брови дугами, под ними, в тенях, - огромные серые глаза, и волосы, падающие шапкой. Точно таким Алексей Алексеевич Бессонов был изображен в последнем номере еженедельного журнала.
Девушка не видела теперь ничего, кроме этого почти отталкивающекрасивого лица. Она словно с ужасом внимала этим странным чертам, так часто снившимся ей в ветреные петербургские ночи.
Вот он, наклонив ухо к соседу, усмехнулся, и улыбка - простоватая, но в вырезах тонких ноздрей, в слишком женственных бровях, в какойто особой нежной силе этого лица было вероломство, надменность и еще то, чего она понять не могла, но что волновало ее всего сильнее.
В это время докладчик Вельяминов, красный и бородатый, в золотых очках и с пучками золотистоседых волос вокруг большого черепа, отвечал Акундину:
- Вы правы так же, как права лавина, когда обрушивается с гор. Мы давно ждем пришествия страшного века, предугадываем торжество вашей правды.
Вы овладеете стихией, а не мы. Но мы знаем, высшая справедливость, на завоевание которой вы скликаете фабричными гудками, окажется грудой обломков, хаосом, где будет бродить оглушенный человек. «Жажду» - вот что скажет он, потому что в нем самом не окажется ни капли божественной влаги. Берегитесь, - Вельяминов поднял длинный, как карандаш, палец и строго через очки посмотрел на ряды слушателей, - в раю, который вам грезится, во имя которого вы хотите превратить человека в живой механизм, в номер такойто, - человека в номер, - в этом страшном раю грозит новая революция, самая страшная изо всех революций - революция Духа.
Акундин холодно проговорил с места:
- Человека в номер - это тоже идеализм.
Вельяминов развел над столом руками. Канделябр бросал блики на его лысину. Он стал говорить о грехе, куда отпадает мир, и о будущей страшной расплате. В зале покашливали.
Во время перерыва девушка пошла в буфетную и стояла у дверей, нахмуренная и независимая. Несколько присяжных поверенных с женами пили чай и громче, чем все люди, разговаривали. У печки знаменитый писатель, Чернобылин, ел рыбу с брусникой и поминутно оглядывался злыми пьяными глазами на проходящих. Две, средних лет, литературные дамы, с грязными шеями и большими бантами в волосах, жевали бутерброды у буфетного прилавка. В стороне, не смешиваясь со светскими, благообразно стояли батюшки. Под люстрой, заложив руки сзади под длинный сюртук, покачивался на каблуках полуседой человек с подчеркнуто растрепанными волосами - Чирва - критик, ждал, когда к нему ктонибудь подойдет. Появился Вельяминов; одна из литературных дам бросилась к нему, вцепилась в рукав. Другая литературная дама вдруг перестала жевать, Отряхнула крошки, нагнула голову, расширила глаза. К ней подходил Бессонов, кланяясь направо и налево смиренным наклонением головы.

А. Н. Толстой - выдающийся советский писатель, один из крупнейших современных художников слова. В его лучших произведениях реалистическая правдивость, широта охвата явлений жизни, крупные масштабы исторического мышления сочетаются с ярким словесным мастерством, способностью воплощать материал в монументальных художественных формах. Трилогия «Хождение по мукам», а также ряд других произведений писателя получили заслуженное признание, стали любимыми книгами миллионов читателей, вошли в классику, в золотой фонд советской литературы.

Яркое и широкое воспроизведение жизни нашей страны на рубеже двух эпох, резкие изменения под влиянием революции духовного мира людей составляют основное содержание эпопеи.

А. Н. Толстой писал трилогию «Хождение по мукам» более двадцати лет. Когда он в 1919 году в эмиграции приступил к работе над первой книгой трилогии - романом «Сестры», он не думал, что произведение развернется в монументальную эпопею. Бурное течение жизни привело его к убеждению в необходимости продолжить работу. Нельзя было поставить точку и оставить своих героев на бездорожье.

В 1927–1928 годах выходит в свет вторая книга трилогии - роман «Восемнадцатый год». 22 июня 1941 года, в первый день Великой Отечественной войны, была дописана последняя страница романа «Хмурое утро».

А. Н. Толстой прожил со своими героями более двадцати лет, прошел с ними большой, сложный путь. За это время произошли перемены не только в судьбах героев, но и в судьбе автора, многое перечувствовавшего и передумавшего.

Уже в процессе работы над романом «Сестры» писатель, стремящийся к истинности воссоздания истории, несмотря на свои временные заблуждения, осознал обреченность и лживость бытия правящих классов старой России. Стремление разобраться в причинах, вызвавших очистительный взрыв социалистической революции, помогло писателю сделать верный выбор, пойти вместе с Родиной.

По словам Толстого, работа над трилогией «Хождение по мукам» была для него процессом познания жизни, «вживания» в сложную, полную противоречий историческую эпоху, образным осмыслением драматического опыта своей жизни и жизни своего поколения, обобщением исторических уроков грозных лет революции и гражданской войны, поисками верного гражданского и творческого пути.

Характерные поучительные особенности формирования творчества А. Н. Толстого и других выдающихся советских писателей старшего поколения подчеркнул К. А. Федин. «Советское искусство, - говорил К. А. Федин, - рождено не в кабинете начетчика и не в келье отшельника. Старшие и тогда не старые русские писатели в грозные годы гражданской войны очутились перед выбором: на какую сторону баррикады стать? И они делали свой выбор. И если ошибались в выборе и находили в себе силы исправить заблуждение, исправляли его. Замечательный советский, писатель Алексей Толстой оставил нам сурово-восторженное свидетельство в рассказах о таких мучительных заблуждениях. И он же в начале двадцатых годов исторгнул гимн обретенному новому своему читателю: „Новый читатель это - тот, кто почувствовал себя хозяином Земли и Города. Тот, кто за последнее десятилетие прожил десять жизней. Это тот, у кого воля и смелость - жить…“ Толстой утверждал, что писатель в тайнике сердца слышал зов этого нового читателя, гласивший так: „Ты хочешь перекинуть ко мне волшебную дугу искусства, - пиши: честно, ясно, просто, величаво. Искусство - это моя радость.

…Всякий опыт складывается из плюсов и минусов. Опыт Судеб старших писателей, опыт трагедий, как уроки жизни, усваивался советскими писателями наряду с тем величайшим историческим уроком, который черпали они в клокотавшей гуще своего революционного народа“.»

Реалистическое изображение жизни русского общества в предреволюционный период в первом, романе трилогии «Сестры» представляет поразительную по убедительности картину продажности, растленности, лживости, фальши всего бытия социальной верхушки. Все это способствовало нарастанию и предельному обострению общественных противоречий, неминуемо ведущих к революционному взрыву. Для общего настроения романа «Сестры» характерны мотивы обреченности буржуазно-интеллигентской среды, исторической закономерности гибели старого строя, предчувствия неизбежности «страшной мести», «жестокой расплаты», «мирового пожара», «конца мира». Мотив неизбежности распада царской империи в первой редакции романа носил во многом неопределенный характер. Предчувствие «конца мира», как известно, в предреволюционной русской литературе носило весьма различный, чрезвычайно дифференцированный характер. Если писатели революционного лагеря видели в обреченности буржуазно-интеллигентского уклада следствие реальных общественных процессов, непримиримости и обострения классовых противоречий, то декадентские литературные течения провозглашали «конец мира» с реакционных мистических позиций, затушевывавших подлинные конфликты бытия. А. Н. Толстой был далек от мистических концепций, утверждавших обреченность мира, неизбежность его конца. Писатель, вначале еще смутно понимая цели социалистической революции, тем не менее образно показал ее причины, кроющиеся в реальных социальных условиях, в ненависти народных масс к разложившимся привилегированным кругам общества. В последних романах трилогии мотив предопределенности конца старого мира получает последовательно реалистическое звучание; причины, вызвавшие революционный взрыв, крушение царской империи, здесь выяснены более глубоко и точно, в соответствии с исторической истиной.

Алексей Толстой

Хождение по мукам

Трилогия

«Хождение по мукам»

Вступительная статья В. Щербины

«Хождение по мукам» представляет собой трилогию романов известного советского писателя А. Толстого. Первый роман «Сёстры» был написан в начале 1920-х годов в период пребывания писателя в эмиграции, именно поэтому произведение проникнуто тоской по родине.

Вторую книгу «Восемнадцатый год» Толстой создаёт в конце 1920-х. Настроение вернувшегося из эмиграции автора заметно меняется. Третья книга «Хмурое утро» была написана в начале 1940-х. Это были последние годы жизни писателя.

Трилогия Толстого была дважды экранизирована в Советском Союзе: в 1957-1959 годах (художественный фильм, состоящий из трёх серий) и в 1977 году (сериал, состоящий из тринадцати серий).

Сестры

Петербург, 1914 год. Дарья Булавина приезжает в столицу, чтобы поступить на юридические курсы. Девушка останавливается у своей замужней сестры Екатерины Дмитриевны. Супруг старшей сестры – известный в Петербурге адвокат Николай Смоковников. Дом адвоката часто посещают революционно настроенные гости, среди которых самым прогрессивным считается Алексей Бессонов.

Дарья неожиданно для себя влюбляется в развратного и порочного Алексея. Молодой чистой девушке и в голову не приходит, что её сестра уже успела изменить супругу с поэтом. Муж догадывается об измене и делится своими сомнениями с Дарьей. Однако старшая сестра уверяет и Николая, и Дарью, что их подозрения неоправданны. В конце концов, младшая сестра находит подтверждения того, что Катя действительно обманула мужа. Дарья умоляет Екатерину рассказать Смоковникову правду. В результате, муж и жена разъезжаются: Николай уехал в Крым, а Екатерина – во Францию.

Дарья знакомится с инженером Иваном Телегиным. Часть квартиры инженер сдаёт подозрительным молодым людям, любителям футуристических вечеров. На одном из таких вечеров оказалась и Дарья Булавина. Девушке не понравился вечер, но хозяин квартиры вызывает у неё симпатию. Некоторое время спустя Телегин находит Дашу, чтобы объясниться ей в любви, а затем отправляется на фронт. Катя вернулась из Франции. Сёстры вместе работают в московском лазарете. Адвокат Смоковников помирился с женой. Вскоре становится известно, что поэт Бессонов погиб на фронте, куда был мобилизован. Телегин пропал без вести.

В Катю влюбляется капитан Рощин. Он пытается объясниться ей в любви, но не находит взаимности. Тем временем Иван Телегин приезжает в Москву, чтобы встретиться с Дарьей. Как оказалось, молодой человек попал в концлагерь, из которого бежал. Через некоторое время влюблённые смогли пожениться и переехать в Петроград. Смоковников отправляется на фронт, и вскоре Катя становится вдовой. Рядом с Екатериной остаётся Рощин.

Семейная жизнь Ивана и Даши не ладится. У пары родился первенец. На третий день после рождения мальчик умер. Иван решает уйти в Красную Армию. Рощин и Екатерина поссорились. Капитан поддерживает белых и выступает против большевиков. Между Катей и капитаном происходит разрыв. Рощин добивается своей цели и попадает к белогвардейцам. Однако расставание с Екатериной заставляет его страдать. Катя получила ложное известие о смерти капитана и решила отправиться в другой город. По дороге на поезд напали махновцы. Рощин, получив отпуск, отправляется за любимой, но узнаёт, что она давно покинула Ростов, где они расстались. Капитан встречает Ивана Телегина в белогвардейской форме. Очевидно, красноармеец стал шпионом. Но Рощин не выдаёт старого знакомого.

Дарью втягивают в подпольную работу, и она переезжает в Москву. Девушке приходится следить за выступлениями Ленина, ходить на митинги рабочий и проводить время в компании анархистов для прикрытия. Искренность вождя пролетариата заставляет Дарью отказаться от подпольной работы и общения с анархистами. Девушка едет к отцу в Самару. Тем временем Иван разыскивает свою жену и отправляется к своему тестя. Несмотря на то, что Телегин был одет в белогвардейскую форму, доктор Булавин догадался, что перед ним красноармеец. Отец Даши не поддерживает революцию. Отвлекая внимание зятя старым письмом от дочери, Булавин вызывает контрразведку. Спасаясь бегством, Телегин встречает жену, которая всё это время была в доме. Через некоторое время Иван возвращается в дом тестя, но находит его пустым.

Хмурое утро

Супруги Телегины вновь встречаются в лазарете. Во время обороны Царицына Иван был серьёзно ранен. Придя в себя в госпитале, он видит возле своей постели жену. Рощин успел разочароваться в белых. Теперь его единственной целью становится поиск Кати. Узнав, что любимая попала в плен к махновцам, капитан отправляется её выручать, а затем и сам становится пленником. Вместе с приверженцами Махно Рощин участвует во взятии Екатеринослава. Раненный капитан попадает в руки красных. Покинув госпиталь, куда его отвезли, Рощин отправляется на поиски Кати. Судьба вновь сводит его с Телегиным. Иван принимает знакомого за шпиона, зная, что капитан поддерживал белых, но вскоре понимает, что ошибся.

Екатерина Дмитриевна вернулась в свою московскую квартиру, которая к тому времени уже успела стать коммунальной. Вскоре Катя встречает Рощина, которого всё это время считала погибшим. Влюблённые воссоединяются. К Екатерине и капитану Рощину приезжают Иван и Дарья.

Написание трилогии растянулось на 20 лет. За это время автор успел пересмотреть свои взгляды. Несмотря на то, что Толстой вернулся из эмиграции, он до конца так и не смог смириться с тем, что страна, которую он так любил, успела измениться до неузнаваемости. Возможно, писатель не поддерживал белогвардейцев, но и к большевикам он относился крайне подозрительно и осторожно. Это нетрудно заметить в первой книги трилогии. Толстой не уверен, что новые хозяева страны изменят жизнь народа к лучшему.

Во второй книге уже заметны сомнения автора. Роман «Восемнадцатый год» был написан через 10-11 лет после Октябрьской революции. За это время жизнь действительно не стала лучше: страна нуждалась в восстановлении после гражданской войны. Тем не менее, Толстой понимает: улучшения в такой короткий срок просто невозможны. И помехой этому становятся не только разрушения, но и неуспевший перестроиться менталитет его сограждан.

Многие представители интеллигенции по-прежнему не доверяют большевикам. Пользуясь этим, бывшие участники белого движения периодически напоминают о себе. Сам Толстой уже сделал свой выбор. Его окончательное мнение о новой власти сформировано. Неслучайно один из главных положительных героев романа – Иван Телегин – уходит в Красную Армию. Однако автора начинают терзать другие сомнения: долго лишь продержится новый режим, ведь сторонники старого не хотят отступать? 1920-е годы действительно были очень неспокойными.

Вера автора в благо большевизма
В третьей книге читатель не увидит ничего, кроме уверенности Толстого в том, что новая власть принесла народу только благо. Большевики одержали, в первую очередь, нравственную победу над своими противниками. Почти 30 лет спустя после революционных потрясений автор трилогии перестаёт сомневаться в том, что русский народ сделал правильный выбор, поддержав большевиков.

Алексей Толстой

Хождение по мукам

Трилогия

«Хождение по мукам»

Вступительная статья В. Щербины

Первая часть трилогии привлекает читателей пластичностью картин, словесным искусством. Художественные достоинства этого чудесного русского романа огромны. Как живые, стоят перед нами его главные герои - Катя, Даша, Телегин, Рощин. Однако сила этого произведения не только в его художественном, реалистическом мастерстве. Роман «Сестры» отличается глубоким реализмом в изображении распада старого дворянско-буржуазного общества и кризиса путей интеллигенции. Правдиво, в широких типических обобщениях показано здесь лицо верхушки царской России, чуждость народу декадентской разложившейся интеллигенции. Здесь образы и картины в полной мере реалистически убедительны. Роман создает ощущение грандиозности и решительности исторических преобразований, заставляет с волнением переживать мучительные судьбы его героев. Судьба героев особо интересна и поучительна благодаря тому, что роман проникнут пафосом решения основного исторического вопроса - вопроса о смысле революционного преобразования и дальнейшей судьбе нашей страны, с огромной силой и искренностью поставленного художником. Именно в этом один из источников значительности романа «Сестры». Во время создания этого произведения автор не имел ясного представления о дальнейшем пути России, еще не решил трудную задачу - верно увидеть эпоху и найти в ней самого себя. Мучительные размышления и искания пронизывают роман, создают его основной тон.

На фоне огромных общественных событий, в предчувствии грядущих перемен А. Н. Толстой рисует своих героев одинокими и беспомощными. Смятение царит в их сознании, еще бессильны они решить поставленные жизнью вопросы. Включение в борьбу раздвигает границы их мировоззрения, поднимает их до осознания общих связей личности и общества, до понимания движения времени как истории, то есть приводит к целостному познанию закономерностей эпохи. А. Н. Толстой много раз подчеркивал, что «Сестры» - роман не исторический. Писатель создавал его как произведение о судьбе своего поколения. В последних книгах трилогии вырисовывается уже конкретный образ живой истории. Жизненный опыт героев трилогии становится безмерно богаче, обобщает не только наблюдения одной социальной прослойки, а умножается опытом истории, борьбы народа, опытом революционной эпохи.

Постижение сущности Великой Октябрьской социалистической революции, героика строительства социализма произвели решительный перелом в литературной жизни А. Толстого. Революционное мировоззрение, идеи советского патриотизма несоизмеримо возвысили его творчество, одухотворили новым пафосом и целями. Совершенно в ином свете предстают перед писателем казавшиеся известными ему ранее исторические события, глубже вникает он в смысл борьбы народа за новую жизнь. Теперь он по-другому смотрит на мир, ставит перед собой другие творческие задачи, прежде всего - воплощение величия революционного народа.

Смелее, шире, значительнее становятся творческие замыслы А. Н. Толстого. Он предъявляет к себе все более строгие требования, стремится создать обширную эпопею, посвященную русскому обществу в годы революции и гражданской войны. Писатель отлично понимал сложность и ответственность этой задачи. «Революцию одним „нутром“ не понять и не охватить, - писал он. - Время начать изучать революцию, - художнику стать историком и мыслителем. Задача огромная, что и говорить, на ней много народа сорвется, быть может, - но другой задачи у нас и быть не может, когда перед глазами, перед лицом - громада Революции, застилающая небо».