Зинаида Курбатова: «Если делаешь правильное, важное дело, то будет помощь. В нем преломился весь хх век

Коллеги по Пушкинскому дому, где Лихачев почти полвека возглавлял отдел древнерусской литературы, прежде всего вспоминают его активную гражданскую позицию (академик спас от перестроек и разрушений множество исторических памятников – в частности Невский проспект, Петергофский парк) и смелость.

– С ним было нестрашно, – вспоминает хранитель пушкинских рукописей Татьяна Краснобородько. – Бывали сложные ситуации, и тогда он говорил: «Не бойтесь, я буду рядом с вами». И мы переставали бояться. Он все брал на себя.

В семье он тоже все брал на себя. И всех подчинял себе.

Внучка академика Зинаида Курбатова, художник и тележурналист, носит фамилию отца. Но в ней чувствуется истинно лихачевский характер. По крайней мере, о своем знаменитом деде рассказывает честно, не стараясь смягчить краски.

– Дедушка был человеком властным, я бы даже сказала деспотичным. Хотя в последние годы о нем часто вспоминают как о мягком и тихом человеке, нетрудно понять, что такой не смог бы пережить то, что пережил дед.

Никита Михалков – вот пример врага

– У него были недоброжелатели?

– Конечно. Чем ярче человек, тем больше у него недругов. У него были враги в научной среде, которые считали что «Слово о полку Игореве» – подделка. А из ныне живущих… Никита Михалков – вот пример врага. У них с дедом даже была телевизионная полемика. Дед говорил: «На культуре зарабатывать нельзя». Михалков утверждал обратное. Как-то в особняке на Гоголевском бульваре, который отдали в аренду, ночью после банкета случился пожар. Сгорели дубовый зал, уникальные лепнина и паркет. Дедушка возмущался: «Вот к чему приводит стремление зарабатывать на культуре!» – и язвительно добавлял: «Для Михалкова культура – это его фильмы».

Естественно, и с властями у деда были сложные отношения, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Романов не раз его вызывал, когда дед приютил в своем отделе неблагонадежных людей. Но дедушку было довольно сложно испугать, потому что он был стреляный воробей. История с Романовым закончилась без последствий для семьи, хотя, когда началась перестройка, журналисты спрашивали меня: не убили ли вашу маму, чтобы надавить на деда? Вот это абсолютная ерунда, смерть мамы – трагический случай…

После Соловков не выносил карт

Дочь Дмитрия Лихачева Вера погибла в 44 года, когда пыталась поймать машину – голосуя, женщина выбежала на дорогу, и ее сбил микроавтобус. После смерти матери 15-летняя Зинаида осталась жить под одной крышей с дедушкой и бабушкой.

– Папа сразу от нас отделился, потому что ужиться с дедом было тяжело. В нашей семье решения принимал только он. Когда мы садились за стол, сначала блюдо подавали дедушке, он первым брал ложку – в общем, все происходило так, как это было принято в купеческих семьях, у деда ведь купеческое происхождение. В доме существовали строгие запреты: по телефону можно было говорить только по делу и не больше пяти минут, дискотеки – пустая трата времени и так далее.

– Наверное, молодой девушке сложно было найти общий язык с «человеком девятнадцатого века», как называли Дмитрия Сергеевича?

– Я не могу сказать, что у меня были простые и радостные отрочество и юность. Понимаете, на деда большое влияние оказали Соловки. Поясню: домашний мальчик из очень приличной, интеллигентной семьи в 21 год попадает в лагерь, где отбывали срок не только замечательные ученые, но и уголовники. И что они там устраивали, можно только догадываться… С тех пор он не выносил карт – у нас в доме не было ни одной колоды. Однажды дед приехал на дачу в Комарово и увидел меня играющей в дурака с детьми академиков. По этому поводу состоялся очень строгий разговор. Более того, поскольку на Соловках дед, по-видимому, насмотрелся на падших женщин, он считал, что нужно бороться со всякими проявлениями вульгарности – мне запрещалось употреблять косметику. Дед считал, что я должна очень скромно одеваться на занятия. Поэтому я донашивала мамины вещи лет до 20. Дедушка был против того, чтобы я поступала в Академию художеств. Потому что художники – это богема. «Ты будешь поздно ложиться, выпивать», хотя поводов для беспокойства я, отличница и правильная девочка, не давала…

– Вы обижены на деда?

– Трудно сказать… Осталось ощущение, что все могло быть по-другому. Во всяком случае, я свою дочку стараюсь баловать, исходя из тех возможностей, какие у нас есть. В моем случае дедушка перегнул палку. Но в его воспитании были и плюсы – к примеру, деньги сейчас не имеют для меня ценности.

Лихачев прожил 93 года – и до последнего дня находился в хорошей интеллектуальной форме.

– Он хотел многое успеть и в науке, и в общественной деятельности, поэтому всегда думал о здоровье и сознательно стремился к долголетию.

– Что он делал для этого?

– В доме всегда был строгий распорядок, что само по себе полезно. Обедали и ужинали мы строго по часам. Бабушка прекрасно готовила. На столе всегда был выбор блюд – к обеду подавали два супа, несколько гарниров. Дедушка рано ложился, рано вставал, после обеда отдыхал час или два. Спортом он не увлекался – считал его не вполне приличным времяпрепровождением. Зато дедушка гулял на воздухе по несколько часов, на даче.

В дом врывались юродивые, побирушки

– Чем занималась жена Дмитрия Сергеевича?

– Моя бабушка, Зинаида Александровна, в молодости работала корректором в издательстве Академии наук. Там и познакомилась с дедушкой, в 36-м они поженились, в 37-м, в страшное, голодное время, у них родились близнецы. Потом бабушка уже не работала, вела хозяйство. Ей пришлось всю свою жизнь подчинить дедушке. Еще она была верующим человеком и в юности спустила с лестницы девушку, которая пришла ее агитировать в комсомол. Очень любила принимать гостей, но к нам в дом приходили только друзья и знакомые дедушки. Ни я, ни мои родители не могли пригласить своих друзей. Бабушка после смерти деда потеряла интерес к жизни и пережила деда всего на полтора года…

Пока дедушка был жив, у нас разрывался телефон, постоянно звонили в дверь. К нам мог ворваться кто угодно – юродивые, кликуши, побирушки. Дед, когда мог и не мог, помогал людям. Это ко мне он строго относился, и я не могла ему сказать: «Хочу туфли», к примеру. Посторонние же люди часто просили денег, и он им не отказывал. А какое количество детей он устроил в школы и вузы!

– Чувствуется, что, несмотря на «перегибы», Дмитрий Сергеевич многому вас научил.

– Воспитывает не чтение морали, а то, что ребенок наблюдает. Я с детства видела, что все вокруг заняты делом. Сейчас иногда могу позволить себе не думать о работе, поваляться, почитать, но я трудоголик – такой меня воспитали. Могу работать и за идею, как это делал дед – ведь многие его должности были общественными, неоплачиваемыми.

– А к слову «интеллигент» как относитесь?

– Для меня интеллигент – это человек, который имеет свою позицию. Я практически не знаю интеллигентных людей в Москве и Петербурге. Что бы ни происходило – все молчат. Если бы дедушка думал только о своей научной карьере, он не был бы таким человеком. Порой он что-то делал во вред себе и близким. Характерный случай – мой папа-архитектор в молодости работал в мастерской Сперанского над проектом строительства гостиницы «Ленинград». А дедушка в печати резко выступил против этого. Папе пришлось расстаться с работой, потому что коллеги начали на него косо смотреть, а дедушка даже не подумал, как его позиция отразится на родственнике. Вы можете себе представить, чтобы кто-то из наших интеллигентов, с их развитым чувством семейственности, так себя вел?

Дмитрий Лихачев с внучкой Зинаидой в день своего 90-летия. Пушкинский Дом. 1996 г.
Фото из личного архива Зинаиды Курбатовой

– Зинаида, об академике Лихачеве написано немало, а каким помните своего дедушку вы?

– К несчастью, я так и не поняла до конца, что он был за человек. Уж слишком сложным и резким он был. Как я теперь жалею, что я не догадывалась расспросить его об очень-очень многом, что слишком мало разговаривала и с ним, и с великими людьми из его окружения. С тем же дядей Сашей Панченко, который теперь тоже ушел┘

Мне, как тележурналисту, постоянно приходится встречаться с людьми, и я то и дело слышу, что, будь Дмитрий Сергеевич жив, он бы помог. К дедушке всегда обращались по самым разным вопросам, начиная с просьб предупредить какую-нибудь ошибку, исправить несправедливость, что-то поддержать, кому-то помочь.

У деда была одна потрясающая черта. Многим сейчас это просто непонятно: как это – ставить общественные интересы выше личных и семейных. Я понимаю, что люди во многом отражают доставшееся им время, и все-таки┘

Когда началось строительство гостиницы «Ленинград», дед тут же стал выступать в печати против возведения многоэтажного монстра. Гостиница портила вид набережной, и кроме того, еще из-за нее нужно было снести музей Пирогова. Проектом занималась мастерская зодчего Сперанского, среди его сотрудников был и молодой архитектор Юрий Курбатов – мой папа, дедушкин зять. В результате папе пришлось искать другую работу – коллеги стали на него косо смотреть.

– А как отреагировал на неприятности зятя ваш дедушка?

– Дед, кажется, об этом так и не узнал.

– Зинаида, а трудно быть внучкой академика Лихачева?

– Трудно. Меня воспитывали в строгости, даже перегибали палку. Это уже когда мамы не стало. Дед постоянно напоминал, что я должна быть очень скромно одета, ни в коем случае не лучше, чем другие студенты Академии художеств.

Дед всегда говорил: «То, что позволительно другим, – тебе делать нельзя. К тебе особое, пристальное внимание, и мелочи становятся в глазах людей непростительными, чудовищными ошибками». Он вообще был категорически против всяких привилегий, считал, что это неприлично. Однажды – ему тогда уже было лет восемьдесят – пошел в поликлинику, и его узнали и провели в кабинет врача без очереди. Дед вернулся расстроенным. Говорит: «Какой стыд! Выхожу из кабинета, а в общей очереди сидит академик Борис Петрович Никольский. Тоже ведь мог по знакомству пройти просто так, а не стал. Какой человек!» У него долго было плохое настроение.

Пять лет прошло – а кажется, он был жив еще вчера... Будто вчера еще я видела, как дедушка медленно, опираясь на палку, идет по засыпанной листьями дорожке в Комарове. А иногда иду мимо нашей старой квартиры, в окнах горит свет и кажется, что дедушка сидит в кабинете за пишущей машинкой. Кажется, я слышу его голос: «Интеллигентный человек не должен засорять речь жаргонизмами!» Я наставления дедушки о том, как должен себя вести интеллигентный человек, помню до сих пор, хотя и не всё выполняю.

– И как же себя должен вести интеллигентный человек?

– Интеллигентный человек обязан вести дневник. Разговаривать по телефону можно только по делу и не дольше двух минут. Автоответчик – абсолютно неприличное изобретение. Дети за столом должны молчать, только если к тебе обращаются, нужно ответить. Спорт и танцы – бессмысленная трата времени. Главное – самообразование, нужно много читать. Интеллигентный человек должен в течение жизни собрать хорошую библиотеку по специальности. А еще дедушка говорил: «Занимайся музыкой больше, я так жалею, что меня не учили играть на рояле. Молись на ночь и крести подушку, читай «Отче наш».

– Соблюдать подобные требования и впрямь непросто.

– У деда вообще был очень сильный характер. Жесткий, непримиримый, тяжелый. Дедушкины братья были совсем другими – тоже очень красивыми людьми, талантливыми, работящими, но при этом немного, знаете ли, бонвиванами.

– Чем, по-вашему, объясняется, что Дмитрий Сергеевич был исключением даже из семейного правила?

– Его интересы формировались под влиянием библиотеки одного знакомого, которая в тяжелые годы хранилась в нашем доме. Дедушка стал единственным гуманитарием в семье, вокруг были одни инженеры. Домашние, к слову сказать, его выбор не одобрили. Затем на него повлиял университет – преподаватели, студенты, сама обстановка, но больше всего, по его собственным словам, – Соловки. Там в тот момент находился цвет науки, искусства, старого русского офицерства, встреча с ними не могла не сказаться на выживших.

– А вам самой доводилось бывать на Соловках? И как внучке Дмитрия Сергеевича, и как журналисту?

– Да, я приезжала туда с воспоминаниями деда и книгой, где он все обозначил на плане – где его камера была, где какие роты. Все стремительно исчезает, на глазах. В камере деда музей сделал бухгалтерию с евроремонтом. Что поделать, они у монастыря отвоевывают территорию, им надо утверждаться, тут не до «СЛОНа» и его сидельцев.

Мне часто становится не по себе от мысли, как быстро настоящее становится прошлым. Недавно мне прислали сценарий, написанный для тележурналиста Сванидзе. Там была такая фраза «Лихачеву вообще на Соловках повезло».

– И это, и то, что потом, в Норильске, заключенным было много хуже. И все равно есть формулировки, которые в некоторых случаях, на мой взгляд, неприемлемы. Как это, повезло в лагере? Да, дед вернулся, но абсолютно больным.

Сейчас об этом только дедушкин племянник помнит, Сергей Михайлович Лихачев, а ему почти 80 лет. Недавно Сергей Михайлович мне рассказывал, как дед бывал у них в Москве в середине 1930-х, как он все время лежал, есть мог только кашу на воде, какие у него боли были. Моя прабабушка, Вера Семеновна, говорила: «Не знаю, как Митя будет жить, как он выживет?» Он вообще много раз умирал, здоровье у него, не в пример характеру, было слабое. У дедушки была поразительная воля к жизни и сознание того, что он обязан сделать. Он даже работал, лежа в кровати. Лучше себя стал чувствовать только в начале 60-х, после операции.

До сих пор помню, как дед умирал в больнице. Уже без сознания отгонял кого-то невидимого, пытался встать, взять палку. Кричал: «Идите к черту!», хотя в жизни я от него таких слов не слышала. Ему очень не хотелось умирать.

– Есть указ президента, по которому одной из петербургских улиц должны присвоить имя Дмитрия Сергеевича, но, насколько мне известно, он еще не исполнен.

– Это целая история, причем не очень красивая. Дедушкин коллега Борис Федорович Егоров, возглавляющий комиссию Академии наук по наследию Лихачева, предложил назвать в его честь набережную напротив Пушкинского Дома. Это было бы логично, тем более что набережная эта не имеет названия, а дедушка был противником переименований. Идею Бориса Федоровича поддержали Даниил Александрович Гранин, Александр Александрович Фурсенко, Людмила Алексеевна Вербицкая, Михаил Борисович Пиотровский, другие уважаемые люди. Губернатор передала их обращение в топонимическую комиссию, но она отказала.

– Вы знаете – почему?

– Только с чужих слов, меня на это заседание не пригласили. Позже я узнала, что на этой набережной планируется какое-то строительство с участием англичан и французов и что в этом заинтересованы некоторые влиятельные чиновники. Зачем им какой-то Лихачев? Что ж, пусть будет набережная Европы, я не против, не самое плохое название. Хуже другое: поскольку от указа президента никуда не денешься, именем Лихачева решили назвать аллею в Выборгском районе. Я очень надеюсь, что господа члены комиссии сами не знают, что это за место, иначе это было бы издевательством. Предполагаемая «аллея Лихачева» это безымянная дорожка, где жители окрестных домов гуляют с собаками. Там нет и не будет ни одного дома, так как это охранная зона. Соответственно нет и никогда не будет адреса «Петербург, улица академика Лихачева, дом один». Это довольно-таки оскорбительно, так что лучше вообще ничего не называть. Еще печальней вышло с дедушкиными вещами.

– Расскажите.

– В свое время моя кузина, которая давно живет за границей, хотела увезти вещи деда в Англию – в Оксфорде есть музей почетных докторов. Это было после того, как директор Пушкинского Дома сказал, что не может принять дедушкины вещи, так как нет места, а библиотека вообще неинтересна. Тогда кузина и предложила английский вариант. Я убедила ее в том, что это неправильно, я тогда была уверена – медали и мантии деда, его пишущая машинка, его стол должны остаться в России, в Петербурге.

Библиотеку мы отдали дедушкиным ученикам. Теперь дедушкины книги по специальности стоят там, куда их не брали. Если честно, это очень обидно, тем более что примерно в то же время Пушкинский Дом на спонсорские деньги приобрел библиотеку одного фольклориста. Ничего не могу сказать, он – достойный ученый, но все-таки не Дмитрий Сергеевич! Я уж не говорю о том, что Пушкинский Дом обязан дедушке весьма многим. К примеру, когда приехал принц Чарльз и предложил дать деньги на факсимильное издание пушкинских рукописей, он это сделал лишь потому, что знал дедушку.

Сейчас, после того, как прошло 5 лет после смерти деда и два с половиной года после того, как его вещи отдали в Музей истории города, я не уверена в том, что поступила правильно...

– А что случилось?

– Сначала все было очень мило. Пришли сотрудники музея, все осмотрели, сказали, что очень заинтересованы и что чем больше мы им передадим, тем лучше. Вещи отдавала я и отдала все: ордена, мантии (оксфордская мантия дедушки была в Петербурге единственной. Ахматовская мантия куда-то делась, и для музея Анны Андреевны шили мантию по мантии моего дедушки), коллекцию дипломов, обстановку кабинета, начиная от ковра и кончая пишущей машинкой, подарки, которые дедушка получал со всего света.

Сначала нам обещали сделать специальную экспозицию, позже мне объяснили, что никто ничего не обещал, а затем я из третьих рук узнала, что часть вещей оказалась в одном народном музее. Видимо, их сочли лишними. Я бросилась туда, все подтвердилось. Им безо всякой описи передали две коробки с вещами Дмитрия Сергеевича, в том числе с частью его дипломов, которыми дедушка очень дорожил.

Лично мне непонятно, как грамотный музейщик может разбивать коллекцию, ведь она интересна лишь тогда, когда целостна. Короче, увидела я дедушкину кепку, ковер, пластинки, и стало мне очень грустно. Правда, потом в Музее истории города была выставка новых поступлений, был там и уголок, посвященный дедушке, но я туда не ходила. Было тяжело смотреть на остатки знакомых вещей.

– Вас очень задевает, когда о Дмитрии Сергеевиче плохо отзываются или пишут?

– Я стараюсь не обращать внимания. Личность такого уровня не может быть избавлена от сплетен, слухов, злопыхательства. Как известно, камни бросают только в плодоносящие деревья, а моськи на слонов лаяли и будут лаять.

В свое время дядя Саша Панченко, дедушкин ученик и большой ученый, любил говорить «гнилая интеллигенция». Дед злился, да и мне 20 лет назад слышать это было обидно. А Панченко просто, видимо, смотрел вперед. К сожалению, отечественные интеллигенты сейчас в основном или раздавленные, вялые, или прикормленные. Им неприятно вспоминать деда – смелого, яркого человека, который всегда имел свое мнение и никогда никого не боялся.

– Расскажите о вашей бабушке, что она была за человек, какие отношения были у нее с Дмитрием Сергеевичем?

– Бабушка Зинаида Александровна, в честь которой меня и назвали, приехала из Новороссийска, но стала настоящей петербуржанкой. В частности, ей удалось самостоятельно и довольно быстро избавиться от южного говора, вы бы никогда в ней не узнали уроженку юга.

Смыслом бабушкиной жизни было служение дедушке. Она жила его интересами, все делала для того, чтоб ему было комфортно, вникала во все его проблемы, во все замыслы. Они были исключительно дружной парой, вместе переживали и хорошее и плохое. И лежат они теперь рядом. Спасибо правительству, что помогло поставить крест на могиле дедушки и бабушки. В свое время дедушка нарисовал то, что он хотел бы видеть. Хоть это его завещание удалось выполнить.

– Очень личный вопрос, но собираетесь ли вы как-то отметить пятилетнюю годовщину ухода Дмитрия Сергеевича?

– Мы поедем на кладбище в Комарово, вспомнить моего дедушку Митю – академика Дмитрия Лихачева. С цветами в этот день всегда приезжают сотрудники сектора древнерусской литературы Пушкинского Дома. Из его лучших друзей в живых не осталось никого – дедушке суждено было пережить всех, так же как двух братьев и дочку – мою маму.

Когда-то у нас была не семья – настоящий клан Лихачевых. 30 сентября бабушка всегда пекла пироги – отмечали именины. Именинниц было несколько – сейчас и семьи нет, и день Ангела только у моей дочери Веры.

Печальная дата совместилась с праздником – так всегда бывает в жизни.

Санкт-Петербург

Мы о Дмитрии Сергеевиче Лихачеве. Журналист Зинаида Курбатова, внучка филолога и просветителя, по нашей просьбе откровенно рассказала о наследстве и наследии деда и том, почему ее попытка создать музей академика пока не увенчалась успехом.

Есть расхожая фраза о том, что история не терпит сослагательного наклонения. Но как часто, когда мы в отчаянии от того, что не в силах изменить ход событий, говорим себе: «Вот если бы…». Так и я могу начать грустную историю о наследии моего дедушки Дмитрия Лихачева. Вот если бы была жива моя мама, Вера Лихачева, любимая дочь академика, профессор Академии художеств, - все тогда сложилось бы не так. Может быть, и дед так думал. Ведь он надеялся, что дочь Вера станет продолжательницей его дела, ей он доверял, вместе они писали статьи, он говорил с гордостью: «У Веры мой характер. Она боец». Но Вера Дмитриевна Лихачева погибла в автокатастрофе 10 сентября 1981 года. Я в последний раз видела маму за завтраком, прежде чем отправиться в школу. Дедушке после ее смерти суждено будет прожить еще долгих восемнадцать лет. Это будут яркие годы: начнется перестройка, опубликуют запрещенные ранее книги, дед придумает и создаст Фонд культуры, привлечет для работы в нем «первую леди СССР» Раису Горбачеву, Фонд сделает много блистательного и важного. Дед наконец издаст свои «Воспоминания», которые нельзя было публиковать в советское время. Он напишет воспоминания и о любимой дочери, спрячет их подальше, зароет в книги на даче. В самый дальний угол. Чтобы не нашли и не уничтожили люди, которые не любили Веру. На этой тетрадке он напишет: «Зине и ее детям». То есть эту тетрадь должна была бы найти я, но получилось все иначе. Получилось горько и несправедливо. А кто обещал, что все должно быть справедливо?

Дедушке после смерти дочери, моей мамы, суждено будет прожить еще долгих восемнадцать лет

Итак, по порядку. Мы жили все вместе - дедушка, бабушка и семьи двух его дочерей - в квартире на площади Мужества, обычный кирпичный дом, но квартира большая. Дед любил окраины: зеленые парки, серебряные пруды… Когда дедушка умер, в квартире осталась совсем больная бабушка, Зинаида Александровна. Это был очень тяжелый период. Вскоре в доме появился некто Александр Кобак, который предложил бабушке подписать бумагу, что она согласна с образованием Фонда имени Лихачева. 92-летняя бабушка поставила свою подпись, не вполне понимая, впрочем, к чему и зачем этот Фонд, - ей было все равно. Ее Мити уже не было в живых, и она хотела быстрее с ним соединиться. В это же время неизлечимо заболела моя тетя Людмила Лихачева, вторая дочка дедушки и бабушки. Получилось так, что бабушка и тетя умерли практически одновременно: бабушка не хотела жить без любимого мужа, через три месяца после нее скончалась и Людмила. На Комаровском кладбище теперь был уже целый некрополь семьи Лихачевых. Ни о каких распоряжениях дедушки относительно наследия я не знала. Выяснилось, что архив он завещал Пушкинскому Дому, а все содержимое квартиры, все ценности, которых, конечно, было немного, и авторские права - дочери Людмиле. Архивы в Пушкинский Дом отдали при жизни бабушки. Людмила уничтожила часть дневников дедушки, цензурировала некоторые записи о семье. Это было началом несчастий, связанных с архивами. Когда об этом узнал профессор Гелиан Прохоров, дедушкин ученик, он вскрикнул: «Да как можно уничтожать записи Лихачева!» Но было уже поздно.

В результате цепочки смертей единственной наследницей стала дочь Людмилы, моя кузина, носящая имя Вера. С 1982 года она жила за границей. И живет там по сей день. Дачу в Комарово она сразу же продала. Небольшая часть книг попала в библиотеку поселка благодаря краеведу Ирине Снеговой. В этих книгах она нашла и коричневую тетрадку, воспоминания дедушки о моей маме. Я очень благодарна Ирине за то, что эти воспоминания, эту тетрадь, она отдала мне. Книги по специальности я передала в Пушкинский Дом: несколько месяцев сотрудники приходили в мою квартиру, разбирали, отбирали то, что им нужно. Наконец пришел день вывозить все эти тома вместе с огромным дедушкиным книжным шкафом. Помогал мне Гелиан Михайлович Прохоров. Теперь книги находятся в отделе, которым дед руководил много десятилетий. Мы договорились с кузиной, и все раритеты, всю обстановку кабинета отдали в Музей истории города, директор которого Борис Аракчеев на словах обещал устроить отдельную экспозицию или даже кабинет Лихачева. Ни экспозиции, ни кабинета нет. В ответ на все мои вопросы мне отвечали: «Вы не наследник». Я пыталась сподвигнуть кузину на общение с музейщиками, на то, чтобы выставить требования, контролировать. Тщетно. Из Манчестера все видится иначе. Теперь переданные нами вещи Дмитрия Сергеевича находятся в разных фондах. И Музей истории города не собирается ничего менять. Уже несколько лет я пишу письма в разные инстанции, прошу сильных мира сего о музее Лихачева. Недавно Комитет по культуре города ответил мне письмом, в котором сказано: «Создание музея Лихачева не представляется возможным». И объяснено, что такое решение принималось коллегиально, вместе с сотрудниками Фонда Лихачева и сотрудниками Пушкинского Дома. Были ли действительно музейщики и кураторы на совещании, где приняли такое решение, мне не известно.

28 ноября 2016 года, в день рождения деда, губернатор Георгий Полтавченко сказал, что музей Лихачева будет. Теперь подчиненный ему комитет отказывает в этом. Как-то нелогично. В ответ на письмо исполнительному директору Фонда Лихачева Кобаку пришел ответ: «Фонд Лихачева - общественная организация и музеями не занимается». Так где же логика? Если Фонд Лихачева не занимается музеями, почему же этот Фонд вместе с Комитетом по культуре вынес вердикт, что экспозицию создать нельзя? Я могу только гадать. Причинами такого отношения к памяти великого человека, столь много сделавшего для страны и города, могут быть только лень, равнодушие и спесь. Качества, столь присущие в последние годы моему родному Петербургу. Ну а что касается Фонда Лихачева, секрет тут, видимо, в том, что его руководству не нужна «конкурирующая фирма»: ведь если будет музей, то деньги пойдут туда, мимо Фонда.

Я не музейный работник, но прекрасно понимаю, что современный музей можно сделать и без мемориальных предметов - он может быть виртуальным, основанным на документах и фотографиях. А все семейные фотоальбомы и редкие документы остались у меня.

Сейчас есть уверенность в том, что небольшой музей организуют на Соловках, где дед отбывал заключение в ГУЛАГе. Об этом мы договорились с Игорем Орловым, губернатором Архангельской области. Он человек стремительный, хороший хозяин, быстро принял такое решение. Мы обсуждали и вариант экспозиции в музее Архангельска, но остановились на Соловках. Орлов попросил благословение на музей у Святейшего, и оно было недавно получено. Решили расселить барак за пределами монастыря, который напрямую подчиняется патриарху, и сделать экспозицию там. Бараки косвенно, но связаны с именем деда: в них размещалась детская колония, где молодой зэк Лихачев часто бывал, спасая трудных подростков. Это важная сторона его пребывания в Соловецких лагерях особого назначения, о которой мало известно. Лихачев считал, что детей зэков надо содержать в отдельных бараках, что со взрослыми преступниками они скорее погибнут. На Соловках вполне могли бы проводить и экскурсии о Лихачеве. Показывать, например, «Лихачевский камень»: на нем дедушка с приятелем, племянником знаменитого писателя Короленко, выбили свои фамилии. Чтобы осталась память о них, если погибнут. Дед выжил. Владимира Короленко расстреляли на острове в 1937-м.

Мне странно, что чиновники Петербурга или Фонд Лихачева не считают своим долгом увековечить память о первом почетном гражданине города в новейшей истории. Перечислять, сколько сделано Лихачевым, можно бесконечно. Легче сказать, что деду не удалось защитить. Всю жизнь он боролся против разрушения памятников архитектуры и истории. Его первая статья на эту тему в «Литературной газете» вышла в январе 1955 года. Она была посвящена защите деревянных церквей Русского Севера и каменного Красногорского Богородицкого монастыря близ города Пинега. В прошлом году я была там - руины. Не получилось у него спасти и церковь Спаса на Сенной. Он отправил телеграмму главе города, но тот сказал: «Я эту телеграмму получу завтра». И церковь взорвали - эту историю мне рассказал в свое время покойный академик Александр Панченко. Сама я помню, как в Сестрорецке деду приглянулась изба петровского времени. Он ходил вокруг нее, фотографировал. Послал письмо руководству города о том, что эта изба должна быть объявлена памятником и сносить ее нельзя. Что вы думаете? Снесли через неделю. Сейчас, проезжая мимо, вижу четыре березы, что росли под окнами той избы. Зачем надо было ее уничтожать? Назло. Но добивался дед своего гораздо чаще. Например, все знают гостиницу «Ленинград», ныне «Санкт-Петербург» на набережной Невы - так вот, она должна была быть по изначальному проекту высотной, вертикальной. Лихачев боролся против небоскреба, сражался как лев, и гостиницу сделали горизонтальной. Сегодня я думаю, как хорошо, что деда уже нет в живых: он не пережил бы испорченную «Монбланом» и прочими сооружениями небесную линию Петербурга. К числу спасенных им памятников можно отнести весь Невский проспект, который хотели изуродовать, сделав абсолютно все первые этажи зданий одинаковыми - с витринами из стекла и бетона. Благодаря ему удалось сохранить исторический облик Новгорода, восстановить усадьбу Александра Блока Шахматово, создать музей Пушкина в Захарово, Менделеева в Боблово, сделать музеем-заповедником парк Монрепо под Выборгом. Он отстоял дом Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке в Москве, который хотели снести. Это он забил тревогу, когда случился пожар в Библиотеке Академии наук: поехал в Москву и там стучал кулаком в Президиуме РАН. Он протестовал против безумного проекта поворота северных рек, благодаря ему был напечатан, а затем попал на телевидение с лекциями создатель теории этногенеза Лев Гумилев, хотя взгляды их были разными.

Советский, а затем Российский Фонд культуры под его руководством был настоящей боевой организацией: благодаря огромному международному авторитету деда, он возвращал в Россию ценности культуры, занимался восстановлением духовных и культурных связей русского зарубежья с Отечеством, искал молодые таланты по стране, защищал наши великие малые города и музеи русской провинции. Когда на торги аукционного дома «Сотбис» в Лондоне выставили черновую рукопись «Отцов и детей», Лихачев позвонил тогдашнему премьеру СССР Николаю Рыжкову, объяснил, что нужно сделать все, чтобы рукопись оказалась в России. Купили. Этой операцией дед особенно гордился. А вещи Тургенева академик сам перевозил через границу, чтобы вернуть в имение писателя Спасское-Лутовиново. На призыв Дмитрия Сергеевича передавать на родину свои библиотеки и архивы откликнулись многие русские эмигранты, подарившие Фонду культуры самое дорогое - сотни единиц хранения. Сделали они это прежде всего потому, что верили Лихачеву. В течение нескольких лет компания «Де Бирс» по просьбе академика спонсировала программу «Возвращение»: удалось вернуть на родину письма Цветаевой, Бунина, Ремизова, огромный архив Марка Алданова, полные комплекты журналов «Современные записки», «Числа», альманах «Воздушные пути», фотографии с автографами Федора Шаляпина, Анны Павловой, Матильды Кшесинской. Дед подружился с Лидией Борисовной Варсано, очень состоятельной француженкой русского происхождения, и она помогала молодым музыкантам, подопечным программы «Новые имена», среди которых был пианист Денис Мацуев. Когда в начале 1990-х в Пушкинском Доме отключили тепло, Лихачев заявил, что выйдет из Академии наук, если тепло не дадут. Дали.

Дед был настоящий боец, и голос у него был вовсе не тихий, хотя применительно к нему в оборот вошло выражение «тихий голос интеллигента». Это был громкий, даже очень громкий голос. А как можно прожить такую жизнь, столько сделать и быть тихим? Невозможно.

Архив Дмитрия Сергеевича Лихачева после его смерти отправился в Пушкинский Дом, где он работал более шестидесяти лет. Остались разрозненные тетради с записями: это переводы фрагментов английских книг о садах и парках, которыми Лихачев так увлекался и о которых он писал в последние годы; планы на ближайшее время. Есть и такие тетради, где дедушка записывал мысли не только для памяти, но, наверное, и для будущих работ. Совсем мелким бисерным почерком, скорее всего, в последние месяцы жизни, в 1999 году, он написал: «Атеизм ничего не дает. Он, напротив, что-то отнимает от мира, делает его пустым. Вера в Бога, напротив, расширяет мир, делает его значительным, наполняет его смыслом. Этот смысл разный в разных религиях, но вместе с тем всегда богатый и в каких-то отношениях одинаковый, ибо предполагает бессмертие души… Смысл этот объединяет людей».

Хранятся у меня дома и эти записи, и письма. Например, послания, адресованные летом 1988 года мне, моему мужу и дочке Вере, которая была тогда грудным младенцем. Мы, в ту пору еще студенты, отдыхали в Эстонии, дедушка и бабушка жили на даче в Комарове. Каждое письмо включало послание и от бабушки, и от дедушки. Мы все привыкли к такому стилю общения. Секретов ни у кого ни от кого не было. Дедушка всегда просил бабушку дополнять, если он что-то забыл. Так созданы и знаменитые мемуары дедушки о ленинградской блокаде «Как мы остались живы».

«Дорогие Зиночка и Верочка! Погода у нас дождливая, холодная. Дедушка едет на три дня в Лондон. Там печатается журнал “Наше наследие”, и 23 августа будет прием, на котором будут вручать уже готовый журнал. Дедушка едет вместе с Енишерловым. Может быть, присоединится Мясников. Вчера дедушку снимала Свердловская студия. Фильм о старообрядцах. Гостей у нас не бывает почти. Раз пришли Гранины. Чаще по делу, приходится поить чаем, а иногда <кормить> обедом. Теперь мне очень тяжело готовить…» - это пишет бабушка.

На следующих страницах твердый почерк деда: «Дорогие Зиночка, Игорь и Верочка. Мы очень скучаем. У меня работы сверх головы. А работать очень не хочется. То ли от усталости. То ли от бессмысленности. Все время звонят, приезжают, просят. Часто отказываю, но часто отказать не могу, так как помочь надо. Очень беспокоит здоровье бабушки. Она сразу устает, и бывают внезапные приступы слабости. Я сегодня еду в город, а завтра пойдем к нашему врачу - Тамаре Григорьевне. Сказывается возраст, но я крепче бабушки. Это тоже очень нехорошо. Все думаем и говорим о Верочке - какая она».

Дедушка и бабушка были супружеской парой, которой все вокруг восхищались. Но если жизнь Лихачева достаточно хорошо изучена, написана не одна биографическая книга, то о его спутнице жизни известно немного. Как и о некоторых трагических семейных ситуациях.

Конечно, были в то время в СССР и куда более богатые, хлебосольные дома и роскошные дачи. Но это, как правило, дома больших артистов, любимцев партии и правительства, апартаменты советских бар, вроде потомков Алексея Толстого, официальных «писательских генералов». Лихачевы не были ни советскими барами, ни, конечно, любимцами партии - наоборот. Им дом не достался как подарок руководителей страны или по наследству. Кстати, иностранцы удивлялись даче в Комарове. Это квартирка в деревянном бараке, с картонными стенами, с кухней в четыре квадратных метра. Садик, в котором помещаются одна яблоня и одна скамейка. Питерская квартира тоже в новом доме, с маленькими комнатками и низкими потолками. Свой дом, свою идиллию Лихачевы создали сами, наперекор всем обстоятельствам жизни. Они построили его вместе, иначе было невозможно. В 1930-х годах крепкая семья - это единственный способ противостоять окружающему ужасу и хаосу. Во время блокады, «Ленинградского дела» и идеологических проработок - единственный способ выжить.

Помимо семьи, Лихачев в 1970-м построил и другой дом: Отдел древнерусской литературы в Пушкинском Доме перестал быть только научным сектором института. Лихачев собрал верных учеников, за которых, если нужно было, стоял горой. Их совместные научные труды стали известны в мире. Лихачев и ученики были еще и невероятными популяризаторами русской древности. Благодаря академику древнерусская культура стала столь значимой, ее открыли для себя не только специалисты. Лихачев заботится о провинциальных ученых, он организует поездки своих учеников в провинцию, где они осматривают монастыри и читают лекции в местных вузах. Они составляют и книги для детей - пересказы русских летописей. Среди учеников есть выдающиеся: например, будущий академик Александр Панченко. «Секторяне» писали шуточные стихи, одно из них стало гимном отдела - «В доме, который построил ДС».

Шел октябрь 1934 года. В ленинградское отделение издательства Академии наук пришел устраиваться на работу молодой человек. Пока он скромно ждал аудиенции у директора, его с любопытством рассматривали молодые сотрудницы. Среди них – корректор Зина Макарова: ей сразу понравился посетитель. Высокий, красивый, интеллигентный… И еще он был очень бедно одет. Глубокой осенью - в летних парусиновых туфлях, старательно начищенных мелом. У нее сразу же мелькнула мысль: наверное, у него большая семья, дети. Но ведь в издательстве жалованье сотрудников небольшое. Видно было, что проситель робеет, не уверен в себе: наверное, давно обивает пороги в поисках работы. Когда директор вышел из кабинета, решительная Зина тут же стала его просить: «Возьмите этого молодого человека к нам в издательство, возьмите!» Посетителем был Дмитрий Лихачев, будущий академик, великий ученый. Зинаида Макарова выйдет за него замуж, несколько раз спасет ему жизнь, станет его опорой, поддержкой, лучшим другом.

До убийства Кирова оставалось меньше двух месяцев, до «кировского потока», то есть высылки из Ленинграда всех неблагонадежных, - полгода. Но и в октябре 1934 года в Ленинграде очень неспокойно. Фургоны без окон с надписью «Хлеб» колесят ночами по городу. А наутро люди узнают: забрали соседа, сослуживца, родственника. Об этом говорят шепотом, боятся. Ленинградским отделением издательства Академии наук руководит Михаил Валерианов. В молодости, до революции, он работал метранпажем, наборщиком высокой квалификации на Печатном дворе. Тогда же, до революции, главным инженером здесь был Сергей Михайлович Лихачев. Валерианов помнил Дмитрия маленьким мальчиком. Митя любил книги, ему нравилось наблюдать за работой наборщиков. И вот теперь он ищет работу. Валерианов его взял. В то время издательство Академии наук было наполнено «бывшими людьми». Это вполне официальный термин, который применяли по отношению к дворянам, офицерам царской армии, священникам и их детям, купцам. Многие из них будут вскоре арестованы, расстреляны, высланы из Ленинграда. Друг Дмитрия Лихачева, Михаил Стеблин-Каменский, дворянин, каждый день уходил с женой из дома - в филармонию, в гости, а потом долго, пешком через ночной город они возвращались домой. Они тянули время, потому что знали, что в любую минуту могут быть арестованы.

В семье нашей бытовала легенда. Дедушка стеснялся познакомиться с бабушкой, поэтому девушке его представил друг - Стеблин-Каменский. Ну и потом, восемьдесят лет назад в интеллигентных кругах Ленинграда еще сохранялись правила хорошего тона дореволюционной поры. Вскоре они начали встречаться. Ездили гулять на острова, любимые места отдыха многих поколений ленинградцев: Елагин, Каменный, Крестовский. Митя - так звали его близкие - говорил, Зина слушала. Довольно-таки скоро она узнала его главную тайну. Он был арестован по политической статье, отбывал срок на Соловках. О Соловецком лагере особого назначения люди знали. О нем рассказывали страшное. Оказаться там означало пройти все круги ада. И вот этот необщительный юноша с голубыми глазами, скромный, застенчивый даже для того времени, был в этом аду. Она умела слушать, и он рассказывал ей. Конечно, не все. Самое страшное было невозможно и вспоминать. Память отказывалась, не хотела воссоздавать подробности.

В конце 1920-х годов советская власть начала бороться со всеми компаниями, кружками, журфиксами, на которых собирались мыслящие люди и, конечно, молодежь. У Мити Лихачева тоже была такая компания интеллигентных, начитанных друзей. Им было по двадцать с небольшим лет. И вот они придумали шуточную Космическую академию наук - КАН. Каким радостным им представлялось будущее! Время было тяжелое, но они же совсем молоды. Им хотелось быть счастливыми. Собирались у кого-нибудь дома, обменивались книгами. Делали доклады, спорили. Митя прочитал серьезный доклад о вреде новой орфографии. О том, что орфография, введенная советской властью будто бы для упрощения письменного языка, упразднившая некоторые буквы, изменившая написания слов, - это «порча и снижение русской грамотности». А через несколько дней Митя с друзьями решили поздравить одного из членов кружка Дмитрия Каллистова шуточной телеграммой. В ней было написано, что поздравления шлет папа римский. Этого стало достаточно для того, чтобы следователь завел дело о контрреволюционерах, раскрутил его, получил повышение.

В следственном деле было сказано: «По показаниям членов КАНа установлено, что в конце декабря 1927 года, на 54 заседании, член КАНа Лихачев Дмитрий Сергеевич в своем докладе по книжке Беро “Что я видел в Москве”, выпущенной за границей, приводил статистику расстрелянных органами ГПУ за время революции… Он же, Лихачев, сделал доклад на тему “Традиции святой русской орфографии”. Доклад сводился к тому, что Россия, после смены орфографии, лишена благодати божьей…

Каллистов Дмитрий Павлович читал некоторым членам КАНа антисоветские статьи. Члены КАНа достают запрещенную к распространению литературу и газеты. Одновременно с этим стало известно, что упомянутый выше Дмитрий Павлович Каллистов хранит на своей квартире секретную сводку по бело-эмигрантской прессе, выпущенную ЦК ВКП(б), которую читает своим антисоветски настроенным друзьям.

С целью недопущения дальнейшего роста этого кружка в ночь на 8-е февраля с.г. были арестованы следующие его члены: Розенберг Эдуард Карлович, Каллистов Дмитрий Павлович, Лихачев Дмитрий Сергеевич, Тереховко Анатолий Семенович, Раков Владимир Тихонович, Мошков Петр Павлович…»

8 февраля за Митей пришли. Искали книги - и нашли запрещенные издания. Было понятно: в Космическую академию проник провокатор. Хотя туда принимали только близких друзей. Своих. Арестовали и других членов Космической академии, и некоторых старших наставников. Взяли и девушку, за которой Митя ухаживал - Валю Морозову. Ей было 17 лет. Она, школьница, просила передать ей в камеру мячик. Потом ее все-таки отпустили.

…После пребывания в камере на Шпалерной, изнурительных допросов им дают сроки. Кому-то три года, а Мите Лихачеву, Володе Ракову, Эдуарду Розенбергу - по пять лет. Отбывать их они должны были на Соловках. Других сроков тогда не было, это позже появились 10, 25 лет, и тогда пятилетний срок стали называть «детским». Ужасы начались с самого момента отправки заключенных на Соловки: в трюме на пароходе «Глеб Бокий» задохнулись люди. Но даже этот кошмар не смог заслонить встречу будущего исследователя древнерусской литературы и истории с могучим северным монастырем.

Вначале Митя работал разнорабочим, «вридлом», то есть временно исполняющим должность лошади. Попросту - он возил на себе грузы. Каждый день мог стать последним. Много раз он находился на краю гибели. Пропуск украли - выручил старый уголовник - пропуск подкинули. Один раз Митя самовольно ушел в лес, его обнаружил один из лагерных начальников. Гнался за ним на лошади, пытался застрелить, но Митя спасся. Потом тиф, от которого умерли сотни заключенных. И опять он чудом выжил.

И самая главная для него соловецкая история. В тот день к нему на свидание приехали родители и брат. Но сбежали заключенные, и для устрашения остальных задумали массовый расстрел. Все совершалось ночью; должны были расстрелять и Дмитрия Лихачева, но он спрятался, и в суматохе о нем забыли.

Но Митя оставался ученым. В лагере записывал и изучал воровское арго уголовников. Об этом написал статью, она была напечатана в журнале «Соловецкие острова», который выходил в лагере. Затем появилась и вторая статья - про картежные игры уголовников. Лихачев прекрасно знал лексику воров, мат. И однажды это спасло ему жизнь. Урки проиграли его в карты. Ведь иногда они играли и на людей. Проигравший должен был убить кого-то из соседей по бараку. Выбор пал на Митю. Над ним уже был занесен нож, когда Лихачев послал нападавшего по матушке. Да так витиевато и многоэтажно, что урка отдернул руку с ножом: «Студент, да ты из наших!» Уголовники приняли его за своего, блатного.

Дмитрий Сергеевич об этом никому не рассказывал. И не писал в мемуарах. О случае этом рассказал сын одного из его соседей по камере. Лихачев уже тогда осознал свою миссию. Он должен стать великим ученым. И Митя фиксировал то, что пережил и узнал в лагере: слова, условные знаки, рисунки. Он прекрасно понимал, что стал участником невероятного исторического события. Более того, он вывез с Соловков некоторые раритеты. Сложил их в шкатулку, которую назвал «семейный музей». Здесь была ложка с надписями - непременная часть имущества зека. И английский словарь - Митя Лихачев в лагере старался не забыть язык, который учил в Ленинградском университете.

После пережитых ужасов его характер стал очень тяжелым. После лагеря, когда он был поражен в правах, когда мог быть снова арестован, выслан, он каждое неожиданное событие воспринимал только в одном ключе - отрицательном, прогнозировал худший вариант. Он постоянно опасался доносчиков, стукачей. Это осталось на всю жизнь. Еще и поэтому с ним всегда было непросто. Но Зина Макарова согласилась на его предложение руки и сердца. Он сделал его в трамвае, когда они возвращались с прогулки на островах. Она сказала «да» не задумываясь. Это был главный человек ее жизни. Теперь она знала, что будет делать для него все. Сможет отказаться от многого, если нужно - измениться. Так и произошло.

Свадьбы не было. Молодые не могли даже купить нарядную одежду, обручальные кольца тогда вообще было не принято носить, да и не говорили: «сыграли свадьбу», говорили: «расписались». Сохранились фотографии, сделанные вскоре после примечательного события. Сбоку сидит отец Зины, Александр Алексеевич Макаров, скромный служащий. Он явно стесняется, чувствует себя неловко. Зина и Митя поселились теперь в коммунальной квартире вместе с родителями Мити - Верой Семеновной и Сергеем Михайловичем Лихачевыми. Дом стоял на Лахтинской улице Петроградской стороны, квартира располагалась на последнем этаже - темная, комнаты маленькие. Но они были счастливы. Вместе брали на дом для приработка «халтуру», за стол садились со старшими Лихачевыми. Зина прекрасно готовила. Сергею Михайловичу она была симпатична. Свекровь же считала, что любимый сын женился на девушке слишком простого происхождения, из народа.

Зинаида Александровна Макарова родилась в 1907 году в Новороссийске. Отец работал продавцом в магазине у богатых родственников. Мама домохозяйствовала. Зина - старшая из детей. У нее было три брата: Вася, Коля и Леня. В Новороссийске они пережили Гражданскую войну. Через новороссийский порт бежали от большевиков дворяне, царские офицеры, купцы - все, кого большевики могли расстрелять. Зина однажды в церкви видела встречу двух немолодых женщин. Одна бросилась к другой со слезами: «Княгиня, и вы здесь!» В 1920 году была эпидемия тифа, Зина заболела, но выздоровела, а вот мама умерла. В 13 лет девочка осталась сиротой и старшей сестрой трех мальчишек. Единственной помощницей отца. Она хорошо училась в школе, но приходилось и вести хозяйство, и обшивать братьев. Бабушка навсегда запомнила и позже рассказывала, как сшила брату Коле рубашку, но не рассчитала, и рукава получились короткими.

Зина была темноволосой, смуглой. Настоящая южанка. Она прекрасно плавала и запросто переплывала Цемесскую бухту. Сохранилось много фотографий: она с подружками в купальниках на пляже. Зина стройная, высокая, рост - 172 см. По тем временам она была слишком высокой и худой, сейчас бы сказали - модель, а тогда в моде были пухленькие девушки. У нее было много подруг, она всегда находилась в центре внимания. Ей очень хотелось учиться и стать врачом. Но о высшем образовании и мечтать было нельзя. Надо было работать и поднимать братьев. Наверное, эти обстоятельства детства и сделали ее такой - ответственной, надежной, всегда готовой прийти на помощь. На ней держалась семья. Она была очень религиозной. И способной на поступок. Вспоминала, как к ним домой пришла агитаторша - призывала ее и братьев вступить в комсомол. Зина спустила ее с лестницы. А потом - новое несчастье: младший Леня погиб от удара электрическим током. Похоронив его, семья приняла решение уехать в Ленинград в поисках лучшей жизни. У Зины была абсолютная грамотность, и она устроилась корректором в издательство Академии наук.

Дмитрий Лихачев - из петербургских интеллигентов. В семье много читали, имели ложу в Императорском Мариинском театре. Настоящие балетоманы, они видели и «коротконожку» Кшесинскую, и Карсавину. Вера Семеновна Лихачева происходила из семьи очень богатых купцов-старообрядцев и отличалась некоторым снобизмом. У нее водилось много знакомых в артистической среде. Летом они снимали дачу в Куоккале, нынче это - Репино. До революции здесь, на берегу Финского залива жили Чуковский, Репин, Кульбин… Соседей дед запомнил навсегда.

Все три сына Лихачевых - красавцы и очень успешные. Юра и Миша - инженеры. И вдруг Митя, мамин любимец, женился на простой девчонке, которая говорит с южным акцентом и произносит мягкое «г», совсем как домработницы. Эта Зина с детства не привыкла читать, ходить в филармонию или театр, играть в крокет. Ее стихия, конечно, варить борщи. Одним словом, простолюдинка. Митя и Зина были настолько разными, что со стороны было не совсем понятно, почему они вместе, что их связывает. Но, наверное, в этом и был секрет их взаимного притяжения и прочных отношений. Он - северный человек, сдержанный, жесткий, даже мрачный после лагеря. В супруге Дмитрий получил то, чего не было в его собственном характере. В Зинаиде были чисто южная витальность, оптимизм, открытость. Она с удовольствием готовила и при этом всегда пела романсы и популярные песенки. Постепенно супруги менялись. Изменился Дмитрий. У него были невероятные комплексы - нищий, никому не нужный лагерник в рваных калошах. Над ним подсмеивался старший брат Михаил, к тому времени сделавший хорошую карьеру инженера в Москве. Его часто ругали родители, и даже любящий отец называл голодранцем. И упрекал за выбор бессмысленной профессии. Кому нужны филологи? То ли дело быть инженером. Теперь же у Дмитрия до конца дней был крепкий тыл, любимая жена и ее постоянная поддержка. Был человек, который всегда смотрел на него влюбленными глазами и считал выдающимся ученым.

Зина довольно быстро стала настоящей ленинградкой. Свой южный акцент, мягкое «г» она поборола, и теперь у нее была интеллигентная, правильная речь. До замужества она много времени проводила с подругами, любила шумные посиделки с гитарой и патефоном. Зина постоянно поддерживала своего отца и братьев. Но, став женой Дмитрия, она практически перестала встречаться с подругами и родными, все ее время было посвящено мужу. Уже после войны она приглашала в дом своего единственного оставшегося в живых брата-фронтовика Василия. Причем только в те дни, когда муж находился в командировке.

Вот такая девушка стала подругой жизни будущего академика. И она сразу же начала помогать ему во всем, самозабвенно, энергично. Со всем своим южным темпераментом. В ней были практичность и умение располагать к себе людей. Она решила, что с драгоценного Мити должны снять судимость. Иначе может последовать новый арест. Как быть? Ей пришел в голову план. В издательстве работала дама, научный корректор Екатерина Мастыко, которая в юности веселилась в одной компании с будущим наркомюстом Крыленко. Зина умолила ее поехать в Москву и попросить о Мите Лихачеве... Зина нашла деньги на поездку, отдала Мастыко свою лучшую кофту. И все получилось. Поездка оказалась успешной, Крыленко объяснил, что делать и к кому обращаться. Судимость сняли. Перед самой войной Лихачев устроился в Институт русской литературы, иначе Пушкинский Дом, в Отдел древнерусской литературы. Накануне войны он защитил кандидатскую диссертацию о новгородских летописях.

А 4 августа 1937 года у них с Зинаидой родились двойняшки, две девочки. Нянька подошла к роженице и с сочувствием сказала: «Не расстраивайся, милая. Они долго не живут». Время было тяжелое. Рождение близнецов означало, что родители оказались в бедственном положении, если отец не командир Красной армии и не народный артист. Дмитрий тогда зарабатывал немного, Зине пришлось уйти с работы. Помогал Сергей Михайлович. «Что-то вы, Зиночка, грустная», - говорил он и тайком протягивал Зине несколько рублей.

Девочки получились очень разные. Вера была блондинкой с голубыми глазами и удлиненными чертами лица, вся в лихачевскую породу. Быстрая, сообразительная, смелая. Людмила унаследовала южную внешность: черненькая, смуглая, курносая. И характер у нее был совсем другой. Пугливая, болезненная, она поздно стала ходить. Ленилась бегать за мячиком. На всех детских фотографиях у нее такое выражение лица, будто она вот-вот заплачет.

У детей была няня Тамара, крестьянка, бежавшая из раскулаченной деревни. Она и жила в семье: тогда это было обычное дело.

8 сентября 1941 года началась блокада Ленинграда, а уже в октябре - голод. Они не эвакуировались: это было очень непросто, выезжали из города только определенные предприятия, заводы. Специалисты с семьями. Эвакуировали детей, но Лихачевы решили со своими девочками не расставаться. Если умереть, то всем вместе. Они пережили в Ленинграде самую страшную блокадную зиму 1941–1942 года. Семья Лихачевых голодала, как и все. Выжили благодаря Зине. И потом каждый день в течение десятилетий Дмитрий Сергеевич за обедом говорил дочерям, а затем и внучкам: «Вы все живете благодаря бабушке. Она спасла нас во время блокады».

125 граммов хлеба, положенных по карточкам, нужно было выкупить в магазине. Очереди были чудовищными. А мороз - минус сорок. Зинаида вставала в два часа ночи, надевала все теплые вещи и шла занимать место в очереди за хлебом. Милиция такие очереди разгоняла. Но люди прятались во дворах и потом возвращались на свои места. И так каждое утро. А еще Зинаида ходила за водой на Малую Невку: это была ее обязанность. Иногда помогала няня. На толкучке она выменивала на хлеб свои платья, золотые кольца свекрови. Это было очень опасно - могли убить. Могли вместо муки подсунуть мел. Дмитрий Сергеевич очень ослабел, к весне стал дистрофиком. Он ни разу не ходил за хлебом или водой, все это делала супруга, сняла с него все обязанности. А он занимался научной работой. В начале 1942 года Лихачев получил задание от руководства города. Вместе с историком Тихановой они написали книгу «Оборона древнерусских городов». Тоненькая книжечка на плохой бумаге - ее раздавали бойцам для повышения боевого духа. В окопе ее получил и Аркаша Селиванов, друг юности Мити, тоже бывший сиделец. Он обрадовался - значит, Митя жив.

1 марта умер от голода Сергей Михайлович Лихачев. Зина свезла его тело на детских саночках в парк: оттуда покойников забирали и хоронили в братских могилах. Дмитрий Сергеевич был очень близок с отцом и тяжело пережил эту потерю. Полностью занятая семьей, Зина редко навещала своего отца, он жил на другом конце города. Однажды она пришла в его коммуналку и узнала, что Александр Макаров умер от голода. На какое кладбище вывезли тело, так и не выяснили. Погибли от истощения и многие другие родственники.

Пережив страшный голод, Лихачевы уже не хотели эвакуироваться. Но тут Дмитрия Сергеевича вызвали в отделение милиции. Пугали, имитировали арест. Закаленный Соловками, он уже знал, как себя вести. Потом ему просто перечеркнули прописку в паспорте. И тогда супруги вынуждены были уехать в эвакуацию, в Казань, вместе с академическими институтами.

Многие подробности того периода так и остались белыми пятнами. Сохранились письма. Лихачев писал жене из Ленинграда. Семья осталась в Казани, а он в уже освобожденном Ленинграде пытался обустроиться и вызвать семью. Тут свалилось новое несчастье: у него украли документы. Видимо, об этом он и пытался рассказать в письме, но, конечно, между строк. В эвакуации сильно заболела и чуть не умерла дочка Вера.

Вот некоторые письма, которые Лихачев, находясь в Ленинграде, отправил своей семье в Казань.

«8.11.44. Дорогие Зиночка и мамочка. Вчера был у тети Оли, затем на обеде у Варв. Павл. Она состряпала пирог, замечательный суп, несоленое печенье и пр. Были у нее еще Любовь Григорьевна и Елизавета Ивановна. Анастасия Павловна, конечно, опоздала на 3 часа. Затем вечером был у Петерсона. Пил чай у него с фруктами и пр. Лихачевы живут не плохо. Сегодня еду к тете Любе за посылкой и буду звонить от нее к Анастасии Павловне, так как Ниночка едет в отпуск к Юрику. Как это хорошо! Ниночка молодец. У них дома всюду Юрины фотографии. Сегодня же разузнаю на гор. станции о билетах. Хочу выехать 10. Так как девятого получу деньги из Жакта за ремонт и зарплату. Детям никакой обуви и галош не привезу. Целую крепко. Опять от вас нет писем. Только получил 2 за эти дни (дня 4 назад). Митя».

«Дорогие Зиночка и мамочка! Я должен был выехать 11-го и уже имел 10-го билет до Казани, но 10-го выяснилось, что я должен остаться на неделю. Ужасно досадно. Так хочется поскорее выехать, и вот как не везет. Приеду, расскажу. Думаю, что около субботы-воскресенья выехать удастся. Постараюсь искать детям галоши, но до сих пор детских мне не попадалось. Купил пять тетрадей в косую. Не скучайте - все будет хорошо. О здоровье не беспокойтесь: физической работой я не занимаюсь. И в комнате относительно тепло: топлю печурку остатками досок от потолка. Целую всех крепко-крепко. Митя. 13.11.44».

Они, наконец, вернулись в Ленинград. Жизнь, казалось, стала налаживаться. Но тут началось «Ленинградское дело». Научных сотрудников Института русской литературы это тоже коснулось. Лихачева «прорабатывали». Сейчас это слово мало кто знает, а тогда оно имело вполне реальный зловещий смысл. Человека сажали на сцене лицом к залу, в актовом зале находились коллеги. Ответственный партработник начинал напористо разбирать биографию, научные труды, взгляды того, кого прорабатывали. Остальные должны были выступать, обсуждая биографию и поступки несчастного, что-то добавлять. Это было непереносимо. И тоже могло окончиться арестом. Лихачев, говорят, когда его прорабатывали, смотрел в потолок. Чтобы коллеги не видели его слез...

Судьба распорядилась так, что он должен был стать тем, кем стал. Она оберегала его для очень важного: научных трудов, общественной деятельности, защиты памятников архитектуры и истории, борьбы за русскую культуру и отстаивание ее интересов. Смерть как будто ходила за ним по пятам и каждый раз отпускала.

В 1949 году Лихачев пошел к парикмахеру, который во время бритья случайно порезал его. Началось заражение крови. Дети запомнили, как он лежал на кровати и тихо стонал от боли. У кровати сидела Зина. «Иди работать в издательство, тебя там помнят. Береги детей». Они простились, его увезли в больницу. Он должен был умереть. Но старший брат Миша, который жил в Москве и занимал высокий пост, сумел достать редкий в то время пенициллин. Антибиотики тогда только появились и простым людям не полагались. Миша сделал невозможное: пенициллин доставили в Ленинград, и Дмитрий выжил. У них была не просто семья, а настоящий клан. Братья были дружны и всегда помогали друг другу.

Дочки Лихачевых выросли, Вера поступила в Академию художеств на искусствоведческий факультет, Людмила - на искусствоведческое отделение Ленинградского университета. Обе почти одновременно вышли замуж: Вера - за архитектора Юрия Курбатова, Мила - за физика Сергея Зилитинкевича. Дмитрий Сергеевич всех домочадцев держал в строгости. Дочерям не разрешил отделиться, все должны были жить вместе. Он был в семье главным. Он первым брал ложку за столом, он определял всю стратегию. Создав такую семью с несовременными правилами жизни, он сопротивлялся окружающим советским реалиям. И это история, которой тоже можно бесконечно удивляться.

Несмотря на внешнее благополучие, все было не так просто. За Лихачевым следили. Он был фактически в опале - бывший лагерник, неблагонадежный. Его не выпускали за границу, несмотря на массу приглашений от десятков университетов мира. Никуда, кроме Болгарии. С тех пор и до сего времени в Болгарии существует культ Лихачева. Вся корреспонденция, которая приходила ему из-за границы, была грубо разорвана и склеена. Письма читали. Иногда вызывали партийные руководители города, особенно старался первый секретарь обкома Григорий Романов. Ведь согласно их представлениям, Лихачев создал у себя в отделе гнездо, где пригрел антисоветчиков.

Еще в начале 1960-х годов Лихачев стал выступать против сноса церквей и памятников архитектуры, против непродуманного высотного строительства в старых городах. Он писал статьи в газеты, но на телевидение его не приглашали: был запрет. Он очень раздражал власть имущих. В 1975 году он не подписал письмо против академика Сахарова и был избит на лестнице своего дома. Спасло «Слово о полку Игореве»: в пальто лежали страницы с текстом доклада, и они смягчили удар. Весной 1976 года квартиру Лихачевых подожгли. В милиции прямо сказали, что искать никого не будут и дело закроют. Это была акция устрашения.

В 1978 году началась целая череда несчастий. Арестовали мужа дочери Людмилы. Дело было связано с финансовыми махинациями. Дмитрий Лихачев не особенно симпатизировал зятю. Но главным для него было сохранить семью, ее целостность. Репутацию. Он сам занимался поиском адвокатов, которым платил немалые по тем временам деньги. Он ходил к этим адвокатам, унижался, возвращался разбитый и бледный. А ведь ему уже исполнилось 72 года. Но он делал это ради дочери. Она была капризной и склонной к истерии, не могла держать удар. Они - отец и мать - самые главные, они опора семьи. Зять вышел из лагеря в 1984 году. Когда он отбывал срок, его дочь, внучка Лихачевых, Вера, вышла замуж за диссидента Владимира Тольца, человека намного старше ее, безработного. Это был, конечно, не лучший по тем временам жених. Вместе они уезжают за границу. Дмитрий Сергеевич умолял внучку повременить, ведь ее отец в тюрьме, но молодые строят свою жизнь как хотят. Созданный такими усилиями, Дом Лихачевых начинает разваливаться.

Сентябрь 1981 года был теплым. Дмитрий Сергеевич и Зинаида Александровна отдыхали в Пушкинских Горах. 10 сентября их дочь Вера Лихачева попала под машину и умерла, не приходя в сознание. Она всегда торопилась жить, была быстрой и смелой. К тому времени, в свои 44 года, она уже сделала карьеру, была блестящим искусствоведом, профессором Академии художеств, читала курс, посвященный искусству Византии. Думали, как сообщить о трагедии Лихачевым. Ведь Вера - любимая дочка Дмитрия Сергеевича, его надежда. С ней вместе он написал несколько научных статей, всегда советовался именно с ней, был так с ней близок. Жизнь как будто померкла. Чуть позже академик напишет воспоминания о дочери. Горе изменило его. Супруга Зинаида стала еще ближе. Теперь они вместе должны были воспитывать меня, внучку, оставшуюся без матери, названную в честь бабушки Зиной. На их руках была слабая и нервная Людмила, которая каждый день рыдала и падала в обмороки. Но об этом знали только самые близкие и преданные семье друзья.

Внешне все было по-прежнему. Лихачев помогал многим. Помогал с поступлением в вуз и аспирантуру, помогал даже деньгами. Просителей было немало. Своим непременным долгом Лихачев считал помощь тем, кто побывал, как и он, в сталинских лагерях. Взгляды Льва Гумилева были ему не близки, но именно он сделал все, чтобы первая книга «ученого-романтика», как он называл Льва Николаевича, была издана. Он привел Гумилева на телевидение с тем чтобы его лекции записали. Это высшее благородство - не размениваться на мелочи, не мешать тем, кто стоит на иных позициях. В страшном для лихачевской семьи 1981 году он поддержал и Варлама Шаламова.

С началом перестройки началось и для Лихачева новое время. Он выступил на Центральном телевидении, а потом его стали показывать все больше и больше. Благодаря этому его узнала страна. Он возглавил Советский фонд культуры, в котором благодаря действенной поддержке Раисы Горбачевой сделал очень многое. Без Лихачева Фонд культуры канул в небытие.

Он наконец-то стал выездным, уже в преклонном возрасте съездил в Париж, Рим, Токио, Нью-Йорк, Лондон. Иногда с ним ездила и Зинаида Александровна. Он любил путешествовать с ней. Он очень много делал для культуры: организация музеев, восстановление усадеб, возвращение на родину архивов, издание прежде запрещенной литературы - все это занимало много времени и отнимало силы. Его начали награждать. Он стал первым почетным гражданином родного Петербурга, первым получил восстановленный в новой России орден Андрея Первозванного, который тут же отдал в Эрмитаж. На него по-прежнему смотрела влюбленными глазами супруга и даже ревновала к многочисленным дамам, которые были в его окружении. Но в одном интервью Лихачев сказал: «Happy end’а не вышло». Дом, который он с таким трудом построил, развалился на его глазах. Остался один верный друг - жена Зинаида.

В сентябре 1999 года Д.С.Лихачев умирал в Петербурге на больничной койке. Он очень не хотел уходить. Уже потеряв сознание, кричал кому-то: «Отойдите от меня, черти!» - и замахивался рукой, в которой была воображаемая палка. Он звал жену: «Зина, подойди!» Последнее, что осталось в его почти отключившемся сознании - мысль, что Зина, как всегда, спасет. И он выживет.

Гражданская панихида растянулась на целый день, попрощаться с академиком пришел почти весь Петербург, люди приехали из других городов, они шли и шли нескончаемым потоком. Скромное кладбище в Комарове не смогло вместить всех, кто пришел проститься.

Овдовев, Зинаида Лихачева потеряла смысл жизни. Она слегла и больше не вставала. Мужа она пережила на полтора года и упокоилась рядом с ним на Комаровском кладбище.

ГОЛОС КРОВИ. ЯБЛОКО ОТ ЯБЛОНИ. ЯЧЕЙКА ОБЩЕСТВА. КАЖ-
ДОЕ ИЗ ЭТИХ ПОНЯТИЙ МЫ ИЗУЧИЛИ СО ВСЕЙ ПРИСТРАСТНО-
СТЬЮ. МЫСЛЬ СЕМЕЙНАЯ, ВСЛЕД ЗА ЛЬВОМ ТОЛСТЫМ, НЕ ДАВАЛА
НАМ ПОКОЯ. МЫ НАШЛИ РОДСТВЕННИКОВ ТЕХ, КТО ВВЕЛ В РУССКИЙ
ОБИХОД ПОНЯТИЕ «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ» И ПОСТАВИЛ ДИАГНОЗ ЛЕНИНУ,
СТРОИЛ ДОРОГУ ЖИЗНИ И ЗАВЕЩАЛ ЭРМИТАЖУ КОЛЛЕКЦИЮ МА-
ЛЫХ ГОЛЛАНДЦЕВ. УЧЕНЫЕ, АКТЕРЫ, КОСМОНАВТЫ, ТЕЛЕЖУРНА-
ЛИСТЫ, МУЗЫКАНТЫ И ДЕПУТАТ ГОСДУМЫ ГОВОРЯТ СПАСИБО
РОДИТЕЛЯМ - В ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ПОЭМЕ ЖУРНАЛА «СОБАКА.RU».
Тексты: Виталий Котов, Вадим Чернов, Светлана Полякова,
Сергей Миненко, Сергей Исаев

ВЕРА И ЗИНАИДА КУРБАТОВЫ

Правнучка и внучка академика Лихачева не стали учеными,
зато основали собственную династию - тележурналистов.

Зинаида: В нашей семье говорили так: кому много дается, с того много спрашивается. И в детстве у меня не было ни секунды лишней. Если я приносила четверку, бабушка спрашивала: «Почему не пять?» Я не смотрела телевизор, не гуляла во дворе, а училась в английской школе, ходила к французскому репетитору, занималась музыкой и рисованием. Иногда к этому прибавлялись еще спортивные секции. Но их дедушка не поощрял, он был человеком Серебряного века, когда спорт считался пустой тратой времени, и полагал, что для хорошего самочувствия достаточно прогуливаться быстрым шагом и соблюдать режим дня. Самым большим грехом считалось безделье. Бабушка и дедушка говорили, что все ссоры, интриги, истерические поступки совершаются тогда, когда человек не занят работой.

Вера: Мной уже так плотно не занимались. Дмитрий Сергеевич в силу возраста не мог уделять мне столько внимания, но я его прекрасно помню. В Петербурге мы вместе гуляли до Серебряного пруда и до Финского залива - в Комарово, где проводили на даче каждое лето. Я даже могла позволить себе посмотреть аргентинский сериал, но если прадедушка это видел, мне, конечно, доставалось. Все говорят о тихом голосе интеллигента, но он мог так крикнуть!

Зинаида: Хотя вообще повышать голос в семье было не принято. Приходя из школы, я разговаривала чуть громче, и меня упрекали, говорили, что это вульгарно. Важно было уметь сдерживать свои чувства, а горе переживать внутри - это правильно и достойно. Когда я поступила в Академию художеств, бабушка и дедушка говорили, что там учатся нищие студенты, приезжие из других городов, поэтому ни в коем случае нельзя выделяться одеждой. Одета я была проще остальных, чтобы никого не смущать своим благополучием. У нас были альбомы с фотографиями дореволюционной России, и в качестве примера мне показывали царских дочерей, одетых в одинаковые скромные платья.

Вера: Это не кодекс, принятый именно в семье Лихачева. Это просто правила хорошего тона.

Зинаида: Раньше мы жили большой семьей в одной квартире: дедушка и бабушка, семья моих родителей и семья моей тети с дочкой. Дедушка не хотел, чтобы дочери отделялись, это было частью патриархального уклада. Стоял раскладной стол, за которым помещалось до сорока человек, он сохранился у нас до сих пор. За стол садились все вместе, не принято было опаздывать к обеду или есть одному. Первому подавали тарелку дедушке, бабушка сидела у кофейника и самовара. Не было никаких преимуществ для детей, все делилось на равные части. Возможно, это шло от блокады. Дедушка с бабушкой рассказывали, что с первых ее дней они делили еду поровну и благодаря этому сохранили жизнь. А в тех семьях, где хлеб отдавали детям, сначала умирали родители, а за ними дети. Блокадный опыт сказался еще и в том, что у нас ничего не выбрасывали. Съесть нужно было все, что лежало на тарелке. Бабушка собирала со стола крошки. Яблоки сушились.

Вера: За столом обсуждали все, что произошло за день. От детей ничего не скрывали, я знала обо всех несчастьях, которые происходили в семье. По-моему, так правильно: это жизнь, а детей не надо отстранять от жизни.

Зинаида: В семье любили застолья, это профессорская традиция. Когда к нам приходили дедушкины ученики, их всегда угощали, потому что они были бедные студенты, а профессор получал значительно больше и до революции, и в советское время. Угощали всех, кто попадал в дом, - от ученых до курьеров. Помню, когда впервые пришел в гости мой муж, бабушка кинулась его кормить - он был общежитский, и бабушка восхищалась, как хорошо он ест. А еще дома дедушка всегда подавал пальто своим студентам. Они стеснялись, а он объяснял, что это тоже традиция.

Зинаида: У нас было принято игрушки на елку делать своими руками, мастерить подарки к праздникам. Тут со мной много занимался папа, он рассказывал мне об архитектуре на примере бумажных макетов, которые мы с ним делали. А дедушка поощрял, когда я сама делала книги, разрешал мне печатать на его машинке. В Комарово мы с товарищами издавали журнал Indian Time, где кроме комиксов о похождениях индейцев были и научные статьи, которые мы писали сами. Знакомые дедушки привозили мне книги про индейцев на английском. Это ведь тоже искусство - замечать, что нравится ребенку, и направлять его развитие. От научной деятельности дедушка отвлекался на физическую. Он очень любил работать в саду, у него была целая библиотека по цветоводству. Помню, как осенью дедушка выкапывал корни георгинов и складывал их в коробочки. Из Болгарии привез розовую герань, которую считал целебным растением. Мы подарили ее всем соседям в Комарово. Там до сих пор растет огромный куст жасмина, дедушка тщательно следил, когда он зацветет, чтобы собрать цветы.

Вера: Я поступила на русское отделение филфака, где учился прадедушка. Особенно ответственным предметом была древнерусская литература - конечно, я не могла сдать его плохо. Когда я вышла с экзамена, преподаватель вздохнула с облегчением: она была ученицей Лихачева. Только в тот момент в группе узнали, кто мой прадед. Я уже тогда хотела стать журналистом, а не заниматься наукой, поэтому перевелась на журфак. Со второго курса я начала работать на «Радио России», потом выбила себе практику на НТВ, где задержалась на полтора года.