Третья волна эмиграции из ссср. Писатели эмиграции

Одно из самых значимых политических событий второй половины ХХ века длилось, по оценкам разных наблюдателей, от трех до пяти минут. 25 августа 1968 года восемь человек — пятеро мужчин и три женщины, одна из них с ма-леньким ребенком — вышли на Красную площадь в Москве, сели у Лобного места и развернули плакаты, осуждавшие вторжение в Чехослова-кию. Ввод войск в эту страну произошел за несколько дней до этого — в ночь с 20 на 21 ав-густа — соединенными силами СССР и его союзников — стран Организации Варшавского договора. Через несколько минут на участников демонстрации набросились «топтуны» — сотрудники КГБ в штатском, дежу-рившие на Крас-ной площади. Они вырывали и рвали лозунги, избивали проте-стующих, пока за теми не приехали милицейские машины; один из «топтунов», по свиде-тель-ству очевидцев, даже кричал: «Бей жидов!» Позднее участники демонстрации были приговорены к тюремному заклю-чению или к ссылке, двое — Горба-нев-ская и Файнберг — признаны невменяемыми и отправлены на принудительное психиатрическое лечение, самая младшая — 21-летняя Татьяна Баева — по до-го-во-ренности с «подельниками» сказала, что случайно оказалась на месте сидя-чей демон-страции, и поэтому не была при-влечена к суду. Позже она продол-жила диссидентскую деятельность.

Еще на стадии подготовки этой акции друзья и знакомые протестующих — те, кто знал о планах провести демонстрацию, разделились в своих оценках: одни поддерживали эту идею, другие нет. Представители второй группы называли действия протестующих «самосажанием» — по аналогии с самосожжениями старообрядцев. Они считали, что выступление, за которым может последовать только немедленный и неминуемый арест, не может привести к каким бы то ни было политическим переменам. Однако уже на следующий день после « » во многих странах узнали о том, что в СССР есть люди, несогласные с захватнической политикой своего государства. «Семь чело-век на Красной площади — это, по крайней мере, семь причин, по которым мы уже никогда не сможем ненавидеть русских», — писала газета Literární listy, одно из немногих оппозиционных изданий, продолжавших выходить в Чехо-сло-ва-кии еще несколько месяцев после вторжения. Так независимое общест-венное мнение в СССР стало самостоятельным фактором международной жизни.

1968--1969 годы стали переломными в истории советской культуры. С них принято отсчитывать период, который называется «длинные семидесятые» и охватывает время вплоть до начала перестройки. Отношение к вторжению в Чехословакию разделило советскую интеллектуальную и культурную среду. Часть этой среды искренне считала, что «если бы не мы, там завтра были бы войска НАТО» (как говорят и сегодня), другие испытывали острый стыд за свою страну и солидарность с демонстрантами. «Длинные семидесятые» вообще стали временем углублявшегося раскола в обществе — не только и не столько политического, сколько мировоззренческого. Одни люди были довольны относительным материальным благополучием и прекращением скандальных эскапад Никиты Хрущева. Другие считали советское общество и самих себя глубоко несвободными, но полагали установившийся порядок вещей неизбеж-ным и соглашались на конформистское поведение — пусть и скрепя сердце. Те же, кто стремился к новациям в науке или искусстве, чаще всего принимали новую историческую эпоху как время бесконечной и трудной борьбы за само--реализацию. Тем не менее все они теперь знали: есть люди, гото-вые пойти на открытую конфронтацию в споре с государством.

Любые публичные манифестации в СССР 1930-1950-х годов, с официальной точки зрения, могли быть направлены только на поддержку властей. В Кон-ституции СССР 1936 года было закреплено право на свободу слова и собраний (статья 125), но его надлежало реализовывать «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». Последняя по-пыт-ка провести публичную акцию с протестом против политики руковод-ства СССР состоялась в Москве и Ленинграде 7 ноября 1927 года: это были демон-страции троцкистов, успешно разогнанные милицией.

Новый публичный протест в СССР начался за десять лет до демонстрации на Красной площади — но не с политических демонстраций, а с чтения стихов. В 1958 году в Москве был открыт памятник Владимиру Маяковскому — един-ственному поэту-авангардисту, вошедшему в советский литературный канон. Сразу после открытия около памятника начались регулярные поэтические чте-ния, а за чте-ниями часто следовали дискуссии. В этих акциях стали при-ни-мать учас-тие авторы, совсем не лояльно относившиеся к советскому режиму. Высту-павших часто задерживала милиция. В 1961 году наиболее жесткий критик совет-ского строя из числа «маяковцев» — поэт Илья Бокштейн, обличавший совет-скую власть как преступную, — был арестован и приговорен к пяти годам лагерей.

В 1965 году в Москве впервые с 1927-го состоялись две независимые от властей манифестации. 14 апреля, в день смерти Маяковского, — шествие-перформанс участников поэтической группы СМОГ (одна из расшифровок — «Смелость, мысль, образ, глубина»): они требовали свободы для левого, новаторского ис-кус-ства. Вторая — «Митинг гласности» — прошла в День Конституции СССР, 5 декабря, на Пушкинской площади. Участники митинга — около 200 чело-век — выступали за гласность суда над писателями Андреем Синявским и Юли-ем Даниэлем. Синявский и Даниэль были арестованы незадолго до этого; их обвиняли в антисоветской пропаганде за публикацию литера-тур-ных про-изведений за границей. Они печатались под псевдонимами Абрам Терц и Нико-лай Аржак соответственно.

Митинг 5 декабря был разогнан милицией и агентами КГБ. Однако эта демон-страция отчетливо свидетельствовала о том, что в первой половине 1960-х го-дов в СССР — прежде всего в Москве и Ленинграде — сформиро-валось неза-висимое движение за защиту гражданских свобод. Его участники выступали с тре-бова-нием соблюдения советских законов и Конституции 1936 года, где формально были провозглашены основные гражданские права. В СССР была опубликована и Декларация прав человека, хотя в 1948 году советская деле-гация не подписала в ООН этот документ. Советский Союз присоединился к декларации позже, тем не менее идея универсальных прав человека все же была относительно известна в советской интеллектуальной среде.

Важнейшим инструментом нового движения стал — самостоятельное копирование и распространение запрещенных в СССР текстов; проще всего такое копирование осуществлялось с помощью печатных машинок, но исполь-зо-вались и другие технологии — например, перефотографирование бумажных страниц. Со второй половины 1950-х годов по рукам ходило все больше перепе-чаток «крамольных» выступлений на публичных собраниях или стихотворений «неправильного» содержания, но во второй половине 1960-х к ним добавились романы, эссе и политические манифесты. Запрещенные книги, изданные на За--па-де и ввезенные в СССР контрабандой или по дипломатическим кана-лам, называли «тамиздатом».

Первоначально участники нового движения апеллировали только к властям СССР, но очень быстро, увидев, что их адресат, мягко говоря, не настроен на диалог, стали обращаться к международному общественному мнению. Пер-вым событием такого рода стало , написанное 11 января 1968 года. Литвинов и Богораз требовали соблюде-ния законности в суде над Юрием Галансковым, Александром Гинз-бургом, Алексеем Добровольским и Верой Лашковой, которых обвиняли в распро-стра-нении самиздата и контактах с эмигрантской организацией «Народно-трудо-вой союз». Воззвание Литвинова и Богораз заканчивалось фразой: «Мы пере-даем это обращение в западную прогрессивную печать и просим как можно скорее опубликовать его и передать по радио — мы не обращаемся с этой прось-бой в советские газеты, так как это безнадежно». Обращение было зачи-тано по Би-би-си и упомянуто в редакционной статье лондонской «Таймс». С этого времени преследования диссидентов мгновенно становились извест-ными на Западе и создавали все более негативный образ Советского Союза на международной арене.

Теоретики нового движения — Александр Есенин-Вольпин, Владимир Бу-ковский и другие — с самого момента его возникновения в середине 1960-х настаивали на нескольких центральных принципах: действия должны быть открытыми, ненасильственными и основываться на существующих советских законах. Этим они били по больному месту советской внутренней политики: законы СССР и союзных республик изначально были рассчитаны на избира-тельное применение.

Участников этого движения называли диссидентами (от старинного названия протестантов, живших в католических странах). По-видимому, в 1960-е го-ды это слово — сперва в ироническом смысле — ввел в оборот историк культуры Леонид Пинский, а затем — уже серьезно — западные корреспон-денты в Мо-с-кве. Термин «правозащитники» по смыслу более узкий: так называли тех, кто последовательно боролся именно за юридическую реализацию прав граждан.

На формирование нового общественного течения государство отреагировало незамедлительно. После первых же независимых демонстраций, 16 сентября 1966 года, Президиум Верховного Совета РСФСР внес в Уголовный кодекс Рес-публики статью 190 — и тогда же аналогичные статьи были внесены в Уго-лов-ные кодексы других союзных республик. Эта статья предполагала уголовное преследование «за распространение заведомо ложных измышлений, пороча-щих советский государственный и общественный строй» (часть 1) и «органи-за-цию или активное участие в групповых действиях, нарушающих общест-вен-ный порядок» (часть 3). Так отныне полагалось квалифицировать любые демонстра-ции, организованные независимо от желания властей.

Тех, кто вышел на Красную площадь в августе 1968 года, судили именно по 190-й статье. Она предусматривала меньшие тюремные сроки, чем 70-я («Антисовет-ская агитация и пропаганда» — эту статью инкриминировали не только Бокштейну, но также и Гинзбургу, и Галанскову, и Лашковой, аре-стованным в январе 1967-го). Зато подвести под 190-ю можно было почти любые политические и соци-аль-ные высказывания, не совпадавшие с офици-альными оценками, и публич-ные действия, не получившие официального одобрения.

Диссиденты не были единой группой: под этим названием условно объеди-няют участников очень разных кружков, с разными убеждениями. Некоторое единство это движение обретало благодаря давлению государства: его участ-ники постоянно обменивались опытом по распространению информации и противостоянию репрессиям. Тем не менее они энергично спорили между собой на самые разные темы. Необходимость гражданского сопротивления соединяла в едином поле либералов-западников, социалистов и коммунистов. Все три группы полагали, что в СССР попраны принципы социальной справед-ливости. К ним примыкали русские националисты, которые критиковали советскую власть не за это, а за ее «антирусский характер». Присоединялись к общему протесту и православные, стремившиеся к обновлению Церкви и ослаблению государственного контроля над ней, и представители гонимых протестантских церквей — баптисты и пятидесятники. Свое место в общем диссидентском движении нашли национал-активисты из балтийских респуб-лик, а также независимые украинские писатели и евреи, добивавшиеся права на выезд в Израиль. Всех их сплачивало осознание общей уязвимости перед Советским государством, которое могло обрушиться на любую автономную организацию.

В целом деятельность диссидентов была направлена на защиту прав человека и против усиления тоталитарных тенденций власти — или, как тогда говорили, против возвращения сталинизма. Их намерения не были политическими в том смысле, что они в большинстве своем не собирались бороться за власть или учреждать политические партии.

Диссидентская активность охватывала десятки, самое большее — сотни че-ловек. Но она выражала глубинный и очень важный процесс — медленный, но неуклонный распад советской идеологии и возникновение новых форм социальности, общественной нравственности и социального самосознания.

Заклеймив Сталина на XX и XXII съездах КПСС, Никита Хрущев стремился вернуть коммунистической идеологии в ее советском варианте магические моби-ли-зующие свойства, которые она имела в прежние десятилетия. Под «мо-би-ли-зующими свойствами» имеется в виду, что советская идеология, особенно на раннем этапе развития, давала людям ощущение осмысленности их жизни, воодушевляла на тяжелый труд при очень небольшой зарплате и помогала закрывать глаза на бессудные аресты, массовую нищету и повсе-дневное хам-ство. Однако к концу 1960-х годов стало ясно, что эта идеология (при всех ее усовер-шенствованиях, осуществленных в эпоху оттепели) все меньше вос-при-нима-лась как осмысленная. И это касалось не только интеллигенции, но самых разных социальных групп: колхозников, рабочих, даже школьников.

Диссидент, писатель и социолог Андрей Амальрик в 1969 году писал в эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», что стремление к большей свободе у людей в конце 1960-х последовательно росло, а власти предоставить такую свободу были не готовы или не согласны. И хотя общество в это время было куда более разнообразным и сложным, чем в начале оттепели, многими владело ощущение удушья и тотального отчуждения от власти. Руководство страны, хотя и предпринимало резкие действия вроде агрессии против Чехо-сло-вакии, больше всего было озабочено сохранением статус-кво. Собственно, и вторжение в эту страну было направлено на то, чтобы у жителей СССР и со-юзных ему стран не было соблазна жить по-другому: руководство Чехосло-вакии попыталось несколько ослабить (не отменив вовсе) цензурные правила и либерализировать общественную жизнь, что и имело своим результатом насильственную смену власти.

Консервации советского строя способствовали благоприятные внешние об-стоятельства. В 1973 году Израиль одержал победу над напавшими на него вой-сками Сирии и Египта (так называемая война Судного дня). В ответ на разгром союзников коалиция стран — производителей нефти, где задавали тон араб-ские государства, вместе с не входившими в эту организацию Египтом и Си-рией объявила эмбарго на поставки нефти западным странам — союзни-кам Израиля. Цена нефти на мировых рынках выросла в четыре раза. Главным выиграв-шим от повышения цен стал Советский Союз: его поставки углеводо-родов в Европу резко выросли. Нефтяные деньги сделали социальные и эко-номи--че-ские инновации в СССР решительно ненужными, за исключением, конечно, вооружений и средств слежки за собственными гражданами. Перевод эконо-мики в режим сырьевого государства совпал с утратой коммунисти-че-ской идеологией мобилизующей силы — и это совпадение оказалось для Совет-ского Союза роковым: государство перестало быть заинтересовано в массовой мобилизации, от большинства граждан требовалась только демонстрация лояльности и конформизма, жизнь по принципу «не высовывайся».

Поэтому 1970-е годы стали временем упадка трудовой этики. На огромном ко-ли-честве предприятий рабочие занимались откровенной халтурой. Они часто воровали с заводов и фабрик детали и приспособления, пригодные для того, чтобы их перепродать или использовать в домашнем хозяйстве (в газетах таких людей называли «несунами»). Увлеченное отношение к собственной профес-си-о--нальной деятельности было свойственно в основном людям искус-ства и пред-ставителям фундаментальной науки, которые могли воодушевляться интел-лектуальными перспективами собственной работы, и работникам военно-промышленного комплекса, которые чувствовали себя участниками геополи-тической игры — глобального соревнования сверхдержав.

6 мая 1970 года было принято постановление Совета министров РСФСР «Об утвер-ждении Правил застройки сельских населенных пунктов РСФСР», где впервые использовался термин «неперспективная деревня». Сотни россий-ских деревень были объявлены «неперспективными» — и в них прекращалась поддержка школ, магазинов, клубов, транспортной инфраструктуры. Многие из сел, которые все же было решено сохранить, тоже находились в состоянии глубокого упадка.

Крестьяне старались любой ценой бежать в города. В мегаполисах они попол-няли ряды «лимитчиков» — тех, кому разрешалось получить прописку по «ли-ми-там», которые государство предоставляло промышленным пред-приятиям. Со временем провинциальную и деревенскую молодежь, закрепив-шуюся в больших городах, городские снобы стали называть презрительным словом «лимита».

Бегство из деревни можно было бы считать частью общемирового процесса урбанизации, если бы не одно обстоятельство. В развитых странах урбанизация сопровождалась улучшением условий работы на земле, так что один фермер вместе со своей семьей мог кормить десятки людей. А в СССР, при всей про-па-ганде механизации, крестьяне не были заинтересованы в результатах соб-ст-вен-ного труда, поэтому производство хлеба и всех остальных сельскохозяй-ст-вен-ных продуктов на рубеже 1970-80-х годов даже по официальной статис-тике почти не росло. Руководство КПСС закупало зерно в Северной Америке — на нефтяные деньги. «Ложь и позор ваш герб, колосья для которого вы экспор-тируете из США», — писал в 1977 году литератор Гелий Снегирев в письме к Леониду Брежневу. За свое письмо, которое завершалось декла-рацией об от-казе от советского гражданства, Снегирев был арестован и умер после несколь-ких месяцев тюремных мучений.

Советская пленка для цветного кино «Свема» передавала цвета хуже, чем им-портная: это было заметно, если сравнивать советские фильмы и западные, шедшие тогда же в советском прокате. Но блеклость цветов «Свемы» словно бы соответствовала тусклости красок тогдашней советской повседневности. В ат-мо--сфере тоскливой безысходности и предсказуемости особенно заметно было расхождение между пафосными сообщениями прессы и телевиде-ния и реаль-ной жизнью. В СССР без блата невозможно было достать никакие качествен-ные товары или попасть к хорошему врачу; изобретения и открытия ученых не интересовали руководителей промышленности; представители «неправиль-ных» этнических групп (евреи, крымские татары) сталкивались с ограничени-ями при приеме на учебу и работу, а выезд из страны жестко ограничивался.

Миллионы жителей СССР занимались деятельностью, предосудительной с точ-ки зрения законов и неписаных норм советской жизни: доставали и пере-про-да-вали товары, полученные по блату, читали самиздатские и тамиздат-ские кни-ги, слушали по ночам вещающие по-русски западные радиостанции — их тогда называли в обиходе «голоса», потому что две из них назывались «Голос Аме-рики» и «Голос Израиля». Власть была готова закрывать глаза на такие формы поведения, но лишь до тех пор, пока человек не перехо-дил невидимой черты — не отказывался от общей лояльности власти. Лояль-ный гражданин должен был сидеть на собраниях на предприятии и голосовать «за», не протестовать против несправедливости, не создавать «непонятных народу» произведений, не давать собственных объяснений действиям совет-ского режи-ма. Нарушить стандарты ло-яльности можно было разными способами, и все они влекли немед-лен-ное наказание, от недопуска к защите диссертации до тюремного заклю-че-ния.

В 1970-е годы сотрудники КГБ, партийные администраторы и иные началь-ни-ки достигли высочайшей изощренности в дозированных, «точечных» репрес-сиях, среди которых были препятствия карьерному продвижению, блокиро-ва-ние поездок за границу или внезапный запрет на публикацию книг и статей для ученых, инженеров и писателей, на концерты — для ком-пози-то-ров, на спек-такли и фильмы — для артистов и режиссеров. Такие «блокировки» не оформлялись с помощью судебных санкций, но эффективно выполняли задачу по запугиванию и унижению всех несогласных. По-види -мому, одним из главных архитекторов этой стратегии «ежедневных подза-тыльников» был Юрий Андропов — руководитель КГБ СССР в 1967-1982 годах. Созданная под его руководством система развращала общество ощущением цинизма и безна-дежности любых усилий по улучшению социальной атмо-сферы.

Многие интеллектуалы или просто предприимчивые люди, чувствовавшие себя скованными по рукам и ногам, в этих условиях стремились эмигрировать. Нео-жи--данно у них появились возможности для такого отъезда — пусть и в очень скромных масштабах. Утром 24 февраля 1971 года двадцать четыре еврея вошли в приемную председателя Президиума Верховного совета СССР и отка-зались оттуда выходить, пока не получат разрешения эмигрировать в Израиль. Среди этих людей был уже известный тогда в Советском Союзе киносценарист Эфраим Севела. До этого еврейские активисты несколько раз устраивали по-доб--ные демонст-рации в дру-гих государственных учреждениях — например, в отделах виз и разрешений, ОВИРах, — и все они неизменно заканчивались арестами. Но после того, как началась акция в приемной, руководство СССР на срочном совещании приняло решение все-таки облегчить эмиграцию совет-ских евреев в Изра-иль, чтобы не устраивать международный скандал и немного улучшить отношения СССР с США. Желающих эмигрировать ока-залось до-воль-но много. Уехать стремились не только евреи, но и представители других национальнос-тей — то есть те, у кого в паспорте в графе «националь-ность» не стояло столь неу-доб-ного в остальных случаях слова «еврей». Частой прак-тикой стали межна-ци-ональные браки — реальные и фиктивные. Появи-лась ироническая пого-ворка «Жена-еврейка — не роскошь, а средство передви-жения».

Уже вскоре советское руководство испугалось того, как много людей выразило стремление убежать из-под его контроля, и, хотя не запретило выезд вновь, окружило его многочисленными рогатками. Так, желавшие эмигрировать должны были заплатить при выезде огромную сумму (сравнимую со стои-мо-стью автомобиля) за полученное в СССР среднее и высшее образование. Через несколько лет под международным давлением этот налог отменили. В некото-рых ОВИРах от уезжавших требовали сдать все телефонные книжки, чтобы в руки «врага» не попали телефонные номера каких-нибудь засекреченных ученых. В учреждениях, где сотрудник подавал на выезд, часто устраивались официальные собрания, на которых буду-щего эмигранта и всю его семью шельмовали как предате-лей и дезерти-ров. Сочинения покинувших страну ученых, писателей и журна-листов подлежали немедленному запрещению и изъятию из продажи и из библиотек.

Помимо евреев, эмигрировать разрешалось этническим немцам (тем, у кого в графе «национальность» было написано «немец»), если те доказывали, что у них есть близкие в Западной Германии, или армянам, которые ехали к род-ственникам в одну из армянских диаспор на Западе или на Ближнем Востоке. Всего в 1971-1980 годах из СССР уехало около 347 тысяч человек. Многие поки-давшие страну по «еврейской» линии стремились перебраться не в Израиль, а в США, где их ста-ли называть третьей волной эмиграции (первая волна — после револю-ции 1917 года, вторая — во время и сразу после Второй мировой войны).

С середины 1970-х годов КГБ стало использовать практику «на Запад или на Восток»: от инакомыслящих иногда прямо требовали эмигрировать под угрозой ареста и отправки в лагерь. Некоторые смельчаки выбирали второе, но тех, кто выби-рал отъезд, было, конечно, гораздо больше. Об Александре Солженицыне, который в 1970 году получил Нобелевскую премию по лите-ратуре за книгу «Архипелаг ГУЛАГ», Юрий Андропов думал, что тот будет готов пойти в тюрь-му, а его заключение вызовет слишком большой скандал на Западе. Поэтому Солженицын в 1974 году был принудительно вывезен в Западную Германию — репрессивная мера, не применявшаяся с 1923 года, когда из Советской России точно таким же способом, на самолете, и тоже в Гер-ма-нию был вывезен поли-тический оппонент Ленина рабочий-большевик Гавриил Мясников.

Частью новой волны эмиграции становились и те советские люди, которые отказывались возвратиться, оказавшись в одной из западных стран: например, знаменитый танцор Михаил Барышников (в 1974 году). Иногда рисковые люди использовали самые диковинные средства, чтобы бежать из страны. Худож-ни-ки Олег Соханевич и Геннадий Гаврилов ночью 7 августа 1967 года спрыг-нули с борта круизного лайнера «Россия», шедшего по Черному морю. В воде муж-чины надули взятую с собой резиновую лодку и за неделю без еды и прес-ной воды, совершенно обессилевшие, дошли на веслах до Турции, где попро-сили политического убежища. В целом среди третьей волны очень заметную часть составляли диссиденты, творческая интеллигенция и люди, которые надеялись вне СССР заняться бизнесом (у некоторых это получилось). В 1970-е в США, ФРГ, Франции и Израиле эмигранты создали несколько важнейших литера-турных журналов, споривших друг с другом и публико-вавших бесцен-зурные сочинения.

Произведения эмигрантов и попавшие за границу работы художников-нонкон-формистов вызвали дополнительный интерес к культуре (или, точнее, к куль-ту-рам) Советского Союза. В 1987 году русский поэт Иосиф Бродский, которого за пятнадцать лет до этого вынудили уехать из СССР, был удостоен Нобелев-ской премии по литературе.

«Длинные семидесятые» впоследствии назвали эпохой застоя. Это название неточно: да, эти 15-17 лет в жизни страны были очень тяжелыми, но не застой-ными. Экономика была в упадке, однако общество бурно развивалось. Осо-бен-но динамичными оказались те группы и движения, которым удалось высколь-знуть из-под контроля государства, и их не останавливали даже преследования.

Помимо диссидентов, важнейшим из таких движений стало неофициальное искусство. Важнейшей проблемой советской культуры в 1950-1980-е годы была не цензура, а самоцензура. Большинство художников, которые хотели печататься, выставляться, ставить спектакли, слышать свою музыку испол-нен-ной, изначально приспосабливали свой вкус к требованиям админист-ра-торов, редакторов, репертуарных комиссий (от этих комиссий зависело, будет ли показан фильм или спектакль). Реже они настраивались на борьбу с ними, чтобы пробить свое произведение. Но в любом случае они держали в уме именно цензурные требования.

Еще в 1940-е годы теоретик и историк культуры Лидия Гинзбург писала в сво-ем днев-нике, что полный отказ от соотнесения с такими требованиями в СССР фактически является отказом от публичности: завоевание внутренней свободы означало, что тебя не напечатают, не исполнят, не выставят. Как ни уди-ви-тельно, с начала 1950-х годов появлялось все больше людей, готовых заплатить такую цену и показывать свои картины только на частных квартирах, читать стихи только в мастерских знакомых художников, писать музыку только для полулегальных концертов. Такое искусство историки называют неподцензур-ным, то есть в принципе не рассчитанным на прохождение через советскую цензуру, редактуру и редсоветы. Этот термин укрепился недавно, а сами участ-ники независимого художественного движения называли себя по-раз ному, например нонконформистами или представителями катакомбной культуры — видимо, по аналогии с подпольной частью православной церкви, которую тоже называли катакомбной.

В начале 1970-х годов, несмотря на сильный прессинг властей, авторы-нонкон-формисты создали фактически собственную культурную систему, параллель-ную государственному культурному производству. В ней участвовали сотни людей — и авторов, и машинисток, перепечатывавших самиздат, и тех, кто пере-давал эти произведения друг другу. Советская культура была искус-ственно сделана архаичной, она была отгорожена от большинства новых тенденций, развивавшихся в западных странах. По сравнению с лояльными писателями и художниками нонконформисты, как правило, знали гораздо больше о рус-ском модернистском искусстве начала ХХ века и о современных им течениях в других странах.

Произведения неподцензурного искусства могли быть сложными, необыч-ны-ми, эмоционально дискомфортными, говорили на темы религии, сексу-ально-сти, о катастрофах ХХ века — сталинском терроре и ГУЛАГе, описывали тота-литарные режимы, анализировали идеологизированное сознание совет-ского человека. Однако все эти мотивы часто были связаны с игрой. Вообще, игра, театральность, гротеск, сатира, клоунские маски были важными мотивами советского неофициального искусства, хотя и необязательными. Например, художник Виктор Пивоваров показывал повседневную отчужден-ность созна-ния и стандартизацию быта в картинах — пародийных каталогах («Проект предметов повседневного обихода для одинокого человека», «Проект снов для одинокого человека») или рисовал бытовые сцены — чуть условно, как в книжной иллюстрации, — а поверх каждой из таких сцен (например, подво-ротни или мужской одежды, брошенной на стул) писал каллигра-фическим почерком: «Где я?» Ничего подобного выставить официально в советском музее было бы невозможно.

Однако узнать о самом факте существования этой параллельной культуры можно было только через знакомых. Иногда «неправильные» стихи или прозу читали по западному радио, но, по-видимому, советские слушатели по боль-шей части воспринимали такие произведения как удивительное исключение, а не как новую, не включенную в публичное пространство советскую культуру. Таким исключением, например, считали одно из ключевых литературных про-изведений независимой культуры — поэму в прозе Венедикта Ерофеева «Мос-ква — Петушки» (1970), которую на радио «Свобода» читал Юлиан Панич — знаменитый своей харизмой актер советского кино, эмигрировавший в 1972 го-ду. Сегодня «Москву — Петушки» упоминают в своих работах даже консерва-тив-ные критики, не выказывающие никаких других познаний о ката-комб-ной культуре, но говорят об этом произведении как о жесте отчаявшегося одиноч-ки, который с «натуры» изобразил повсеместное рос-сийское пьянство. Для тех же, кто читал Ерофеева в контексте неподцензурной литературы, его поэма говорила прежде всего о парадоксальности и трагизме существо-вания любого человека (особенно советского) — неважно, пьющего или непьющего.

Одним из любимых выражений диссидентов было словосочетание «явочным порядком». Так говорили о реализации прав «без спроса». Так, явочным поряд-ком был осуществлен прорыв неподцензурного искусства в публичное прост-ранство — однако опять-таки не в советское, а в международное. 15 сентября 1974 года двадцать четыре художника из Москвы и Ленинграда собрались на пустыре на тогдашней окраине Москвы, в Беляево, и развесили на рейках (или держали в руках) свои картины, которые не могли быть выставлены ни в одной из советских галерей. Ни порнографии, ни политических карикатур там не было: это были произведения, недопустимые, с точки зрения советских цензурных инстанций, именно по эстетическим соображениям. Карти-ны про-висели максимум полчаса. Власти тоже приготовились к выставке, о которой знали заранее: на художников и на созванных ими иностранных корреспон-дентов набросились одетые в штатское милиционеры и начали их избивать, а картины раздавили тремя бульдозерами. Инициатор выставки, художник Оскар Рабин, повис на отвале бульдозера, который таскал его по всему пустырю.

«Бульдозерная выставка» вызвала такой сильный резонанс в западной прессе, что власти вновь пошли на попятный, как и в случае с еврейской эмиграцией. Через две недели после этого события администраторы от искусства сами предложили худож-никам-нонконформистам провести выставку под открытым небом — в парке «Измайлово», на следующий год — еще одну, уже под крышей, в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ. В 1976 году во Дворце конгрессов в Па-риже откры-лась огромная выставка независимого русского искусства — более 500 картин и скульптур. Правда, справедливости ради нужно сказать, что она была орга-низована без всякого участия советского руководства и любых совет-ских культурных инстанций.

В советских газетах независимых художников по-прежнему ругали последними словами — например, статья о выставке в павильоне «Пчеловодство» называ-лась «Авангард мещанства». Однако и деятельность диссидентов, и выступле-ния художников-нонконформистов свидетельствовали о том, что сопротив-ление небесполезно: в СССР возможно быть свободным человеком, сотруд-ни-чающим с другими свободными людьми. В целом радикальные эстетические экс-пе-рименты по-прежнему оставались под запретом, но и произведения неподцензурных художников, и сама их жизнь становились выражением опыта свободы, открытости миру и солидарности людей с разными взглядами. Само существование такого опыта создавало новые возможности для развития культуры.

Развитие литературы первой волны эмиграции можно разделить на два периода:

1920 - 1925 гг. - период становления литературы эмиграции, надежды на возвращение. Преобладает антисоветская, антибольшевистская тематика, ностальгия по России, гражданская война изображается с антиреволюционных позиций.

1925 - 1939 гг. - интенсивное развитие издательской деятельности, формирование литературных объединений. Надежды на возвращение утрачиваются. Большое значение приобретает мемуарная литература, призванная сохранить аромат утраченного рая, картины детства, народные обычаи; исторический , как правило, основывающийся на понимании истории как цепи случайностей, зависящих от воли человека; революция и гражданская война изображаются уже с более взвешенных позиций, появляются первые произведения о ГУЛАГе, концлагерях (И. Солоневич "Россия в концлагере", М. Марголин "Путешествие и страну Зе-Ка", Ю. Бессонов "26 тюрем и побег с Соловков").

В 1933 г. признанием русской зарубежной литературы стала Нобелевская премия Бунину "за правдивый артистический талант, с которым Бунин воссоздал русский характер".

Вторая волна русской эмиграции была порождена Второй мировой войной. Она складывалась из тех, кто выехал из Прибалтийских республик, присоединенных к СССР в 1939 году; из военнопленных, опасавшихся возвращаться домой, где их могли ожидать советские лагеря; из угнанных на работу в Германию советских молодых людей; из тех, кто связал себя сотрудничеством с фашистами. Местом жительства для этих людей стала сначала Германия, затем США и Великобритания. Почти все сейчас известные поэты и прозаики второй волны начали свою литературную деятельность уже в эмиграции. Это поэты О. Анстей, И. Елагин, Д. Кленовский, И. Чиннов, Т. Фесенко, Ю. Иваск. Как правило, они начинали с социальных тем, но затем переходили к лирическим и философским стихам. Писатели В. Юрасов, Л. Ржевский, Б. Филиппов (Филистинский), Б. Ширяев,

Н. Нароков рассказывали о жизни Советского Союза в преддверии войны, о репрессиях, всеобщем страхе, о самой войне и тернистом пути эмигранта. Общим для всех писателей второй волны было преодоление идеологической направленности творчества, обретение общечеловеческой нравственности. До сих пор литература второй волны остается мало известной читателям. Одним из лучших доступных произведений является роман Н. Нарокова "Мнимые величины", рассказывающий о судьбах советских интеллигентов, живущих по христианским законам совести в сталинские годы.

Третья волна эмиграции связана с началом диссидентского движения в конце 1960-х годов и с собственно эстетическими причинами. Большинство эмигрантов третьей волны формировались как писатели в период хрущевской "оттепели" с ее осуждением культа личности Сталина, с провозглашаемым возвращением к "ленинским нормам жизни". Писатели вдохнули воздух творческой свободы: можно было обратиться к прежде закрытым темам ГУЛАГа, тоталитаризма, истинной цены военных побед. Стало возможным выйти за рамки норм социалистического реализма и развивать экспериментальные, условные формы. Но уже в середине 1960-х годов свободы начали свертываться, усилилась идеологическая цензура, подверглись критике эстетические эксперименты. Начались преследования А. Солженицына и В. Некрасова, был арестован и сослан на принудительные работы И. Бродский, арестовали А. Синявского, КГБ запугивал В. Аксенова, С. Довлатова, В. Войновича. В этих условиях эти и многие другие писатели были вынуждены уехать за границу. В эмиграции оказались писатели Юз Алешковский, Г. Владимов, А. Зиновьев, В. Максимов, Ю. Мамлеев, Соколов, Дина Рубина, Ф. Горенштейн, Э. Лимонов; поэты А. Галич, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, И. Губерман, драматург А. Амальрик.

Характерной чертой литературы третьей волны было соединение стилевых тенденций советской литературы с достижениями западных писателей, особое внимание к авангардным течениям.

Крупнейшим писателем реалистического направления был Александр Солженицын, за время эмиграции написавший многотомную эпопею "Красное колесо", воспроизводящую важнейшие "узлы" истории России. К реалистическому направлению можно отнести и творчество Георгия Владимова ("Верный Руслан", "Генерал и его армия"), Владимира Максимова ("Семь дней творенья", "Заглянуть в бездну", автобиографические романы "Прощание из ниоткуда" и "Кочевье до смерти"), Сергея Довлатова (рассказы циклов "Чемодан", "Наши" и т. д.). Экзистенциальные романы Фридриха Горенштейна "Псалом", "Искупление" вписываются в религиозно-философское русло русской литературы с ее идеями страдания и искупления.

Сатирические, гротескные формы характерны для творчества Василия Аксенова ("Остров Крым", "Ожог", "В поисках грустного бэби"), хотя трилогия "Московская сага" о жизни поколения 1930-40-х годов являет собой чисто реалистическое произведение.

Модернистская и постмодернистская поэтика ярко проявляется в романах Саши Соколова "Школа для дураков", "Между собакой и волком", "Палисандрия". В русле метафизического реализма, как определяет свой стиль писатель, а по сути в русле сюрреализма пишет Юрий Мамлеев, передающий ужас и абсурд жизни в рассказах цикла "Утопи мою голову", "Русские сказки", в романах "Шатуны", "Блуждающее время".

Третья волна русской эмиграции дала многочисленные и разнообразные в жанрово-стилевом отношении произведения. С распадом СССР многие писатели вернулись в Россию, где продолжают литературную деятельность.

Как скачать бесплатное сочинение? . И ссылка на это сочинение; Три волны эмиграции русской литературы в XX веке уже в твоих закладках.

Вперед:
Назад:

Дополнительные сочинения по данной теме

мировую культуру

художественного осмысления

Понятие «русское зарубежье» образовалось практически сразу после свершения Революции 1917 года, когда страну стали покидать беженцы. В больших центрах поселения русских – Париже, Берлине, Харбине – сформировались целые мини-городки «Россия в миниатюре», в которых были полностью воссозданы все черты дореволюционного русского общества. Здесь печатались русские газеты, работали университеты и школы, писала свои труды интеллигенция, покинувшая родину.

На тот момент большая часть художников, философов, писателей добровольно эмигрировала или была выслана за пределы страны. Эмигрантами стали звезды балета Вацлав Нижинский и Анна Павлова, И.Репин, Ф.Шаляпин, известные актеры И.Мозжухин и М.Чехов, композитор С.Рахманинов. В эмиграцию попали также известные писатели И.Бунин, А.Аверченко, А.Куприн, К.Бальмонт, И. Северянин, Б.Зайцев, Саша Черный, А.Толстой. Весь цвет русской литературы, отозвавшийся на страшные события революционного переворота и гражданской войны, запечатлевший рухнувшую дореволюционную жизнь, оказался в эмиграции и стал духовным оплотом нации. В непривычных условиях зарубежья русские писатели сохранили не только внутреннюю, но и политическую свободу. Несмотря на тяжелую жизнь эмигранта, они не перестали писать свои прекрасные романы и поэмы.

Эмигранты второй волны (1940 – 1950)

Во время второй мировой войны в России начался очередной этап эмиграции, который был не столь масштабен, как первый. Со второй волной эмиграции страну покидают бывшие военнопленные и перемещенные лица. Среди писателей, уехавших в то время из Советского союза оказались В. Синкевич, И.Елагин, С.Максимов, Д.Кленовский, Б.Ширяев, Б.Нарциссов, В.Марков, И.Чиннов, В.Юрасов, которым судьба готовила тяжелые испытания. Политическая ситуация не могла не отразиться на мироощущениях литераторов, поэтому самыми популярными темами в их творчестве становятся страшные военные события, плен, кошмары большевиков.

Эмигранты третьей волны (1960–1980)

В третью волну эмиграции Советский союз преимущественно покидали представители творческой интеллигенции. Новые писатели-эмигранты третьей волны являлись поколением «шестидесятников», мировоззрение которых было сформировано в время. Надеясь на хрущевскую « », они так и не дождались коренных перемен в общественно-политической жизни советского общества и после знаменитой выставки в Манеже стали покидать страну. Большая часть писателей эмигрантов была лишена гражданства - В.Войнович, А.Солженицын, В.Максимов. С третьей волной за границу выезжают писатели Д.Рубина, Ю.Алешковский, Э.Лимонов, И.Бродский, С.Довлатов, И.Губерман, А.Галич, В.Некрасов, И.Солженицын и др.

Литература русского зарубежья - ветвь русской литературы, возникшая после большевистского переворота 1917 года. Различают три периода или три волны русской эмигрантской литературы. Первая волна - с 1918 года до начала второй мировой войны, оккупации Парижа - носила массовый характер. Вторая волна возникла в конце Второй мировой войны (И.Елагин, Д.Кленовский, Л.Ржевский, Н.Моршен, Б.Филлипов). Третья волна началась после хрущевской "оттепели" и вынесла за пределы России крупнейших писателей (А.Солженицын, И.Бродский, С.Довлатов). Наибольшее культурное и литературное значение имеет творчество писателей первой волны русской эмиграции.

Первая волна эмиграции (1918-1940)

Положение русской литературы в изгнании. Понятие "русское зарубежье" возникло и оформилось после октябрьского переворота, когда Россию массово начали покидать беженцы. Эмиграция существовала и в царской России (так первым русским писателем-эмигрантом считают Андрея Курбского, жившего в 16 в.), но не носила такого масштабного характера. После 1917 из России выехало около 2-х миллионов человек. В центрах рассеяния - Берлине, Париже, Харбине - была сформирована "Россия в миниатюре", сохранившая все черты русского общества.

За рубежом выходили русские газеты и журналы, были открыты школы и университеты, действовала Русская Православная Церковь. Но, несмотря на сохранение первой волной эмиграции всех особенностей русского дореволюционного общества, положение беженцев было трагическим: в прошлом - потеря семьи, родины, социального статуса, рухнувший в небытие уклад, в настоящем - жестокая необходимость вживаться в чуждую действительность. Надежда на скорое возвращение не оправдалась, к середине 20-х годов стало очевидно, что России не вернуть и в Россию не вернуться. Боль ностальгии сопровождалась необходимостью тяжелого физического труда, бытовой неустроенностью: большинство эмигрантов вынуждено было завербоваться на заводы "Рено" или, что считалось более привилегированным, освоить профессию таксиста.

Россию покинул цвет русской интеллигенции. Больше половины философов, писателей, художников были высланы из страны или эмигрировали на всю жизнь. За пределами родины оказались религиозные философы Н.Бердяев, С.Булгаков, Н.Лосский, Л.Шестов, Л.Карсавин. Эмигрантами стали Ф.Шаляпин, И.Репин, К.Коровин, известные актеры М.Чехов и И.Мозжухин, звезды балета Анна Павлова, Вацлав Нижинский, композиторы С.Рахманинов и И.Стравинский.

Из числа известных писателей эмигрировали: Ив.Бунин, Ив.Шмелев, А.Аверченко, К.Бальмонт, З.Гиппиус, Дон-Аминадо, Б.Зайцев, А.Куприн, А.Ремизов, И.Северянин, А.Толстой, Тэффи, И.Шмелев, Саша Черный. Выехали за границу и молодые литераторы: М.Цветаева, М.Алданов, Г.Адамович, Г.Иванов, В.Ходасевич. Русская литература, откликнувшаяся на события революции и гражданской войны, запечатлевшая рухнувший в небытие дореволюционный уклад, оказывалась в эмиграции одним из духовных оплотов нации. Национальным праздником русской эмиграции стал день рождения Пушкина.

В то же время, в эмиграции литература была поставлена в неблагоприятные условия: отсутствие читателей, крушение социально-психологических устоев, бесприютность, нужда большинства писателей должны были неизбежно подорвать силы русской культуры. Но этого не произошло: с 1927 начинается расцвет русской зарубежной литературы, на русском языке создаются великие книги. В 1930 Бунин писал: "Упадка за последнее десятилетие, на мой взгляд, не произошло. Из видных писателей, как зарубежных, так и "советских", ни один, кажется, не утратил своего таланта, напротив, почти все окрепли, выросли. А, кроме того, здесь, за рубежом, появилось и несколько новых талантов, бесспорных по своим художественным качествам и весьма интересных в смысле влияния на них современности".

Утратив близких, родину, всякую опору в бытии, поддержку где бы то ни было, изгнанники из России получили взамен право творческой свободы - возможность говорить, писать, публиковать созданное без оглядки на тоталитарный режим, политическую цензуру. Это, однако, не свело литературный процесс к идеологическим спорам. Атмосферу эмигрантской литературы определяла не политическая или гражданская неподотчетность спасшихся от террора писателей, а многообразие свободных творческих поисков.

В новых непривычных условиях ("Здесь нет ни стихии живого быта, ни океана живого языка, питающих работу художника", - определял Б.Зайцев) писатели сохранили не только политическую, но и внутреннюю свободу, творческое богатство в противостоянии горьким реалиям эмигрантского существования.

Развитие русской литературы в изгнании шло по разным направлениям: писатели старшего поколения исповедовали позицию "сохранения заветов", самоценность трагического опыта эмиграции признавалась младшим поколением (поэзия Г.Иванова, "парижской ноты"), появились писатели, ориентированные на западную традицию (В.Набоков, Г.Газданов). "Мы не в изгнаньи, мы в посланьи", - формулировал "мессианскую" позицию "старших" Д.Мережковский. "Отдать себе отчет в том, что в России или в эмиграции, в Берлине или на Монпарнасе, человеческая жизнь продолжается, жизнь с большой буквы, по-западному, с искренним уважением к ней, как средоточию всего содержания, всей глубины жизни вообще:", - такой представлялась задача литератора писателю младшего поколения Б.Поплавскому. "Следует ли напоминать еще один раз, что культура и искусство суть понятия динамические", - подвергал сомнению ностальгическую традицию Г.Газданов.

Старшее поколение писателей-эмигрантов. Стремление "удержать то действительно ценное, что одухотворяло прошлое" (Г.Адамович) - в основе творчества писателей старшего поколения, успевших войти в литературу и составить себе имя еще в дореволюционной России.

К старшему поколению писателей относят: Ив.Бунина, Ив.Шмелева, А.Ремизова, А.Куприна, З.Гиппиус, Д.Мережковского, М.Осоргина. Литература "старших" представлена преимущественно прозой. В изгнании прозаиками старшего поколения создаются великие книги: "Жизнь Арсеньева" (Нобелевская премия 1933), "Темные аллеи" Ив.Бунина; "Солнце мертвых", "Лето Господне", "Богомолье Ив.Шмелева"; "Сивцев Вражек" М.Осоргина; "Путешествие Глеба", "Преподобный Сергий Радонежский" Б.Зайцева; "Иисус Неизвестный" Д.Мережковского. А.Куприн выпускает два романа "Купол святого Исаакия Далматского и Юнкера", повесть "Колесо времени". Значительным литературным событием становится появление книги воспоминаний "Живые лица" З.Гиппиус.

Среди поэтов, чье творчество сложилось в России, за границу выехали И.Северянин, С.Черный, Д.Бурлюк, К.Бальмонт, З.Гиппиус, Вяч.Иванов. В историю русской поэзии в изгнании они внесли незначительную лепту, уступив пальму первенства молодым поэтам - Г.Иванову, Г.Адамовичу, В.Ходасевичу, М.Цветаевой, Б.Поплавскому, А.Штейгеру и др.
Главным мотивом литературы старшего поколения стал мотив ностальгической памяти об утраченной родине. Трагедии изгнанничества противостояло громадное наследие русской культуры, мифологизированное и поэтизированное прошедшее. Темы, к которым наиболее часто обращаются прозаики старшего поколения, ретроспективны: тоска по "вечной России", события революции и гражданской войны, историческое прошедшее, воспоминания о детстве и юности.

Смысл обращения к "вечной России" получили биографии писателей, композиторов, жизнеописания святых: Ив.Бунин пишет о Толстом (Освобождение Толстого), М.Цветаева - о Пушкине (Мой Пушкин), В.Ходасевич - о Державине (Державин), Б.Зайцев - о Жуковском, Тургеневе, Чехове, Сергии Радонежском (одноименные биографии), М.Цетлин о декабристах и могучей кучке (Декабристы: судьба одного поколения, Пятеро и другие). Создаются автобиографические книги, в которых мир детства и юности, еще не затронутый великой катастрофой, видится "с другого берега" идиллическим, просветленным: поэтизирует прошлое Ив.Шмелев (Богомолье, Лето Господне), события юности реконструирует А.Куприн (Юнкера), последнюю автобиографическую книгу русского писателя-дворянина пишет Ив.Бунин (Жизнь Арсеньева), путешествие к "истокам дней" запечатлевают Б.Зайцев (Путешествие Глеба) и А.Толстой (Детство Никиты). Особый пласт русской эмигрантской литературы составляют произведения, в которых дается оценка трагическим событиям революции и гражданской войны.

События гражданской войны и революции перемежаются со снами, видениями, уводящими в глубь народного сознания, русского духа в книгах А.Ремизова "Взвихренная Русь", "Учитель музыки", "Сквозь огнь скорбей". Скорбной обличительностью насыщены дневники Ив.Бунина "Окаянные дни". Роман М.Осоргина "Сивцев Вражек" отражает жизнь Москвы в военные и предвоенные годы, во время революции. Ив.Шмелев создает трагическое повествование о красном терроре в Крыму - эпопею "Солнце мертвых", которую Т.Манн назвал "кошмарным, окутанным в поэтический блеск документом эпохи". Осмыслению причин революции посвящен "Ледяной поход" Р.Гуля, "Зверь из бездны" Е.Чирикова, исторические романы примкнувшего к писателям старшего поколения М.Алданова (Ключ, Бегство, Пещера), трехтомный Распутин В.Наживина.

Сополагая "вчерашнее" и "нынешнее", старшее поколение делало выбор в пользу утраченного культурного мира старой России, не признавая необходимости вживаться в новую действительность эмиграции. Это обусловило и эстетический консерватизм "старших": "Пора бросить идти по следам Толстого? - недоумевал Бунин. - А по чьим следам надо идти?".
Младшее поколение писателей в эмиграции. Иной позиции придерживалось младшее "незамеченное поколение" (термин писателя, литературного критика В.Варшавского), зависимое от иной социальной и духовной среды, отказавшееся от реконструкции безнадежно утраченного.

К "незамеченному поколению" принадлежали молодые писатели, не успевшие создать себе прочную литературную репутацию в России: В.Набоков, Г.Газданов, М.Алданов, М.Агеев, Б.Поплавский, Н.Берберова, А.Штейгер, Д.Кнут, И.Кнорринг, Л.Червинская, В.Смоленский, И.Одоевцева, Н.Оцуп, И.Голенищев-Кутузов, Ю.Мандельштам, Ю.Терапиано и др. Их судьба сложилась различно. В.Набоков и Г.Газданов завоевали общеевропейскую, в случае Набокова, даже мировую славу. М.Алданов, начавший активно печатать исторические романы в самом известном эмигрантском журнале "Современные записки", примкнул к "старшим".

Наиболее драматична судьба погибшего при загадочным обстоятельствах Б.Поплавского, рано умерших А.Штейгера, И.Кнорринг. Практически никто из младшего поколения писателей не мог заработать литературным трудом: Г.Газданов стал таксистом, Д.Кнут развозил товары, Ю.Терапиано служил в фармацевтической фирме, многие перебивались грошовым приработком. Характеризуя положения "незамеченного поколения", обитавшего в мелких дешевых кафе Монпарнаса, В.Ходасевич писал: "Отчаяние, владеющее душами Монпарнаса питается и поддерживается оскорблениями и нищетой: За столиками Монпарнаса сидят люди, из которых многие днем не обедали, а вечером затрудняются спросить себе чашку кофе. На Монпарнасе порой сидят до утра потому, что ночевать негде. Нищета деформирует и само творчество".

Наиболее остро и драматично тяготы, выпавшие на долю "незамеченного поколения", отразились в бескрасочной поэзии "парижской ноты", созданной Г.Адамовичем. Предельно исповедальная, метафизическая и безнадежная "парижская нота" звучит в сборниках Б.Поплавского (Флаги), Н.Оцупа (В дыму), А.Штейгера (Эта жизнь, Дважды два - четыре), Л.Червинской (Приближение), В.Смоленского (Наедине), Д.Кнута (Парижские ночи), А.Присмановой (Тень и тело), И.Кнорринг (Стихи о себе). Если старшее поколение вдохновлялось ностальгическими мотивами, то младшее оставило документы русской души в изгнании, изобразив действительность эмиграции. Жизнь "русского монпарно" запечатлена в романах Б.Поплавского "Аполлон Безобразов", "Домой с небес". Немалой популярностью пользовался и "Роман с кокаином" М.Агеева (псевдоним М.Леви). Широкое распространение приобрела и бытовая проза: И.Одоевцева "Ангел смерти", "Изольда", "Зеркало", Н.Берберова "Последние и первые". Роман из эмигрантской жизни.

Первый исследователь эмигрантской литературы Г.Струве писал: "Едва ли не самым ценным вкладом писателей в общую сокровищницу русской литературы должны будут признаны разные формы нехудожественной литературы - критика, эссеистика, философская проза, высокая публицистика и мемуарная проза". Младшее поколение писателей внесло значительный вклад в мемуаристику: В.Набоков "Другие берега", Н.Берберова "Курсив мой", Ю.Терапиано "Встречи", В.Варшавский "Незамеченное поколение", В.Яновский "Поля Елисейские", И.Одоевцева "На берегах Невы", "На берегах Сены", Г.Кузнецова "Грасский дневник".

В.Набоков и Г.Газданов принадлежали к "незамеченному поколению", но не разделили его судьбы, не усвоив ни богемно-нищенского образа жизни "русских монпарно", ни их безнадежного мироощущения. Их объединяло стремление найти альтернативу отчаянию, изгнаннической неприкаянности, не участвуя при этом в круговой поруке воспоминаний, характерной для "старших". Медитативная проза Г.Газданова, технически остроумная и беллетристически элегантная была обращена к парижской действительности 20 - 60-х годов. В основе мироощущения Газданова - философия жизни как сопротивления и выживания.

В первом, в значительной степени автобиографическом романе "Вечер у Клэр" Газданов давал своеобразный поворот традиционной для эмигрантской литературы теме ностальгии, заменяя тоску по утраченному реальным воплощением "прекрасного сна". В романах "Ночные дороги", "Призрак Александра Вольфа", "Возвращение Будды" спокойному отчаянию "незамеченного поколения" Газданов противопоставил героический стоицизм, веру в духовные силы личности, в ее способность к преображению.

Своеобразно преломился опыт русского эмигранта и в первом романе В.Набокова "Машенька", в котором путешествие к глубинам памяти, к "восхитительно точной России" высвобождало героя из плена унылого существования. Блистательных персонажей, героев-победителей, одержавших победу в сложных, а подчас и драматичных, жизненных ситуациях, Набоков изображает в своих романах "Приглашение на казнь", "Дар", "Ада", "Подвиг". Торжество сознания над драматическими и убогими обстоятельствами жизни - таков пафос творчества Набокова, скрывавшийся за игровой доктриной и декларативным эстетизмом. В эмиграции Набоков также создает: сборник рассказов "Весна в Фиальте", мировой бестселлер "Лолита", романы "Отчаяние", "Камера обскура", "Король, дама, валет", "Посмотри на арлекинов", "Пнин", "Бледное пламя" и др.

В промежуточном положении между "старшими" и "младшими" оказались поэты, издавшие свои первые сборники до революции и довольно уверенно заявившие о себе еще в России: В.Ходасевич, Г.Иванов, М.Цветаева, Г.Адамович. В эмигрантской поэзии они стоят особняком. М.Цветаева в эмиграции переживает творческий взлет, обращается к жанру поэмы, "монументальному" стиху. В Чехии, а затем во Франции ей написаны: "Царь-девица", "Поэма Горы", "Поэма Конца", "Поэма воздуха", "Крысолов", "Лестница", "Новогоднее", "Попытка комнаты".

В.Ходасевич издает в эмиграции вершинные свои сборники "Тяжелая лира", "Европейская ночь", становится наставником молодых поэтов, объединившихся в группу "Перекресток". Г.Иванов, пережив легковесность ранних сборников, получает статус первого поэта эмиграции, выпускает поэтические книги, зачисленные в золотой фонд русской поэзии: "Стихи", "Портрет без сходства", "Посмертный дневник". Особое место в литературном наследии эмиграции занимают квазимемуары Г.Иванова "Петербургские зимы", "Китайские тени", его скандально известная поэма в прозе "Распад атома". Г.Адамович публикует программный сборник "Единство", известную книгу эссе "Комментарии".

Центры рассеяния. Основными центрами рассеяния русской эмиграции явились Константинополь, София, Прага, Берлин, Париж, Харбин. Первым местом беженства стал Константинополь - очаг русской культуры в начале 20-х годов. Здесь оказались бежавшие с Врангелем из Крыма русские белогвардейцы, которые затем рассеялись по Европе. В Константинополе в течение нескольких месяцев издавался еженедельник "Зарницы", выступал А.Вертинский. Значительная русская колония возникла и в Софии, где выходил журнал "Русская мысль". В начале 20-х годов литературной столицей русской эмиграции стал Берлин. Русская диаспора в Берлине до прихода к власти Гитлера составляла 150 тысяч человек.

С 1918 по 1928 в Берлине было зарегистрировано 188 русских издательств, большими тиражами печаталась русская классика - Пушкин, Толстой, произведения современных авторов - Ив.Бунина, А.Ремизова, Н.Берберовой, М.Цветаевой, был восстановлен Дом искусств (по подобию петроградского), образовалось содружество писателей, музыкантов, художников "Веретено", работала "Академия прозы". Существенная особенность русского Берлина - диалог двух ветвей культуры - зарубежной и оставшейся в России. В Германию выезжают многие советские писатели: М.Горький, В.Маяковский, Ю.Тынянов, К.Федин. "Для нас нет в области книги разделения на Советскую Россию и эмиграцию", - декларировал берлинский журнал "Русская книга". Когда надежда на скорое возвращение в Россию стала угасать и в Германии начался экономический кризис, центр эмиграции переместился в Париж - с середины 20-х годов - столицу русского зарубежья.

К 1923 в Париже обосновались 300 тысяч русских беженцев. В Париже живут: Ив.Бунин, А.Куприн, А.Ремизов, З.Гиппиус, Д.Мережковский, В.Ходасевич, Г.Иванов, Г.Адамович, Г.Газданов, Б.Поплавский, М.Цветаева и др. С Парижем связана деятельность основных литературных кружков и групп, ведущую позицию среди которых занимала "Зеленая лампа". "Зеленая лампа" была организована в Париже З.Гиппиус и Д.Мережковским, во главе общества встал Г.Иванов. На заседании "Зеленой лампы" обсуждались новые книги, журналы, речь шла о русских литераторах старшего поколения. "Зеленая лампа" объединяла "старших" и "младших", в течение всех предвоенных лет была наиболее оживленным литературным центром Парижа.

Молодые парижские литераторы объединились в группу "Кочевье", основанную ученым-филологом и критиком М.Слонимом. С 1923 по 1924 в Париже собиралась также группа поэтов и художников "Через". Парижские эмигрантские газеты и журналы представляли собой летопись культурной и литературной жизни русского зарубежья. В дешевых кафе Монпарнаса разворачивались литературные дискуссии, создавалась новая школа эмигрантской поэзии, известная как "парижская нота". Литературная жизнь Парижа сойдет на нет с началом Второй мировой войны, когда, по словам В.Набокова, "станет на русском Парнасе темно". Русские писатели-эмигранты останутся верны приютившей их стране, оккупированному Парижу.

Термин "Сопротивление" возникнет и приживется в среде русских эмигрантов, многие из которых окажутся его активными участниками. Г.Адамович запишется добровольцем на фронт. Писательница З.Шаховская станет сестрой в военном госпитале. Мать Мария (поэтесса Е.Кузьмина-Караваева) погибнет в немецком концлагере, расточая духовную помощь и поддержку, Г.Газданов, Н.Оцуп, Д.Кнут примкнут к Сопротивлению. Ив.Бунин в горькие годы оккупации напишет книгу о торжестве любви, человеческого начала (Темные аллеи).

Восточные центры рассеяния - Харбин и Шанхай. Молодой поэт А.Ачаир организует в Харбине литературное объединение "Чураевка". Собрания "Чураевки" включали до 1000 человек. За годы существования "Чураевки" в Харбине было выпущено более 60 поэтических сборников русских поэтов. В харбинском журнале "Рубеж" печатались поэты А.Несмелов, В.Перелешин, М.Колосова. Существенное направление харбинской ветви русской словесности составит этнографическая проза (Н.Байков "В дебрях Маньчжурии", "Великий Ван", "По белу свету"). С 1942 литературная жизнь сместится из Харбина в Шанхай. Научным центром русской эмиграции долгое время была Прага.

В Праге был основан Русский народный университет, приглашено 5 тысяч русских студентов, которые могли продолжить образование на казенном коште. Сюда же перебрались многие профессора и преподаватели вузов. Важную роль в сохранении славянской культуры, развитии науки сыграл "Пражский лингвистический кружок". С Прагой связано творчество М.Цветаевой, которая создает в Чехии лучшие свои произведения. До начала второй мировой войны в Праге выходило около 20 русских литературных журналов и 18 газет. Среди пражских литературных объединений - "Скит поэтов", Союз русских писателей и журналистов.

Русское рассеяние затронуло и Латинскую Америку, Канаду, Скандинавию, США. Писатель Г.Гребенщиков, переехав в 1924 в США, организовал здесь русское издательство "Алатас". Несколько русских издательств было открыто в Нью-Йорке, Детройте, Чикаго.

Основные события жизни русской литературной эмиграции. Одним из центральных событий жизни русской эмиграции станет полемика В.Ходасевича и Г.Адамовича, продолжавшаяся с 1927 по 1937. В основном полемика разворачивалась на страницах парижских газет "Последние новости" (печатался Адамович) и "Возрождение" (печатался Ходасевич). В.Ходасевич полагал главной задачей русской литературы в изгнании сохранение русского языка и культуры. Он ратовал за мастерство, настаивал на том, что эмигрантская литература должна наследовать величайшие достижения предшественников, "привить классическую розу" к эмигрантскому дичку.
Вокруг Ходасевича объединились молодые поэты группы "Перекресток": Г.Раевский, И.Голенищев-Кутузов, Ю.Мандельштам, В.Смоленский. Адамович требовал от молодых поэтов не столько мастерства, сколько простоты и правдивости "человеческих документов", возвышал голос в защиту "черновиков, записных книжек". В отличие от В.Ходасевича, противопоставившего драматическим реалиям эмиграции гармонию пушкинского языка, Адамович не отвергал упадническое, скорбное мироощущение, а отражал его. Г.Адамович - вдохновитель литературной школы, вошедшей в историю русской зарубежной литературы под именем "парижской ноты" (А.Штейгер, Л.Червинская и др.). К литературным спорам Адамовича и Ходасевича присоединилась эмигрантская пресса, виднейшие критики эмиграции А.Бем, П.Бицилли, М.Слоним, а также В.Набоков, В.Варшавский.

Споры о литературе шли и в среде "незамеченного поколения". Статьи Г.Газданова, Б.Поплавского о положении молодой эмигрантской литературы внесли свою лепту в осмысление литературного процесса за рубежом. В статье "О молодой эмигрантской литературе" Газданов признавал, что новый социальный опыт и статус покинувших Россию интеллигентов, делает невозможным сохранение иерархического облика, искусственно поддерживаемой атмосферы дореволюционной культуры. Отсутствие современных интересов, заклинание прошлого превращает эмиграцию в "живой иероглиф". Эмигрантская литература стоит перед неизбежностью освоения новой реальности. "Как жить? - спрашивал Б.Поплавский в статье О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции. - Погибать. Улыбаться, плакать, делать трагические жесты, проходить, улыбаясь на огромной глубине, в страшной нищете. Эмиграция - идеальная обстановка для этого". Страдания русских эмигрантов, которыми должна питаться литература, тождественны откровению, сливаются с мистической симфонией мира. Изгнаннический Париж, по мнению Поплавского, станет "зерном будущей мистической жизни", колыбелью возрождения России.

На атмосферу русской литературы в изгнании значительным образом повлияет полемика сменовеховцев и евразийцев. В 1921 в Праге вышел сборник Смена вех (авторы Н.Устрялов, С.Лукьянов, А.Бобрищев-Пушкин - бывшие белогвардейцы). Сменовеховцы призывали принять большевистский режим, во имя родины пойти на компромисс с большевиками. В среде сменовеховцев зародится национал-большевизм - "использование большевизма в национальных целях". Трагическую роль сменовеховство сыграет в судьбе М.Цветаевой, муж которой С.Эфрон был завербован советскими службами. В том же 1921 в Софии был выпущен сборник "Исход к Востоку". Авторы сборника (П.Савицкий, П.Сувчинский, князь Н.Трубецкой, Г.Флоровский) настаивали на особом промежуточном положении России - между Европой и Азией, видели Россию как страну с мессианским предназначением. На евразийской платформе выходил журнал "Версты", в котором печатались М.Цветаева, А.Ремизов, А.Белый.

Литературно-общественные издания русской эмиграции. Одним из самых влиятельных общественно-политических и литературных журналов русской эмиграции были "Современные записки", издававшиеся эсерами В.Рудневым, М.Вишняком, И.Бунаковым (Париж, 1920-1939, основатель И.Фондаминский-Буняков). Журнал отличался широтой эстетических взглядов и политической терпимостью. Всего вышло 70 номеров журнала, в которых печатались наиболее известные писатели русского зарубежья. В "Современных записках" увидели свет: Защита Лужина, Приглашение на казнь, Дар В. Набокова, Митина любовь и Жизнь Арсеньева Ив.Бунина, стихотворения Г.Иванова, Сивцев Вражек М.Осоргина, Хождение по мукам А.Толстого, Ключ М.Алданова, автобиографическая проза Шаляпина. Журнал давал рецензии на большинство вышедших в России и за рубежом книг практически по всем отраслям знаний.
С 1937 издатели "Современных записок" стали выпускать также ежемесячный журнал "Русские записки", который печатал произведения А.Ремизова, А.Ачаира, Г.Газданова, И.Кнорринг, Л.Червинскую.

Основным печатным органом писателей "незамеченного поколения", долгое время не имевших своего издания, стал журнал "Числа" (Париж, 1930-1934, ред. Н.Оцуп). За 4 года вышло 10 номеров журнала. "Числа" стали рупором идей "незамеченного поколения", оппозицией традиционным "Современным запискам". "Числа" культивировали "парижскую ноту" и печатали Г.Иванова, Г.Адамовича, Б.Поплавского, Р.Блох, Л.Червинскую, М.Агеева, И.Одоевцеву. Б.Поплавский так определял значение нового журнала: "Числа" есть атмосферическое явление, почти единственная атмосфера безграничной свободы, где может дышать новый человек". В журнале публиковались также заметки о кино, фотографии, спорте. Журнал отличало высокое, на уровне дореволюционных изданий, качество полиграфического исполнения.

Среди наиболее известных газет русской эмиграции - орган республиканско-демократического объединения "Последние новости", монархическое выражавшее идею Белого движения "Возрождение", газеты "Звено", "Дни", "Россия и славянство". Судьба и культурное наследие писателей первой волны русской эмиграции - неотъемлемая часть русской культуры ХХ века, блистательная и трагическая страница в истории русской литературы.